- Сытые голодных не разумеют! - Евлампий поднял руки, потряс кулаками. - На господина инспектора поглядишь, сразу пуховую перину вспомнишь, такой сдобный… Или, которые с желтыми околышами на фуражках, поглядите! Тоже не сеют и не пашут, работы никакой на знают, а ряшки отъели - лоснятся!..
Казачий вахмистр при этих словах погрозил Дунаеву плеткой. Евлампий зашелся в крике:
- Видали, нагайкой машет! Вот его работа - хлестать до крови! Но мы не позволим себя истязать! Садитесь, товарищи, в знак протеста на мостовую! Устроим сидячую демонстрацию! А чтоб царские опричники не думали, что нас можно хлестать нагайками, запасайтесь каменьями! В случае чего - отобьемся!
Это была грандиозная и страшная для властей картина: люди послушно опустились - кто на колени, иные на корточки, третьи уселись, словно дома, плотно и основательно. Раздались какие-то непопятные звуки, вроде бы стук и скрежет, лязг металла о камни. А когда огромная толпа поднялась и с песнями двинулась обратно на Талку, мостовая на площади исчезла.
- Господа, посмотрите, камней не осталось! - испуганно воскликнул Дербенев, поглядывая с балкона. - Ужасно, ужасно…
Фабричный инспектор, успевший присоединиться к свите губернатора, проговорил снисходительно:
- Что же вы хотите, Павел Никанорович, - массы. По камушку возьмут - всю Россию растащат. Вы и ваши коллеги сделали все возможное, чтобы приблизить это. Вынудили их…
- Побойтесь бога! - окрысился Дербенев. - Поменьше бы потакали этим самым массам, побольше было бы порядку! Мы никого не вынуждали, это нас вынуждают отдавать свое, кровное… И, между прочим, вы тоже вынуждаете обратиться на вас с жалобой к министру финансов!
- Прекратите, господа! - болезненно поморщился Леонтьев. - Что за охота, право, ссориться между собой… - И обратился к адъютанту: - Соедините меня с Иваном Николаевичем.
В телефон Леонтьев сказал, что дела управления губернией требуют его присутствия во Владимире, а чтоб сюда, в Иваново-Вознесенск, без промедления выезжал Иван Николаевич - вице-губернатор Сазонов. И успокоительно добавил, что сейчас сделает запрос о воинском подкреплении; обстановка в городе и его окрестностях накаляется: забастовали в Кохме, Лежневе, Тейкове, Шуе.
Расчет большевиков, что приближение Нижегородской ярмарки сделает фабрикантов покладистыми, не оправдался: стачка явно затягивалась. На Талке все чаще и чаще слышались невеселые возгласы:
- Жрать нетути!
- Ребятенок ревит, кормить нечем!
Наполеон говорил: деньги - нерв войны. А в революции они еще важнее. Помощь в стачечный фонд поступала из Москвы, Петербурга, Ярославля, Иркутска, Твери - отовсюду стекались трудовые гроши; ссыльные и то жертвовали. Даже из Германии, из Швейцарии, даже из-за океана приходила рабочая поддержка. По восемьсот, по тысяче рублей получали. Но что такое эти рубли на шестьдесят тысяч забастовщиков? Капля в море… Комитет принял решение: агитировать за выход в сельскую местность. Наступал сенокос, многие рабочие, не порывающие связи с родными местами, охотно откликнулись на призыв депутатов, разбрелись по деревням. Оставшимся установили норму пособия: пятнадцать копеек в день на каждый рот в семье. Первую неделю Афанасьев посылал Маринку Наговицыну проверять, куда уходят деньги:
- Не шибко ли Авенир добренький? Может, таким дают, которые прибедняются? Погляди, какая там нужда…
А потом и надобность в проверках отпала, в кого не ткни пальцем - нуждающийся. В конце мая, когда в кассе оставалось всего сто восемьдесят рублей, выдали депутатам удостоверения на сбор пожертвований, ходили по городу - собирали…
Грязновские только жили в безбедности. В артельной кухне на фабрике московского банка, выступающего под фирмой Грязнова, каждый день пахло мясным приварком, подавался белый хлеб. Мало того, что своих кормили отменно, на остатки харчей допускали в кухню посторонних - не жадничали. Нахлебавшись мясных щей, грязновцы ходили на Талку с песнями, вызывая недобрую зависть.
- Чего не бастовать за хозяйский счет! - услышал Федор Афанасьевич от Петрухи Волкова, дербеневскою прядильщика с простым солдатским лицом. - На сытое брюхо и политика хорошо ложится…
- Ох, милый, глупость порешь! - возразил ему. - Другие бы и забастовку бросили в благодарность за жирную жратву, а эти вас, депутатов, слушаются, рабочего братства не продают.
