Бывали случаи, когда ушкуйники нападали на село из леса, со стороны взгорья. Так было перед крымским набегом, когда ватага в полсотню бородатых удальцов ночью высыпала с крутояра и пустила "красного петуха" под княжьи хоромы. Князь с дружиной находился в далеком ливонском походе. Разбив винные погребы и прихватив с собой рухлядь, пьяная ватага сошла к Москве‑реке. Одна из ладей возле разводного моста опрокинулась, накрыв под собой с десяток ушкуйников.
Болотников, осмотрев вблизи вершины взгорья чащу, присел на поваленную буреломом сосну и высказал:
- Здесь был не ушкуйник, Захарыч. Поодиночке они по лесам не бродят.
- А я, пожалуй, теперь смекаю, кто на нас самострел поднял. Я тому виной. Из‑за меня, пня старого, и ты бы сгиб, ‑ хмуро сказал Пахом.
- Кому же ты успел поперек дороги встать, Захарыч? Кажись, только вчера на село заявился. Кто твой недруг?
- На Руси злодеев немало, Иванка. Вот вернемся в баньку ‑ там все и обскажу, ‑ проговорил Аверьянов, а про себя подумал:
"Злобится Мамон. Видно, грамотки да старые грехи не дают ему покоя. Пора о столбцах Иванке поведать, а то, неровен час ‑ и на погост сволокут".
Набрав на взгорье глины в бадейки, Болотников и Захарыч спустились к озеру, перешли ручей по жухлому шаткому настилу и только стали подходить к бане, как над селом поплыл заунывный редкий звон большого колокола.
- Разве помер кто, ‑ тихо вымолвил Захарыч.
Навстречу попался Афоня Шмоток. Босой, без шапки, в дырявых крашенинных портах. Кинулся к мужикам, завздыхал, козлиной бороденкой затряс:
- Ох, горе‑то какое, православные. Беда беду родит, бедой погоняет. И чево токмо на Руси не деется…
- Сказывай толком, Афоня. Чего стряслось?
- Осиротил нас царевич молодехонький Дмитрий. Из Углича весть донесли ‑ сгубили государева братца, ножом зарезали. ‑ Шмоток оглянулся, понизив голос, и добавил. ‑ Болтают людишки, что‑де боярин Борис Годунов к оному черному делу причастен.
Пахом и Болотников сняли шапки, перекрестились, а Афоня, вертя головой по сторонам, суетливо продолжал:
- Не зря в народе слух идет, что татарин Борис на государев престол замахивается. С колдунами он знается. Кажду ночь, сказывают, он с ведунами по своей кровле на метле скачет, наговоры шепчет, царев корень извести норовит. Бывал я в Москве. Говорят людишки посадские, что он лиходею Малюте Скуратову свойственник…
Болотников и Захарыч, едва отвязавшись от Афони, побрели к бане, а бобыль все кричал вдогонку:
- В храм ступайте. Батюшка Лаврентий панихиду по убиенному царевичу будет справлять.
Пахом, кряхтя, опустился на завалинку возле бани, устало вытянул ноги, проговорил:
- Экий седни день смурый, Иванка. Дождь помалу кропит, ворог стрелой кидает, царевичей бьют.
Иванка молча принес воды, вытащил из бани долбленое корыто и принялся замешивать глину, а затем уже высказал:
- Государи да князья всю жизнь меж собой дерутся. Мудрено здесь правду сыскать. А мужику все однако: Русь без царя не останется… Чего мне молвить хотел?
- Уж не знаю, как к этому и приступить. ‑ Захарыч надолго замолчал, потом махнул рукой и решился. ‑ Ладно, поведаю. Тебе можно…
Захарыч взял заступ, отвалил кусок дернины от завалины, извлек на свет божий заветный ларец.
- Айда в баню, Иванка.
В мыленке темно, пахнет копотью, углями и березовым листом. Пахом достал огниво, высек искру и запалил сухой берестой огарок сальной свечи в слюдяном фонаре. Отомкнул ларец и протянул бумажные столбцы Болотникову.
- Грамотей ты хотя и не велик, но, может, осилишь оное писание.
Иванка развернул поочередно столбцы, прочитал вслух написанное по складам и изумленно глянул на Пахома.
- Непросты твои грамотки, Захарыч. Да ведь тут о государевом изменщике сказано.
Пахом озадаченно и растерянно покачал головой, кашлянул в бороду и развел руками.
- Не гадал, не ведал, что в грамотках об измене прописано. За оное дело грозный царь Иван Васильевич головы князьям топором рубил. Вот те и Шуйский!
- А наш‑то князь на измену не пошел. Не зря, поди, крымцы наше село огню и мечу предали. Откуда сей ларец с грамотками подметными, Захарыч?
- Ларец‑то? ‑ Пахом откинул колпак на затылок, загасил фонарь и, подсев ближе к Болотникову, повел неторопливый и тихий рассказ. ‑ Страшно припоминать смутные времена, Иванка. Ты в ту пору совсем еще мальцом был. Пришли на Русь татары…
За стеной рубленой бани‑мыленки завывал ветер, шумел моросящий надоедливый дождь, тусклой пеленой застилая бычий пузырь на оконце.
