В храм божий он ходил два раза в год - читать молитву за упокой души сына Белы и своей жены…
…Эгето внезапно очнулся от задумчивости. Послышался мерный стук шагов - видно, шел патруль; проспект Императора Вильгельма был безлюден.
На темной площади Святого Иштвана съежилась черная безмолвная громада базилики, словно замерший перед прыжком огромный хищный зверь.
- Ра-або-чи-ие! - разорвал тишину чей-то голос. Застучали сапоги, щелкнули затворы винтовок - и опять стало тихо.
По лестнице дома на улице Надор впереди Эгето медленно поднимался человек в изодранной солдатской одежде. Эгето подождал, пока солдат пройдет, и лишь тогда пошел сам. У двери квартиры номер двенадцать на четвертом этаже он остановился и постучал.
- Это я, тетушка Йолан, - сказал он. И лишь затворив за собой дверь кухни, добавил голосом, в котором сквозила смертельная усталость: - Не пугайтесь! Возможно, день или два мне придется ночевать у вас.
Глава вторая
- Эти вареники совсем посинели с полудня! - заявил курносый мальчуган, голодными глазами глядя в тарелку, но к еде тем не менее не прикасаясь.
- Не дури, - отозвалась худощавая старуха, мельком взглянув на стоявшую перед мальчиком тарелку с варениками, которые действительно потемнели за день и были сейчас какого-то серовато-синего цвета и чуть потрескавшиеся. - Ешь! Желудку безразлично, какого цвета ужин. А эти вареники, кстати, не синие, а желтые, просто они из картофельной муки приготовлены.
- С виду синие, - не сдавался мальчик. - Я цвета различаю. Ух, какие скучные эти вареники! Тебе тоже скучно от них, ты уж мне не говори! Теперь давай сочинять, а то я не стану есть.
- Что же нам сочинить? - проворчала старуха.
На ней было темное ситцевое платье и передник в крапинку. Ее тонкий красноватый нос с горбинкой нависал над верхней губой, пучок седых волос прочно пристроился на самой макушке, а в небольших прищуренных глазках таилось какое-то светлое благодушие.
- У тебя уж наверняка припасено что-нибудь очень занятное, - продолжала она, - и ты хочешь передо мной козырнуть.
- У меня ничего нет, - с хитрецой возразил мальчик.
В эту игру они оба - бабушка, вдова Кароя Дубака, и ее внук - играли уже много месяцев. Забава началась в конце мая, когда одиннадцатилетний мальчуган Лайошка Дубак, или Лайош Дубак младший, выздоравливая после плеврита, прочитал все имевшиеся в доме книги - от сказок Гауфа до "Календаря сокровищ", приложения к газете "Будапешта хирлап" за 1918 год; малыш осилил даже политическую брошюру, изданную в 1916 году и носящую название: "Чего желают национально-демократическая партия и Вилмош Важони?" Мальчугана, еще не встававшего с кровати, одолевала невыносимая скука, и он часто хныкал. Об его отце, рядовом, сражавшемся где-то на итальянском фронте, вот уже почти год, с момента капитуляции, не было никаких вестей. Мать мальчика, госпожа Лайош Дубак, работавшая кассиршей в булочной на улице Вешелени, уходила из дому в шесть утра и возвращалась лишь поздно вечером. Старуха тоже нередко оставляла его одного, забегая домой только на короткое время в полдень; все чаще и чаще она уходила то в один, то в другой из соседних домов постирать или сделать уборку. Мальчуган, предоставленный самому себе, целыми днями лежал в постели, устремив глаза в потолок, и размышлял о чем-то своем. Когда у старухи, неразговорчивой по натуре, не бывало уборки или стирки, она, разумеется, весь день проводила с внуком: штопала одежду в комнате или стряпала обед в кухне; прерывая стряпню, она то и дело наведывалась в комнату, чтобы ответить на какой-либо неотложный и странный вопрос мальчугана. Это было в один из дней на исходе мая; старуха сидела в комнате, склонившись над штопкой, когда внук ее вдруг уселся в кровати и каким-то монотонным, внушающим ужас голосом стал говорить на память второй абзац речи, которую он прочитал в брошюре и которую депутат парламента Вилмош Важони произнес 23 октября 1913 года по вопросу об избирательном праве национальных меньшинств.
Бабушка, ошеломленная, некоторое время молчала, и длинный нос ее как-то чудно двигался над губой.
- Ты что, рехнулся? - спросила она наконец.
Мальчик смотрел на нее, не мигая.
- Мне очень скучно, - сказал он тихо.
- Так высунь в окошко нос! - разозлилась старуха и вышла из комнаты, чтобы взглянуть на суп. Она и в кухне продолжала негодовать. Когда же она возвратилась в комнату, мальчик навзничь лежал на постели, устремив неподвижный взгляд в потолок.
- Ну? - осведомилась старуха.
