- Товарищи, - высоким голосом начал агитатор. - Мы стоим накануне выборов. Вы впервые в жизни примете участие в выборах…
Семен предостерегающе кашлянул, но тот не обратил на него внимания.
- Впервые в жизни к избирательным урнам пойдут женщины… А то вас тут в школы не принимали, не по своей воле, как рабынь, отдавали замуж…
Бабы беспокойно зашевелились.
- Это не здесь, - остановил его Овсеенко. Агитатор махнул рукой.
- Все равно. А ты не перебивай…
Совюк поднялся со скамьи.
- Как же это - все равно?.. Что было, то было, но надо же…
Степанко покраснел.
- А вы меня, товарищ, не учите. Знаю я капиталистические штучки! Всюду было одно и то же! Нужно быть сознательным человеком, понимать, до чего доходят капиталистическая эксплуатация и предрассудки, при помощи которых буржуазия старалась держать в темноте трудовой народ.
- Что и говорить! - охотно согласилась Паручиха.
- Вот именно, - обрадовался оратор. - Так что я говорил относительно выборов? Впервые в жизни пойдут голосовать женщины…
- Мы уже голосовали, - громко заявила Олексиха.
- Да, только в тридцать пятом году нас палками гнали на выборы!
В комнате зашумели:
- Параску дубинками избили!
- Сикора сам загонял к урнам!
- Штрафы накладывали!
- Из хаты в хату полицейские бегали, сгоняли народ на выборы!
Овсеенко схватил звонок и изо всех сил затряс им, но слабое дребезжание тонуло в общем шуме.
- Товарищи, спокойствие!
- А что он нам тут рассказывает, когда это неправда!
Потный и красный Овсеенко звонил изо всех сил. Семен вскочил на стул, и его мощный бас заглушил все голоса:
- Люди добрые, товарищи! Что было, то было, чего теперь об этом говорить, каждый и так знает! Товарищ молодой, никогда здесь не бывал, так откуда и знать ему? Да в этом ли дело? Главное, что мы впервые за своих людей голосовать будем, за свою власть, за советскую власть! Чего же тут долго говорить? Каждый пойдет и каждый проголосует - каждый, кто за советскую власть!
- Товарищ, я вам не давал слова, - строго заметил ему Овсеенко.
- Пусть говорит! Правильно говорит! - зашумели в толпе, и Овсеенко сел на место.
- Так о чем долго и разговаривать? Выберем людей в Национальное собрание, которое должно решить, что с нами будет и что с землей, и с фабриками, и со всем! Кто за мужика, за простого человека, за справедливость, тот, известно, пойдет голосовать за советскую власть! А кому больше нравится поповское, полицейское, панское господство - пусть его! Мы с ним все равно рассчитаемся по-своему!
- Правильно говорит!
- Правильно!
Овсеенко зазвонил. В комнате постепенно утихло. Он нагнулся к Степанко, и они с минуту посовещались вполголоса. Наконец, Степанко махнул рукой:
- Товарищи, примем резолюцию.
Овсеенко прочел. Все руки охотно поднялись вверх. Собрание тут же закончилось. Народ стал расходиться по домам. Позади всех шли Овсеенко с агитатором из Луцка, о чем-то ожесточенно споря между собой. Бабам стало жаль приезжего.
- Молоденький… Конечно, у него еще в голове зелено, а вы сейчас все на него и накинулись!
- Чепуху городит, так как же…
- А вам это мешает?.. Пусть себе говорит. Каждый сам свое знает…
- Все-таки. Приехал, а сам…
- Хоть бы людей порасспросил, раз самому неизвестно.
- Это-то верно.
Хмелянчук, забежав сбоку, воспользовался случаем:
- Вот ведь, гляди да гляди!
Бабы неприязненно оглянулись на него:
- И то. Обязательно глядеть надо, как бы какой-нибудь Иуда-предатель не подвернулся…
Он понял намек и поспешно отступил:
- Да я ведь ничего особенного не говорю. Молод еще парень.
- Конечно, молод. Хуже, когда старый, да фальшивый.
Он остановился и подождал, пока они прошли вперед. Медленно тащась позади, он поровнялся с Рафанюком.
- Ну что? - обернулся тот к Хмелянчуку.
- Да ничего.
- И времена ж наступили…
- Времена как времена… Ничего, кум, хуже будет. О земле поговаривают.
- А пусть… что у меня, усадьба, что ли?
- Усадьба не усадьба, а хозяйство ничего! Может, еще и понравится кому.
- Ну уж этого не будет! - возмутился Рафанюк. - Грабеж, значит? Какая-никакая власть, а порядок должен быть.
- Разные бывают порядки, - медленно процедил Хмелянчук. - Вот и об этих свадьбах поговаривают…
Рафанюк вздрогнул. Хмелянчук знал, чем его пронять! Ведь тот был почти на тридцать лет старше Параски.
- И что вроде бабам теперь другие права…
- Что за другие права? Раз муж, так он есть муж!
- Э! - поморщился Хмелянчук, - подождите, кум, как оно еще обернется… Вот думаю, что, к примеру, кабанчика лучше зарезать, а сало припрятать…
- Думаете, так лучше?