Деньги, деньги… На любые хитрости пускались, чтоб пополнить стачечную кассу. Тогда же уколол Петруху:
- Чем грязновских ругать, подумал бы, как разжиться. Любой копейке будем рады, ежели не уворована.
Петруха Волков, уязвленный замечанием, невнятно, точно стесняясь, вдруг протянул:
- Мысли-ишка и у меня есть. Не разбогатеем, но все-таки…
Насчет мыслишки-то, подумал Федор Афанасьевич, брякнул Волков для красного словца, а вышло - дело. С Федей Самойловым наладили фабрикацию фотографических снимков: на одном - общий вид митинга на Талке, на другом, покрупнее взято, - рабочие депутаты.
И ехали продавать карточки всем желающим: большую фотографию по два рубля, которая поменьше - рубль. Чиновники покупали, управляющие фабриками, мастера, колористы; приезжие господа, которым вольные скопища народа в диковинку. К сожалению, прав был Петруха Волков - не разбогатели, однако же капало в стачечную кассу постоянно; скудный ручеек, но живой, вселяющий надежду. Держаться надо, хоть умри - держаться… Как на зло, председателем потребительского общества в городе состоял чужак - кадет Шорин. Отказывается, подлец, помогать забастовщикам, не открывает кредита - требует наличных. Голова пухла от забот, где взять проклятое злато…
И вот, когда положение особенно обострилось, когда недругам стало известно, что безденежье неминуемо должно задушить стачку, Федор Афанасьевич вспомнил: в прошлом году Странник рассказывал - рабочие Товарищества Иваново-Вознесенской мануфактуры собирали средства на постройку фабричной часовни. А может, деньги целы?
- Часовню не построили, война помешала, - Семен пожал плечами. - А где средства и сколь, про то не знаю. Я не участвовал…
- Надобно их залучить обратно, - потребовал Афанасьев. - Заплатим Шорину, наберем харчей, распределим по талонам.
- Дак кто же отдаст? - смутился Балашов. - Что с воза упало, считай, пропало. Поди, в книгу записаны, за семью печатями.
- Вы - депутаты! - жестко сказал Федор Афанасьевич. - Проголосуете - десять печатей можно порушить. Из глотки рвите! В этом наше спасение…
По первому слову депутатов до смерти испуганный кассир "Компании" согласился перевести в лавку общества потребителей тысячу четыреста тридцать семь рублей. А верующих, из тех, кто был недоволен этой финансовой онерацией, Семен Балашов успокоил:
- Добьемся у хозяев прибавки к жалованью, еще больше соберем. Не часовню - храм воздвигнем!
Второго июня Свирского разбудили ни свет ни эаря, сказали - вызывают в городскую управу. Поежившись от утренней свежести, Виктор Францевич отправился пешком, размышляя, что за срочность, зачем мог понадобиться в неурочный час. Губернатор, сообщив министру внутренних дел о развивающихся в нем признаках нервного расстройства, покинул мятежный город, оставил вместо себя Сазонова - человека еще не старого, полного энергии. Может, ему не спится…
Предположение подтвердилось. Встретил его вице-губернатор, пригласил в кресло, хмуро объявил:
- С минуты на минуту прибудет Кожеловский, хочу, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре. - Помолчал и ехидно пропел: - Во избежание кривото-олков, когда будете писать в столицу… - Виктор Францевич сообщил министерству финансов, что по предложению Сазонова устроил встречу рабочих депутатов с городским головою, предполагая предварительную договоренность вице-губернатора с Дербеневым. Однако же Павел Никанорович категорически отказался вести нереговоры с забастовщиками, заявив об отсутствии полномочий. Рабочие возмутились, на Талке кричали о новом обмане властей. В неразберихе обвинили Сазонова, хотя, как потом выяснилось, именно Дербенев, испугавшись ответственности перед коллегами, засевшими в "Славянском базаре", в последнюю минуту "отработал назад". Теперь же Иван Николаевич Сазонов, наверное, придумал что-то еще, но жаждет его свидетельства, чтобы при случае сразу и без нервотрепки оправдаться.
Полицмейстер - чисто выбритый, усы нафабрены - ввалился в кабинет, щелкнув каблуками огромных сапожищ, поприветствовал.
- Я ознакомился, Иван Иванович, с вашим донесением, - с нарочитой озабоченностью произнес Сазонов. - Нахожу положение тревожным. Будьте добры, повторите основные положения записки при фабричном инспекторе.
- Позволю заметить, - господин Свирский сами отлично знают, что творится на Талке. - Кожеловский выпучил глаза. - Агитаторы, пользуясь рабочим движением, перешли от экономических нужд к вопросам революции… Предлагают свергнуть не только местную администрацию, а вообще правление и государя…
Вице-губернатор перевел вопросительный взгляд на Свирского. Фабричный инспектор как бы виновато вздохнул:
- К сожалению. Приезжие орудуют…