Скупая на слова старуха, несшая на своих плечах груз шестидесяти двух лет, сделалась особенно молчаливой, когда осенью 1916 года призвали в армию ее единственного сына, сорокалетнего Лайоша, служившего приказчиком в галантерейном магазине, и вместе с соседом Болдижаром Фюшпёком отправили с маршевой ротой на итальянский фронт. Болдижар Фюшпёк уже принес свою жизнь на алтарь отечества, но ее сын в октябре 1918 года еще прислал светло-зеленую фронтовую открытку откуда-то из-за итальянских гор. Потом наступило перемирие, но от сына не было больше никаких вестей. Из вдовы Дубак буквально клещами приходилось вытягивать каждое слово; правда, бывало, во время стирки ее щеки внезапно заливала краска, и она начинала сердито бормотать что-то себе под нос. Быть может, она обращалась к невестке, к которой все чаще захаживал господин по фамилии Кёвари, а может быть, бранила себя за то, что, презрев седину в волосах, пошла на поводу у внука, придумывая эти вздорные, день ото дня все более усложняющиеся фантастические бредни. Разумеется, она немало досадовала и на то обстоятельство, что одиннадцатилетний мальчик, изощрявшийся в измышлении всевозможных увлекательных историй о котах с сигнальной трубой вместо хвоста, о стонущих башмаках, о мальчишках с животами из жести, - этот мальчик оказался рассказчиком куда более искусным, чем она, умудренная жизненным опытом старая женщина. И ей ничего другого не оставалось, как, стоя за корытом в наполненной испарениями прачечной, признаваться себе в своей несостоятельности. Размышляя обо всем этом, она, постепенно распаляясь, приходила в ярость, и лицо ее приобретало багровый оттенок. Почти целое утро она досадовала на то, что внук сочинил какую-нибудь особенно удачную историю; ущемленное самолюбие не давало ей покоя, и она с ожесточением терла щеткой простыни и пододеяльники. Нет, нет, скоро все пойдет по-иному, она придумает такую необыкновенную историю, что без труда даст сто очков вперед внуку.
Вот и сейчас, в воскресенье вечером, 3 августа 1919 года, опять то же самое - посиневшие вареники! Что говорить, они действительно с утра немного потемнели, но ведь такова природа картофельной муки, а другой в доме нет.
- Начинай же, - подгонял ее Лайошка.
- Нет уж, сперва послушаем тебя!
- Так вот, - начал мальчик. - Гулял я сегодня утром на улице, был на площади Франца Иосифа. Пришли два полицейских с саблями и увели человека. Он был кладовщик, и я сразу заметил, что у него белый-пребелый нос, а из носа капает кровь. Ты мне веришь?
- И что же?
- Этот кладовщик был похож на господина Кёвари. Веришь?
- Оставим господина Кёвари, - ворчливо откликнулась старуха.
- Но он правда был похож! - стоял на своем мальчик. - Был похож и не сводил глаз со статуи Ференца Деака, а потом громко чихнул.
- Глупости, - заявила старуха. - Это тоже сказка?
- Погоди. Он так сильно чихнул, что у него отскочил нос. Нос взлетел в воздух и уселся на макушке Ференца Деака. "Ай, господа полицейские, - сказал человек, - улетел мой нос". - "Не врите", - сказал один полицейский. "Так вам и надо, - сказал другой, - незачем было так сильно чихать, раз вы кладовщик". Он увидел, что и правда нет уже у того человека носа.
- Кто тебе поверит? - язвительно вставила старуха.
Мальчик, густо покраснев, пожал плечами, но продолжал:
- "Вон мой нос, - сказал кладовщик, - он на голове у Ференца Деака. Мой нос превратился в птицу!" Уверяю тебя, бабушка, нос в самом деле превратился в птицу.
- Ты сам это видел, а? - осведомилась старуха.
- Ага… "Врешь, проклятый кладовщик", - сказал полицейский Кёвари.
- Кому? - насупившись, спросила старуха.
- Не Кёвари, а кладовщику, - покраснев до ушей, поправился мальчик. - Тогда кладовщик остановился перед памятником, сложил руки и взмолился: "Милый носик, вернись ко мне!" - "Не пойду! - ответил ему нос. - Я теперь птица, а ты оставайся без носа и ступай с господами полицейскими. Не желаю я томиться с тобой в рабстве!"
- Значит, он любил свободу, - задумчиво проговорила старуха, но вдруг спохватилась и насмешливо добавила: - Хорошо еще, что нос этого кладовщика благодаря твоей милости не превратился в Шандора Петёфи! Ты что же, дурой считаешь бабушку? Ешь вареники!
Мальчуган промолчал и принялся жевать.
- Тогда один полицейский, - вновь заговорил он, - поднял ружье и прицелился. "Ай-ай-ай! - закричал кладовщик. - Не стреляйте, пожалуйста, а то продырявите мой нос…"
В этот миг раздался стук в дверь. На улице было уже темно. Мальчик выскочил из-за стола и отпер дверь. И тогда в изодранной солдатской одежде серого цвета, в итальянском солдатском головном уборе через порог переступил его отец. Вошел и молча остановился посреди тесной кухни, освещенной тусклым огоньком подвешенной к стене голубой керосиновой лампы. Мальчик, не издав ни звука, бросился к отцу на грудь, вцепился в него и долго не отпускал, обнимая его и целуя. Когда они наконец оторвались друг от друга, щупленький солдатик обнял мать, даже всхлипнул, растроганный встречей, а мальчик стоял рядом и теребил его гимнастерку.
