Вправо от дороги, верст на пять, тянулась мимо княжья пашня, покрытая ярким зеленым ковром озими.
Влево ‑ пестрели жухлой прошлогодней стерней и сиротливо уходили в даль, к темному бору, нетронутые вешней сохой, разбухшие от дождей яровые крестьянские загоны.
"Уходит время. У князя уже озимые на пять вершков поднялись, а наши загоны впусте лежат. Велика святорусская земля, а правде на ней места не сыщется", ‑ мрачно раздумывал Болотников, посматривая на несеянное, зарастающее чертополохом крестьянское поле.
Передние колеса телеги по самые ступицы погрузились в глубокую, наполненную жидкой грязью колдобину. Афоня ткнулся лицом в широкую Иванкину спину и поспешно ухватился за малую кадушку, едва не вывалившуюся на дорогу.
- Балуй, Гнедок, ‑ сердито погрозил кулаком лошади Шмоток и, приподняв крышку, запустил руку в кадушку, вытащив из нее золотистого линя.
- Добрая рыба, хе‑хе!
- А крапивы пошто в кадушку наложил, милостивец? ‑ полюбопытствовал Карпушка.
Афоня хитровато блеснул глазами.
- Э‑э, братец. Первостатейный рыбак без оной злой травы не ходит. В крапивном листе всякая речная живность подолгу живет и не тухнет. Глянь в кадку. Вишь ‑ и линь, и язь, и сазан трепыхаются. Душа из них до сих пор не вышла, а ведь ночью вентерем ловил. Вот те и крапива.
Возле Панкратьева холма страдники спрыгнули с подводы и пошли до самой мельницы пешком. Иванка жалел лошадь. Хотя и был Гнедок в ночном пять дней и нагулял молодой травкой опавшие бока, но все же ему еще предстояло вскоре снова тащить за собой нелегкую соху и ковырять землю на десятинах.
Мельница стоит на холме издавна. Старая ветрянка, с потемневшими обветшалыми крыльями, помнит еще смутные годы княжения Василия Темного и царя Ивана Васильевича. А срубил мельницу прадед Евстигнея ‑ деревянных дел мастер, Панкратий, оборотистый, башковитый мужик ‑ старожилец князей Телятевских. С той поры так и называли ‑ Панкратьев холм.
Глава 24
БЛАГОДЕТЕЛЬ
Из широко раскрытых ворот клубами вилась седая пыль. Возле мельницы, на дворе толпились с десяток мужиков, прибывших из разных деревенек княжьей вотчины. Всех привела нужда. Одни привезли на помол две‑три чети последней, наскребенной в сусеках, прошлогодней ржи, другие ‑ в надежде обменять кое‑какую рухлядь на малую меру хлеба, а третьи ‑ слезно упрашивали мельника одолжить им зерна или муки под новый урожай.
Провожая Иванку, отец тоже напутствовал:
- Сеять яровые нечем. Попроси у Евстигнея в долг три чети жита. Осенью сполна отдадим.
Иванка зашел в мельницу, поприветствовал хозяина:
- Здоров будь, Евстигней Саввич.
Евстигней ‑ мужчина дюжий, лысый, с пучком редких рыжеватых волос над большими оттопыренными ушами. По груди стелется светло‑каштановая борода. Глаза проворные, колючие, с прищуром, нос крупный, мясистый. Ходит неторопливо, степенно, говорит немногословно и деловито.
Мельник отряхнул муку с фартука, буркнул в ответ:
- Здорово, молодец.
- Продай муки, Саввич, ‑ сразу приступил к делу Иванка.
- Какая нонче мука, ‑ уклончиво молвил Евстигней. ‑ Сам перебиваюсь.
"Лукавит Евстигней. Хитрющий мужик. Цену набивает. Вон оба ларя с мукой. Да и в амбаре‑то, поди, не мякина лежит", ‑ подумал Болотников и ткнул пальцем в сторону ларей.
- То не моя, парень. Мирской ржицы намолот. Заберут вскоре, а своей муки нету, ‑ отрезал Евстигней и повернулся к жернову.
"Опять врет. У мужиков по весне столько ржи на помол не наберется. Придется накинуть, дьяволу рыжему".
На селе знали, что коли мельник в чем упрется ‑ его и оглоблей не сдвинешь. Все одно на своем настоит. Но ведали крестьяне и другое: жаден Евстигней до даровых денег, набавь пару полушек ‑ и оттает.
- Не скупись, Саввич. Алтын на четь накину.
- Гривенку, ‑ не оборачиваясь, пробубнил в бороду Евстигней.
- А пошел ты к черту! ‑ осерчал Иванка и затопал к выходу.
- Погодь, погодь, милок! ‑ закричал ему вслед мельник. ‑ Поладим на алтыне. Наскребу малую толику в сусеке, последки отдам.
Болотников чертыхнулся и протянул мельнику мешок.
- Вначале денежки изволь, милок.
Получив деньги, Евстигней выпроводил всех мужиков на двор и засеменил к амбару. Болотников пошел было за ним.
- Побудь во дворе, молодец. Темно у меня в клети ‑ зашибешься, опустив вороватые глаза, произнес мельник.
Иванка усмехнулся и подошел к мужикам. Афоня Шмоток, задорно блестя глазами, уже рассказывал мужикам небылицы. Карпушка озабоченно топтался возле телеги, прикидывая, как подступиться к хмурому и суровому мельнику.
- Что, Иванка, сторговался? Каков Евстигней? ‑ спросил Афоня, сползая с телеги.
- Мироед твой Евстигней, скупердяй. На обухе рожь молотит, из мякины кружево плетет. Так что ли?