Когда Захарыч закончил свою быль, Болотников поднялся с лавки и, помрачнев лицом, заходил по зыбким половицам.
- Мамон ‑ зверь. Он стрелу кидал. А князь Шуйский ‑ иуда.
- Истину речешь, Иванка. Хошь смерды мы и не нашим мужичьим умишком до всего дойти, но грамотки все явственно обсказали. Поди, за каждый бы столбец князья по сотни рублев отвалили.
- За рублем погонишься ‑ голову потеряешь, Захарыч. Как прослышат князья, что мужик‑смерд их тайну ведает ‑ ну и молись богу. В железа закуют, а то и в подклет к медведю бросят.
- Праведны твои слова, Иванка. Боярские повадки народу ведомы. Кабы князя Шуйского да Мамона на казачий круг вытащить. Там ворам, душегубам и изменщикам особый суд. К пушке привяжут да фитиль приложат ‑ бах ‑ и нет раба божьего. В Диком поле завсегда без топора и плахи обходились…
Возле бани послышались шаги. Пахом поспешно сунул ларец под лавку. Из предбанника просунул густую бороду в дверь Исай.
- Чего впотьмах сидите? Подь во двор, Иванка, дело есть, ‑ сказал и снова зашагал к избе.
- Отцу о грамотках умолчим. Непошто ему в подметные письма встревать. Не до того ему нынче. А ларец припрячь. Мыслю, он еще нам сгодится, высказал Болотников и вышел из мыленки.
Глава 23
КАРПУШКА
По липкой, разбухшей от дождей дороге брел мужичонка с холщовым мешком за плечами. Когда подвода с Болотниковым и Афоней Шмотком поравнялась с прохожим, он сошел на межу, снял дырявый войлочный колпак и молча поклонился.
Иванка натянул поводья, остановил лошадь и пожалел путника.
- Садись на телегу, друже.
- Благодарствую, милостивец. Притомился я малость.
Мужичонка ‑ худ, тщедушен, жидкая сивая бороденка клином, лицо постное, скорбное. На нем заплатанный армячишко, потертые пеньковые порты и лапти размочаленные.
Афоня ‑ в заплатанной рубахе под синим кушаком ‑ подвинулся, вгляделся в прохожего и сразу же взял его в оборот:
- Не ведаю тебя. Откуда путь держишь? С Андреева погоста што ли?
- Поместные мы. Дворянина Митрия Капусты. Из Подушкина бреду к мельнику Евстигнею. Меня же Карпушкой кличут.
Афоня присвистнул, крутнул головой.
- Далеконько зашел. А свой‑то мельник што?
- С него Митрий недоимки батогами выколачивает.
- За что же его, голубу?
- Деревенька у нас бедная, а Капуста вконец поборами задавил. Петруха‑то господину хлебушек задолжал. Да откель его взять‑то? У мельника самого двенадцать ртов.
Афоня завздыхал, языком зачмокал, а Болотников спросил:
- Как с севом управились?
- Худо, милостивец. Хлебушек еще до пасхи приели. Митрий Флегонтыч шумит, бранится, мужиков батогами бьет. А кой прок. Нет у крестьян жита. Запустела пашня, почитай, и не сеяли. Мужики разбредаются, ребятенки мрут. Вконец обнищала деревенька, ‑ горестно промолвил Карпушка.
- А пошто к мельнику нашему?
Мужичонка покосился на страдников, мешок к себе придвинул.
- Чего жмешься? Чать, не золото в мешке‑то, ‑ ухмыльнулся Афоня.
- Шубейку из овчины мельнику несу, православные, ‑ признался Карпушка. ‑ Ребятенки есть просят. Святая троица на носу. Норовил в деревеньке продать. Не берут мужики, за душой ни полушки. Может, пудика три отвалят на мельнице‑то вашей.
- Там отвалят. Либо денежку дадут, либо в рыло поддадут. Хлебушек завсегда в почете, ‑ промолвил Афоня и ударился в словеса. ‑ Слышали? В Москве купцы за четверть ржи по двадцать алтын дерут. У‑ух, зверье торговое! Помню, бывал я годков пять назад в хлебном ряду на Ильинке в Китай‑городе. Сидит, эдак, купчина‑ухарь в своей лавке, борода веником, пудовым безменом на посадских трясет, глотку дерет: "Задарма отдаю, окаянные! Пошто лавку стороной обходите. Сдохнете, ироды!" У меня за душой ни гроша, а к купчине подошел…
Болотников, посмеиваясь, слушал Афоню о том, как он сумел с пустой мошной одурачить свирепого торговца на потеху слободских тяглецов.
Мельница ‑ в верстах трех от села Богородского, на холме, за господской нивой. Послал Иванку отец. Наказал привезти муки бортнику Матвею да попросить в долг три чети зерна.