- Очко в мою пользу! - объявила старуха, высвободившись из объятий сына, и с выражением торжества на лице повернулась к внуку и шутливо хлопнула его по щеке.
- Какое очко? - спросил Дубак старший.
- Моя радость, - краснея, ответила вдова Дубак, в то время как внук смотрел на нее с иронической улыбкой.
- Как Маришка? - спросил Лайош Дубак, и тут старуха и мальчик увидели, что голова у него трясется.
- Исхудал ты, - сказала старуха. - Что у тебя с головой?
- Нервный шок, - сказал Лайош Дубак, - пустяки. Как Маришка?
- Скоро придет.
- Где она?
- Наверно, отлучилась по делу, - ответила старуха, поглядев внуку прямо в глаза.
- Ах, мама, - сказал Лайош Дубак и с хрустом потянулся, - как хорошо быть дома!
- Сложи одежду сюда. Я сейчас согрею воду. Ты, наверно, притащил с собой квартирантов?
- Может быть, - ответил сын, - может быть, мама. Хорошо бы мою одежду сразу как следует пропарить.
- Я дам тебе чистое белье, - сказала старуха. - Твой. темный костюм в сохранности. И ты сразу ляжешь спать.
- Нет, не лягу. Я наряжусь, как барин, и мы дождемся Маришку. Для нее это будет сюрприз: Лайош Дубак собственной персоной, вымытый и в штатском костюме.
Мальчик молча помог отцу раздеться. Старуха раздула в плите огонь, поставила греть воду и начала готовить ужин.
- Какой ты худющий, папа, - заметил мальчик.
- Я потом расскажу тебе о диго, - пообещал отец. - Так мы называли итальянцев.
Лайош Дубак остался в зеленых солдатских подштанниках, а старуха принесла горячую воду и вылила ее в корыто.
- Я совсем как младенец: уа-уа! - пошутил Дубак старший и, когда старуха целомудренно отвернулась, уселся в корыто.
- Я потру тебе хорошенько спину, папа, - хлопотал вокруг отца мальчуган.
- Три сильнее, Лайчи, - приговаривал отец, - три так, будто ты настоящий банщик; как хорошо, что ты мой сын. А знаешь ли ты, что любят есть больше всего итальянцы? Кошек. Они едят их с сыром, для них кошатина вкуснее гусятины…
- Вот видишь! - обратилась старуха к внуку, который, покраснев и кряхтя от усердия, тер спину отца. - Вот где настоящая история! Это тебе не летающие носы!
- О какой это истории вы там говорите? - полюбопытствовал Лайош Дубак, с наслаждением плескаясь в корыте, и вздохнул от удовольствия. - Даже король так не купался! - воскликнул он и стал вытираться.
Потом он облачился в чистые сорочку и кальсоны, и старуха, достав из шкафа бережно сохраненный ею темно-синий костюм, подала его сыну.
- Как хорошо, что ты дома, - сказала она и пощупала его исхудалые плечи. - Ну и кляча ты стал!
- Лучшего и желать нельзя! - сказал Лайош Дубак, усаживаясь за кухонный стол, на котором уже дымился горячий картофель с паприкой, наскоро приготовленный старухой из последних запасов. - Такую еду я не променял бы на всех морских червей итальянцев! - И он прищелкнул языком. - Знайте же, что я и это ел; они ведь там кормятся всякими отвратительными морскими червями да своими замысловатыми изделиями из теста. А вы, разве вы не будете есть со мной? Тогда и я не…
- Пускай твой сын поест с тобой, - сказала старуха и подала на стол еще одну тарелку, ложку и вилку. - А мне на ночь нельзя…
Дубак младший не заставил просить себя дважды, подсел к столу и с завидным аппетитом принялся за еду. Набив до отказа рот картофелем, выпучив глаза, мальчик жадно поглощал содержимое тарелки.
Покончив с едой, Дубак старший выпил стакан холодной воды.
- Даже водопроводный напиток и тот дома лучше, - сказал он.
Старуха быстро прибрала в кухне.
- А теперь я буду рассказывать, - объявил Лайош Дубак.
- Ты не устал? - спросила старуха.
- Нет, подождем Маришку.
Старуха вздохнула.
Рассказывать, однако, Лайош Дубак ничего не стал. Втроем они сидели за кухонным столом и молчали. Мальчика вдруг стало клонить ко сну, он положил голову на стол, ухватился за руку отца и, не выпуская ее, заснул. Старуха приготовила ему постель.
- Почему в кухне? - спросил Лайош Дубак.
- Мы с ним будем спать в кухне, - ответила старуха.
Слабый румянец окрасил щеки Лайоша Дубака.
- Разум у него - прямо огонь! - сказала старуха, когда, уложив ребенка, снова уселась за стол. - Только ест он мало, в его возрасте надо бы больше.