Крестьяне согласно закивали бородами, но вслух обмолвиться не посмели. Услышит, чего доброго, Евстигней Саввич ‑ ну, и поворачивай оглобли. Шмоток, выслушав мудреную Иванкину поговорку, не захотел отстать и вновь встрепенулся.
- Воистину так, Иванка. Туг мешок, да скуповат мужичок. Наш Саввич, православные, из блохи голенище кроит, шилом горох хлебает, да и то отряхивает.
Все рассмеялись. Из амбара с мешком на плечах вышел Евстигней. Хмуро глянул на страдников, проворчал:
- Чево ржете, голоштанные?
Мужики присмирели. Афоня натянул колпак на самые глаза, а Болотников снова прошел на мельницу.
Навесив мешок на безмен, Евстигней прищурясь и вглядываясь в метки на железной пластине, вымолвил:
- Из моей муки и пироги и блины знатные пекут. На княжий стол повара берут. Не грех и денежку еще накинуть.
- Князь деньгам счета не знает. У него что ни шаг, то гривна, деньга на деньгу набегает. А у нас спокон веку лишнего алтына не водится. Так что не обессудь, Саввич, не будет тебе прибавки. А вот взаймы у тебя попрошу. Коли есть на тебе крест ‑ одолжи до покрова три чети жита. Сеять пашню нечем. Отдадим сполна да пуд накинем.
- Нешто Исай твой вконец оскудел? Кажись, и хозяин справный, ай‑я‑яй, ‑ с притворным участием завздыхал мельник. ‑ С житом нонче всюду плохо. Ох, дорогонек хлебушек пошел…
- Так дашь ли в долг, Саввич?
Мельник вздохнул, снял с безмена мешок, оправил бороду.
- Исай ‑ мужик старательный, башковитый. А на тебе ‑ обеднял. Ох, жаль мне Исаюшку, так и быть помогу, дам жита. А на покров вернете за полторы меры.
- Спятил, борода. Эк, куда хватил. С твоей мерой весь урожай на мельницу сволокёшь, ‑ возмутился Болотников.
- Как угодно. За меньшую меру не отдам, ‑ снова отрубил Евстигней и начал подниматься по скрипучей рассохшейся лестнице наверх.
Болотников зло сплюнул и потащил мешок к телеге. На дворе сказал громко:
- Скряга, каких свет не видел. Мироед вислоухий!
Карпушка испуганно сотворил крестное знамение и взял с подводы мешок с шубейкой. Втянув голову в плечи, бормоча молитву, шмыгнул в мельницу. Подобострастно взирая на Евстигнея, с пугливой, виноватой и просящей улыбкой застыл возле густо запыленного мукой жернова.
- Чего тебе, мужичок?
- Да твоей милости, кормилец. Овчину вот принес, ‑ с низким поклоном отвечал Карпушка.
- Пошто мне твоя овчина. На торг ступай.
- Шубейка‑то, почитай, новая, кормилец. Сгодится зимой. Всего осьмину прошу. Прими, благодетель.
Евстигней взял в руки шубейку, вышел к дверям на свет, осмотрел и вымолвил:
- Стара твоя овчина. Не возьму. Да и воняет шубейка, аки от пса смердящего. И блох в ней тьма.
- Да что ты, что ты, кормилец. В сундуке лежала, токмо по престольным дням одевал. Пятнышка нет. Ребятенки у меня малые, с голодухи мрут. Вчерась вот Николку свово на погост снес. Михейка вот‑вот протянет Акудейка…
- Ну, будя, будя. Чать не поп ‑ поминальником трясти, ‑ лениво отмахнулся Евстигней. ‑ Лукавишь, мужичок. За экую рухлядь пудишка муки жаль.
- Креста на тебе нет, батюшка. Прибавь хоть полпудика, ‑ просяще заморгал глазами Карпушка.
- Креста не‑ет! ‑ рявкнул "благодетель" и швырнул мужичонке овчину в лицо. ‑ Ступай прочь. Много вас дармоедов шатается.
Карпушка рухнул на колени, ухватился руками за кожаный сапог Евстигнея и, роняя слезы в жидкую бороденку, взвыл:
- Помирают ребятенки, кормилец. Уж ты прости меня, христа ради, непутевого. Хоть пудик, да отвесь, милостивец.
Мельник оттолкнул Карпушку ногой, покряхтел в бороду, плутоватыми глазами повел.
- Молись за меня богу. Душа у мя добрая. Кабы не сдохли твои сорванцы. Насыплю тебе пуд без малого.
- Энто как же "без малого", кормилец? ‑ насторожился мужичонка.
- Три фунта долой, чтобы впредь крестом не попрекал.
Карпушка горестно завздыхал, помял корявыми пальцами почти новехонькую шубейку и дрожащими руками вернул ее Евстигнею.
Наступил черед идти к "благодетелю" и Афоне Шмотку. Бобыль стащил с телеги кадушку, обхватил ее обеими руками, прижал к животу и потрусил к мельнику. Весело, с низким поклоном поздоровался:
- Долгих лет тебе и доброго здоровья, Евстигней Саввич.
- Здорово, Афоня, ‑ неохотно отозвался мельник. ‑ Чего спину гнешь, я не князь и не батюшка Лаврентий.
- Поклоном спины не надсадишь, шеи не свихнешь, отец родной, смиренно вымолвил Афоня и начал издалека. ‑ Наслышан я, Евстигней Саввич, что перед святой троицей тебя хворь одолела, животом‑де маялся три дня.
Мельник недоуменно глянул на бобыля, ожидая подвоха.
- Ну было. Тебе‑то какая нужда в том?