- То, что ты предлагаешь, свинство, - проговорил Лайошка, слегка скосив глаза на свой нос. Затем поглядел на бабушку и начал: - "Политика венгерского правительства по национальному вопросу чревата…"
- Хватит! - в сердцах крикнула старуха. - Ты сведешь меня с ума! - Ее длинный нос как-то подозрительно зашевелился.
- Что такое "чревата"? - спросил мальчик.
- Это не наше дело, - ответила старуха. - Я сейчас же сожгу эту чушь.
Оба замолчали.
- Может, ты сама не знаешь, а? - немного погодя полюбопытствовал мальчик. - Ну что ж, пускай я буду скучать.
- Я бедная женщина, - сурово сказала старуха. - Мне не до этого!
- Расскажи лучше сказку, - попросил мальчик.
- Черт бы тебя побрал! - не удержалась от брани старуха. - Этакий верзила, одиннадцать лет стукнуло, а ты ему сказку подавай! Я сочинять не мастерица, а сказки - выдумка.
- Да ты попробуй!
- Трудно, - созналась старуха, раскаявшись вдруг в своей горячности. - Лучше я расскажу тебе, какие красивые дамастовые скатерти я стирала до венгерской коммуны у их сиятельств господ Краснаи.
- Нет, не хочу, я все это знаю! И про дедушку не рассказывай, и про заражение крови не надо.
Тут старуха обиделась. Она уселась на стул и, не глядя на внука, усердно занялась чулком.
- Какой дырявый чулок! - заметил мальчик.
Старуха не удостоила его ответом.
- Ты хочешь, чтобы я умер? - продолжал провоцировать ее Лайошка. - Ну, не сердись на меня.
- Что бы мне, к примеру, такое сочинить? - внезапно сказала старуха, не выдержав столь мощного натиска.
Мальчик задумался.
- К примеру, - сказал он наконец в раздумье, - как жил-был бедный-пребедный король и как пошел он бродить по свету.
- Бедных королей не бывает! - не допускающим возражения тоном перебила его старуха.
- Почему не бывает?
- Не знаю. Но не бывает.
- Но это же не настоящий, а выдуманный король! Как ты не понимаешь?
- Бедного короля даже выдуманного не бывает! - упорствовала старуха.
Мальчик, озадаченный, смотрел на нее, широко раскрыв глаза.
- Ладно! - в конце концов уступил он. - Жил-был бедный-пребедный человек и пошел он бродить по свету. Так хорошо?
- Не очень, - с сомнением проговорила старуха. - Зачем он пошел бродить по свету? Разве есть на земле такое место, где бедняку было бы хорошо? Кто так думает, тот просто болтун. Мой дед был каменщиком в Олмютце - ты что же думаешь, хорошо ему было? А он не пошел бродить по свету! Зачем ему было бродить по свету?
- Так полагается, - строго пояснил мальчик. - Не будь же такой упрямой, бабушка.
Старуха, чуть растерявшись, молчала. Надо сказать, что так много она не говорила уже почти целую неделю.
Начали они играть в конце мая. Первое время изощрялся в выдумках главным образом мальчуган, он придумывал всевозможные увлекательные и невероятные истории: в его рассказах фигурировали скачущие верхом на метле учительницы, трехногие дворники и другие диковины. Позднее старуха тоже вошла во вкус и иногда по ночам, когда ей не спалось, а то и днем, стирая на чужих людей, придумывала всякую всячину. В ее сказках, рожденных примитивным, без полета, воображением, чаще всего действовали прекрасные дамастовые скатерти, шелковые ночные сорочки с монограммами господ, мохнатые полотенца и такие волшебные прачечные в богатых домах, где прачке на обед подают жаркое, где корыто не протекает, а услаждает слух работящей женщины необыкновенно полезными советами; а щетки - те сами прыгают в руки.
Игра захватывала их все больше и больше, их фантастические истории раз от разу приукрашивались и расцвечивались все новыми и новыми выдумками, но об этой забаве знали только они двое; по обоюдному молчаливому согласию ни старуха, ни мальчик ничего не рассказывали матери.
Когда мальчуган наконец поднялся на ноги, его мать, никому не объяснив причины, почему-то ушла из булочной и стала еще меньше бывать дома. Зато все чаще и чаще по утрам вызывал ее свистом некий господин по имени Кёвари. Старуха хмурилась в такие минуты, и нос ее еще ниже повисал над губой, но она не произносила ни слова; с тех пор как от сына перестали приходить письма, старуха вообще почти не разговаривала с невесткой. Страдая от нужды, царившей в доме (хотя советская власть заметно увеличила помощь солдатским семьям), и осуждая невестку, бросившую работу, старая женщина все чаще бралась за уборку или стирку у чужих людей, на весь день уходила из дому, а как-то в течение целой недели ее с утра до вечера не было дома, когда рядом, по улице Надор, 4, убирали помещение венгерского филиала банка "Wiener Bankverein".