- Я же вам ясно заявляю: провокационные слухи, распространяемые прихвостнями буржуазии, осколками капитализма, оставшимися еще на нашей территории! Никто ничего отнимать не будет. Я прикажу арестовать всякого, кто будет вести такие разговоры. Понятно?
- Ну, понимаю, понимаю, - обрадовалась Паручиха. - Значит, пусть ее в хлеву и стоит?
- А где же ей стоять! - заорал вышедший из терпения Овсеенко так, что Паручиха попятилась.
- Так я уж пойду, счастливо оставаться, товарищ! - сказала она и поспешно захлопнула за собой дверь.
"Пусть его злится, главное, что насчет коровы неправда".
В сенях она столкнулась с Хмелянчуком и надменно взглянула на него:
- А насчет коров-то неправда, как и говорила я.
- А я что? Разве я что другое говорил? Сплетни, больше ничего.
Овсеенко встретил входящего серьезным взглядом:
- Вот гляди, что делается. Провокация!..
- Что случилось? - удивился Хмелянчук.
- Распускают слухи о реквизиции скота. Ты слышал? Надо обратить на это внимание.
- Ничего не слышал, - солгал тот. - Паручиха, что ли, говорила?
- Она. Но я подозреваю, что это не от нее исходит. Говорят что-то о Курках…
Он задумался.
- А на эту Паручиху надо обратить внимание. Вроде и беднячка, но классовый враг умеет маскироваться, умеет проникать повсюду…
Хмелянчук понимающе кивал головой:
- Верно, верно.
Овсеенко облокотился на стол:
- Трудно работать, вот что я тебе скажу. Тяжело! Ты к людям всем сердцем, а они тебе…
- А вы бы не засиживались здесь, товарищ, так подолгу. Ведь вконец изведетесь от такой работы.
- Что ж делать? Да и куда мне пойти?
- Да хоть бы и ко мне… Сегодня как раз жена борщу с салом наварила, рюмочка-другая тоже найдется.
- Ну пьяница-то я неважный, - слабо возражал Овсеенко.
Но Хмелянчук, дружески обняв его за плечи, вытащил из-за стола.
- Посидим, побеседуем, оно и полегчает. Выпьет человек рюмочку, и в голове сразу прояснится.
- Рюмочку можно. А уж чтобы пить - это нет. Нельзя мне, брат. Я человек партийный.
- Само собой. Я и говорю - одну рюмочку.
- Что ж, одну рюмочку можно.
Рюмочек было выпито гораздо больше, и Овсеенко совсем размяк.
- Ну, брат, скажу я тебе, - тяжко… - лепетал он, нагнувшись к Хмелянчуку. - Ох, как тяжко! Вот я письмо сейчас получил - порицание. Будто бы предвыборная агитация плохо велась. Я им говорю: как же это плохо? Без малого сто процентов голосовало, в чем же дело? Так нет, уперлись: плохо!.. Кто-то здесь под меня подкапывается. А я что? Делаю все, что могу. По ночам не сплю, с людьми беседую…
- Верно, верно, - поддакивал Хмелянчук, непрестанно подливая из большой зеленой бутылки.
- Что я? Всю кровь, всю жизнь отдал бы партии. А меня… Письмо вот с выговорами: мол, не ориентируюсь в местных условиях. А ты скажи, как тут ориентироваться-то?
- Это конечно.
- Вот и ориентируйся, когда тут все наоборот. Бедняк - против тебя, разносит провокационные слухи… А вот у тебя хоть и земли много и кулаком тебя называют… Приходили и ко мне, приходили на тебя наговаривать…
Хмелянчук вздрогнул:
- Приходили, говоришь?
- Как же, приходили… Но я, брат, им сразу ответил: "Хмелянчук парень хороший, парень - золото. Что вы тут про него?.."
Овсеенко приблизил побагровевшее лицо к уху Хмелянчука:
- Знаешь, что я тебе скажу? Это они хотят лишить меня друга. Де-зо-риентировать…
У него заплетался язык. Хмелянчук долил рюмки.
- Нет, ты не подливай, не подливай, а то еще напьюсь. Как же так? Ведь партийный работник!
- Да чего ты? Водка слабенькая, такой водкой не напьешься, - успокаивал его Хмелянчук.
- Я не пьян ведь? Не пьян?
- Какое там пьян! Трезв, как рыба…
- Вот я и говорю: кто здесь пьян? Кто пьян? Я - нет. Ты тоже нет.
- Чего тут толковать о пьянстве…
- Правильно… Водка слабенькая, ты сам говорил… Я ведь чувствую. Ты, Хмелянчук, хороший парень. Ты мне скажи, как здесь, в деревне, с кулаками?
Хмелянчук немного поежился и, прищурясь, стал смотреть на закопченное ламповое стекло.
- Как тебе сказать, с кулаками… Какие у нас тут кулаки? Земля, сам видишь, пески да болота… Какой может быть кулак на такой земле?
- Вот, вот и я то же говорю… Взять хоть тебя. Ну какой ты кулак? Я и говорю…
- Оно, конечно, не все одинаковы… Какой-нибудь Рафанюк, к примеру…
- Рафанюк?
- Ну, муж этой Параски, знаешь?
- Ага, красавица Параска. Я заметил. Вот, знаешь, у меня жена дома… Эх, брат, не повезло в личной жизни, ну так не повезло…
Хмелянчук и сам осоловел. Он заметил, что хватил через край, подпаивая Овсеенко. Теперь его излияния приняли сугубо личный характер, а это вовсе не интересовало мужика.
