Хмелянчук скромно присел на краешек стула и, взяв в руки стакан, глянул на свет сквозь стекло:
- Крепкий!
- Я только такой и пью. Чай, так чтоб уж был чай.
Они медленно, будто священнодействуя, прихлебывали. Широкое лицо попадьи покраснело. Самовар тихонько шумел.
Наконец, поп отставил стакан.
- Ты бы, Ефросинья, пошла на кухню, поглядела бы, что там, - сказал он вдруг, сурово и пристально взглянув на жену. Она зашлепала к дверям, раскачивая широкий колокол юбки. Поп встал и проверил, плотно ли закрыта дверь.
- Не прикроет, а там шатаются, и в сени и в кухню заходят. Долго ли до беды! Уж сам с собой и то боишься разговаривать.
- Конечно, все может случиться, - согласился Хмелянчук.
Самовар тихонько шумел потухая. Горела висячая керосиновая лампа под большим абажуром из разрисованного цветами пергамента. Поп подсел поближе к Хмелянчуку.
- Ну что, есть какие новости? - шепотом спросил он, озираясь на занавешенное окно. - Об этих… о колхозах ничего не говорят?
- Нет. Не раньше, чем к весне. За Синицами, говорят, собираются колхоз этот ихний устраивать, а здесь нет. Так Овсеенко говорил.
- Да-а… Это нехорошо, - сказал поп.
Хмелянчук изумился:
- Почему нехорошо?
- Да ведь если бы колхозы поделали, сразу бы у людей в головах прояснилось. Только что дали им землю - и опять ее отдавать. Небось не понравилось бы.
- Верно! - обрадовался мужик. - Ясно, не понравилось бы.
- Ну видишь… Вот ты и поговори с людьми об этих колхозах.
- Это, значит, насчет чего же?
- Ну, что будут организовывать колхозы. Мол, не сегодня, так завтра…
- Я поговорю, - согласился Хмелянчук. - Только трудно это.
- Тебе легче моего. Все-таки поп, сам понимаешь.
- Да это-то так, - подтвердил мужик, кивая рыжей головой. - Поговорить можно.
- Вот, вот, уж ты там знаешь, как говорить… Только осторожно.
- Известно, осторожно. Сейчас все из-за угла друг за другом подсматривают. Того и гляди в беду попадешь.
- С осадником говорил?
Хмелянчук вздрогнул и искоса, испуганно поглядел на попа.
- С каким осадником?
- То есть как это с каким? С Хожиняком.
Поп рассердился:
- Что это ты дурака-то валяешь? Известно ведь, что осадник здесь.
- Дома его нет.
- Дурак он, что ли, дома сидеть? Ведь всем известно, что это он стрелял в Паленчицах! Я-то знаю, что он где-то тут поблизости… Крепкий человек! Быть того не может, чтобы ты с ним не поговорил, уж я знаю. Чего ты меня-то опасаешься?
- Ну, говорил, - неохотно сознался Хмелянчук.
Неизвестно почему, его вдруг взяло сомнение. Он испытующе глянул в лицо попу. Но темные глаза смотрели из-под густых бровей по-всегдашнему. Хмелянчук немного успокоился, хотя в глубине его души осталась еще тревога, отражавшаяся в каждом его слове и заставлявшая его взвешивать каждую фразу, каждое движение.
- Ну как у них? Делают что-нибудь?
Хмелянчук снова встревожился:
- Да вроде делают… Понемножку…
- Правильно, правильно, - обрадовался поп. - Только осторожно, потихоньку… Сразу ничего не сделаешь! Обязательно надо поосторожнее.
Хмелянчук воспринял последние слова как предостережение и стал еще медленнее цедить слова. Он не сказал попу, что Хожиняк с некоторых пор пропал из виду, как сквозь землю провалился.
- А что же они? Как полагают?
- Да откуда я могу знать? Ясно-то он не сказал, этот Хожиняк. Они тоже вроде опасаются.
- Всякий опасается, - понимающе вздохнул поп. - Всякий! - повторил он и так стукнул костяшками пальцев по столу, что зазвенели пустые стаканы. - А в деревне?
- В деревне-то? Это как сказать… Один так, другой этак…
- Ты только гляди в оба. Этот Овсеенко, как он к тебе?
- Да вроде хорошо. Только ведь с ними никогда не знаешь твердо.
- Иванчука бы держать от него подальше.
- Петра-то? Петр, это да. Всех он хуже.
- Конечно. Как был всегда паршивой овцой, так и остался. - Поп рассердился, и вся кровь бросилась ему в лицо от какого-то воспоминания. - Неверующий, никакого почтения к слуге господню, никакого! - Он снова стукнул пальцами по столу, и снова задребезжали стаканы.
- Овсеенко к нему не очень…
- Не понять всего, - вздохнул поп. - В тюрьме он тогда сидел вроде за них, а теперь…
- Счеты там у них промеж себя какие-то, - объяснил Хмелянчук.
Отец Пантелеймон грустно покачал головой:
- Ну и хорошо. А ты за ним присматривай. Чтобы он нам хлопот не наделал.
- Уж я, батюшка, присмотрю.
- Ну и хорошо… А про свадьбы ничего не говорили?
- Ничего не говорили.