- Да вот, подумываю…
"А может, и лучше, - соображал про себя Рафанюк. - Может, и лучше".
Они медленно шли по дороге. Впереди уже никого не было видно. Рафанюк вдруг остановился и взглянул на Хмелянчука широко раскрытыми выцветшими глазами.
- Боже милостивый, что-то еще будет, что будет?
- Поглядим. Я так полагаю, что после этих ихних выборов они себя покажут.
Рафанюк вздохнул и, не прощаясь, свернул по тропинке к своей хате.
После выборов по деревне неизвестно откуда поползли слухи. Они проникали всюду, добирались до каждой хаты. Громко никто ничего не говорил, однако все знали, что в Курках, за Паленчицами, уже отбирают скот: подряд каждую корову, каждого теленка. Бабы клялись на ухо одна другой, что это верно. Придут, перепишут - и больше ты им не хозяин. И ничего не поделаешь, хоть расшибись.
- Как же так? - дивилась Пискориха. - Только что сами давали. И я ведь получила коровенку из усадебных. А теперь вон что говорите?..
- А теперь, видно, опять по-иному…
- Вот и Хмелянчук говорил, что они так только, спервоначалу, а уж потом покажут… Вот теперь выборы-то прошли, они и…
- Говорил Хмелянчук, говорил, я сама помню…
Акции Хмелянчука поднимались. Его уже не обходили на дороге. То один, то другой вступали с ним в разговоры, расспрашивали:
- Ну, как вы полагаете, что теперь будет?
И Хмелянчук отвечал. Осторожно, продуманно, полусловами.
Когда распространились слухи о скоте, бабы тоже побежали к нему. На этот раз Хмелянчук испугался. Он сказал об этом только одному Рафанюку, да и то давно, а теперь пущенный им слух возвращался к нему как верное сообщение, как проверенный факт.
- Ничего я не знаю. Не иначе, как пустая болтовня. Выдумки просто, я полагаю…
Мультынючиха только качала головой:
- Знает Хмелянчук, знает что-то, хитрая лиса, только сказать не хочет! Уж я его знаю! Знаю, что он всегда говорил, а теперь на́ - совсем другое! Не зря это он так!
- А что мне? - пренебрежительно, с напускной беззаботностью сказала Гудзиха. - Не было у меня коровы - жила ведь, а заберут ту, что дали, - ну опять без коровы останусь, только и всего, - рассмеялась она.
Олексиха неодобрительно взглянула на нее:
- Старуха уж вы, а все ума не нажили. Такое скажете…
Паручиха ни словом не приняла участия в разговоре. Но, вернувшись домой, она зашла в хлев и присела на колоду.
- Что ж теперь будет, родная ты моя? - обратилась она к корове. Корова покосилась на нее большими коричневыми глазами, спокойно продолжая жевать.
- Неужто заберут тебя у нас?
Паручиха раза два шмыгнула носом и прижалась лбом к теплому, гладкому коровьему боку.
- Что же это будет, Пеструха?
В стойле было тепло, пахло навозом, сонно жужжали последние осенние мухи.
"Как же так? - смятенно думала она. - Дали, позволили самой выбрать, а теперь отнимут?"
Думалось, словно сквозь сон, и, наконец, она в самом деле задремала, прислонившись головой к коровьему боку. Разбудил ее кто-то из детей:
- Матушка, что это с вами? Спите?
- Не сплю, нет, - ответила она, протирая глаза. - Боже милостивый, неужто и вправду заснула?
Ей вспомнился давешний разговор. Она энергично высморкалась и, не обращая внимания на окруживших ее ребятишек, отправилась к Овсеенко. Не стучась, вошла в канцелярию. Овсеенко, с трудом разбиравший какое-то письмо, поднял глаза на вошедшую.
- Чего вам?
Она остановилась перед столом.
- Да я вот пришла спросить… Насчет этого скота.
- Какого скота?
- Насчет коровы.
- Какая опять корова?
- Да насчет моей Пеструхи-то. Вот которую вы мне дали из помещичьих.
- А что с ней, с вашей коровой?
- Пока вроде ничего. Вот я и пришла спросить, есть у нас советская власть или нет?
Овсеенко удивленно посмотрел на нее:
- Вы что, спятили?
- Не спятила я. А только спрашиваю, что же это за порядки такие - сперва давать, а потом отнимать? Это что же за насмешки над бедной вдовой! Вы, что ли, моих детей кормить будете, когда корову заберете? Да и на что вам она, эта коровенка?
- Да кто у вас собирается корову отнимать?
- Да вот советская власть. В Курках уже поотбирали, бабы говорят. И будто у нас тоже отбирать будут. Вот я и спрашиваю.
Овсеенко торжественно выпрямился за столом:
- Заявляю вам, что это провокация, обыкновенная провокация, ложные слухи, распространяемые врагами советской власти для подрыва доверия! Заявляю вам, что если вы будете продолжать распространение этих провокационных слухов, то я привлеку вас к ответственности! Понятно?
Паручиха очень мало поняла из его речи. Впрочем, ее интересовало лишь одно:
- Стало быть, корову не заберете?