Овсеенко сидел, устремив мутный взор на огонек лампы. Вдруг он вскочил из-за стола.
- Ну, брат, я засиделся, а работа не ждет. Надо идти.
- Я тебя провожу, - предложил Хмелянчук.
Овсеенко не возражал. Он высоко занес ногу, переступая порог.
- Что-то я устал… Тропинка у тебя какая узенькая…
- Ничего, помаленечку дойдем. - Обнимая покачивающегося Овсеенко, Хмелянчук уговаривал его, как ребенка: - Ничего, ничего, дойдем.
- Темно-то как, гляди! - удивлялся Овсеенко.
- Да ведь ночь уже.
- Темно… Классовый враг притаился во тьме… - бормотал Овсеенко, которого окончательно развезло на свежем воздухе.
- Верно, - поддакивал Хмелянчук, поддерживая обвисающего в его объятиях Овсеенко. Но тот вдруг обиделся:
- Ты что? Что ты меня, как пьяного? Я и сам дойду…
- Зачем, как пьяного? Тут пьяных нет.
- Вот я и говорю… Кто пьян? Я, Егор Овсеенко? Егор Овсеенко пьян не бывает.
- Тише, тише, - успокаивал Хмелянчук. - Зачем орать на всю деревню?
- Правильно, зачем орать…
Они благополучно добрались, наконец, до усадьбы, и Хмелянчук проволок пьяного через канцелярию в маленькую комнатку, где Овсеенко, как колода, повалился на постель.
Хмелянчук покосился на запертый ящик стола, куда тот перед уходом спрятал бумаги. Хотел было запустить руку в карман спящего, но раздумал и тихонько вышел на улицу.
Задами он пробрался к попу.
Поп сидел за ужином. Поставив локти на стол, он трудолюбиво обгладывал куриную ножку. Попадья стояла у печки и тяжело вздыхала, сложив руки на животе.
- Что слышно, батюшка? - спросил гость, предусмотрительно усаживаясь подальше от окна, чтобы его не увидели снаружи. Поп заметил его беспокойный взгляд.
- Ефросинья, занавесь-ка окно! - повернул он к жене лоснящееся от жира лицо.
Попадья вздохнула и, тяжело ступая, подошла к окну.
- Никого нет.
- Сейчас нет, а там может явиться, - сопел поп.
Она задернула полотняные, расшитые красными цветами занавески и опять отошла к печке.
Хмелянчуку надоело молчание, нарушаемое лишь хрустом куриных костей под крепкими зубами попа.
- Так как же, отец Пантелеймон?
- Да что ж, известно как! - проворчал поп и с еще большим увлечением принялся за курицу. Хмелянчук покосился на стол. Но, видимо, здесь не предвиделось ничего, кроме курицы, которую уже доедал поп.
- Ефросинья, как там самовар? Завари-ка чаю!
- Чай… Кончается уже чай, - вздохнула попадья, но все же подошла к буфету.
- Вы тоже выпьете чайку? - впервые заинтересовался поп своим гостем.
Хмелянчук угодливо улыбнулся.
- Отчего же… Чайку всегда полезно выпить.
- И сахару чуть-чуть осталось, - мрачно заявила попадья.
- Да уж, ни сахару, ни чаю. Ничего.
- Я вот в Синицах был, - оживился Хмелянчук. - И там то же самое, ничего нет. Все до последнего раскупили.
- Э, есть еще, наверно, немножко, припрятано только.
- Припрятанное, конечно, должно быть…
Разговор опять оборвался. Поп отер жирные пальцы о рясу и теперь следил глазами за женой, возившейся у самовара.
- Заваривай, заваривай, не жалей. Кто знает, что завтра бог пошлет… По крайней мере чайку человек попьет.
- Как у вас с землей? - осторожно спросил Хмелянчук.
Отец Пантелеймон махнул рукой:
- Забрали. Культом, говорят, живешь, сам земли не обрабатываешь, так тебе и не полагается.
- Культом?
- Это что я, стало быть, слуга господень. А ты разве не знал ничего? - вдруг удивился поп.
- Как не знать? Так только спрашиваю.
- А в деревне что? Школу открывают?
- Открыли, как же. Уж и дети ходят…
- Да, вот только слову божию уж там учить не будут, - язвительно заметил поп, а попадья снова, неизвестно уже в который раз, вздохнула, сложив руки на огромном животе.
- Слова божия, конечно, не будет… Удивительно еще, что они церквей не закрывают, - вставил гость.
Поп вскочил так, что стаканы на столе зазвенели.
- Да что ты, ну тебя!
- Я-то тут при чем? А раз они бога не признают, то, стало быть…
- Они бога не признают, и их бог не признает, когда наступит час!
- Оно так, только вот бог далеко, а человек близко…
- Не так-то он далеко, как кажется грешнику! А вот, видишь, церкви и не закрыли! Верующему есть куда прийти помолиться и на горести свои пожаловаться, утешения в господе поискать.
- Много народу было у обедни в воскресенье? Я-то занят был, не мог…
Поп подозрительно взглянул на него:
- Те устроили как раз в это время свою музыку, концерт какой-то.
- Всякие способы в ход пускают.
- Ну, присаживайся, присаживайся, чайку попьешь. Вечер-то прохладный.