- Это они исподволь, постепенно хотят. А ты расскажи людям, как это у них. На три месяца брак, на два. Оставит женщину с ребенком и уйдет к другой. И опять свадьба. Кощунство одно.
Хмелянчук лицемерно качал головой, вспоминая, что рассказывали на этот счет о самом попе, но ничего не сказал.
- И вообще, того… Поговори с мужиками. Пусть знают.
- Я и то разговариваю.
- Ну вот. И с осадником поговори, только пообстоятельней. А то что ж мы одни-то? А учить в школе по-каковски будут?
- По-украински.
- Ишь ты, по-украински. Как мужика-то по шерстке гладят, - бормотал поп, почесывая в патлах. - По-украински…
- Ясли тоже для детей устраивают.
- Ясли? - не понял было поп. - Ах, скажите, пожалуйста, ясли…
- Дивчат из деревни в Луцк на курсы посылают.
- Вот ты и поговори с ними. На курсы! Разврат один, богохульство - вот что эти курсы. Скажите, пожалуйста, курсы!
Он запустил пальцы в волосы и остекленевшими глазами уставился на отражение лампы в пузатом, ярко начищенном самоваре.
С минуту продолжалась тишина. Наконец, поп очнулся и обернулся к Хмелянчуку.
- И что это будет, что только будет, ты мне скажи? - спросил он сдавленным голосом, и в глазах его отразился страх. Хмелянчука тоже мороз по коже подирал, хотя он и сам не знал, чего испугался. - Землю отобрали. Как тут проживешь? Признаюсь, есть у меня немного золота, деньги еще с прежних времен остались. Вот ты скажи мне, куда спрятать? Придут, найдут…
- Пока еще нигде ничего не ищут, - заметил Хмелянчук.
Но поп не успокоился:
- Придут, я знаю, что придут! Выведут в сад, расстреляют!
У него вырвалось короткое сдавленное рыдание. Длинные волосы рассыпались по скатерти.
- Я было под подушку спрятал. Потом целую ночь глаз сомкнуть не мог. Вынес в клеть, в зерно закопал. А вдруг, Думаю, придут хлеб отбирать? Ночью встал, вынул. И теперь прямо не знаю.
Глаза мужика загорелись жадным огоньком от одного только упоминания о золоте, хотя ему не нужны были поповские деньги: были ведь у него свои, запрятанные в улье, в саду. Поп заметил этот огонек:
- А ты что? Может, донести хочешь?
Хмелянчук так и подскочил на месте:
- Что вы, что вы, батюшка? Я бы для вас жизни не пожалел, - а вы вон что! Побойтесь бога, батюшка!
- Ничего, ничего, - бормотал поп. - Ты не обижайся. Человек уж сам не знает, что говорит, что делает. Кому довериться? Может, и собственная жена готова побежать в эту их… чрезвычайку…
- Что вы, батюшка, что вы? - успокаивал Хмелянчук попа, с беспокойством глядя на его испуганное лицо. - Нельзя так, батюшка!
- Конечно, нельзя. Да вот ты скажи мне, как жить-то?
Он сидел нахохлившись, как большая черная птица. Лицо его еще лоснилось от жира, растрепавшиеся волосы падали на щеки.
- Кончится все это, кончится! - пробормотал Хмелянчук. Он медленно встал, чувствуя, что не в силах оставаться здесь дольше.
- А ты не забывай, - напомнил поп, провожая его до дверей. - Где только можно, как только можно, но осторожненько, исподволь!
Он привернул лампу. Хмелянчук с минуту прислушивался на пороге, потом, не заметив ничего подозрительного, юркнул в темноту. Он спешил домой: нужно было кое-что собрать на продажу к базару.
С незапамятных времен каждый вторник во Влуках собирался базар. Война нарушила было установившийся порядок, но теперь, когда настал мир, люди снова вспомнили о базаре.
- Надо бы поехать, купить кое-чего, - озабоченно говорила Мультынючиха. - Время-то к зиме идет.
- Милая моя, а что же ты там купишь? Ничего во Влуках нет, - сказала соседка. Другие поддакивали. Но когда пришел вторник, бабы не выдержали. А вдруг удастся что-нибудь купить! Сказывалась и давняя привычка: поехать, посмотреть, послушать, что говорят. Каждая захватила с собой что-нибудь: яйца, масло, утку или курицу.
На пароме не было обычной толчеи.
- Что-то не очень народ идет.
- А зачем? Кому охота зря ехать! - буркнул перевозчик. - Разве там что купишь? Такие времена пришли…
Хмелянчук прилежно вслушивался, но никто не отозвался на эти слова.
С ним заговорила Мультынючиха:
- Вы тоже в город?
- Да вот, соли хотел купить.
- Что это, соли вам не хватило? - задорно спросила Соня Кальчук, и бабы рассмеялись. Все знали, что Хмелянчук сделал перед войной такие запасы, что и конца им не предвиделось. Хмелянчук пожал плечами:
- Кабы хватало, не покупал бы…
- Бывает, что и есть, да еще больше хочется.
- Бывает и так. - Он притворился, что не понял намека, но все-таки отошел к борту парома и стал равнодушно глядеть на воду.
- Говорят, будто соли во Влуках нет, - заметила какая-то женщина.
- Говорили, ничего нет, не то что соли.
Мультынючиха покосилась на двух сидящих на пароме красноармейцев.