- Только ли приезжие? - сурово спросил Сазонов. Виктор Францевич развел руками. Сазонов продолжал - У меня есть сведения, что противоправительственной агитацией занимаются и ваши подопечные… В общем так, господа. Собрания на Талке стали принимать явно политический характер. Находя, что подобные собрания не могут быть далее терпимы, мною издано обязательное постановление о прекращении сходок. - Вице-губернатор взял со стола листок бумаги. - Сейчас, господа, это постановление будет вывешено в городе… Вам, Иван Иванович, надлежит обеснечить его выполнение. Приезжими агитаторами я займусь сегодня ночью, а с завтрашнего утра в вашем распоряжении, Иван Иванович, сотня казаков и эскадрон драгун под личным начальством подполковника Мальчевского. Вы свободны…
Полицмейстер, которому надоел размазня-губернатор, не мог сдержать радости по поводу решительности Сазонова.
- Ну-с, теперь будем действовать силой! - воскликнул он, потирая руки. - Честь имею, господа!
- Как бы не натворил беды, - встревоженно сказал Свирский, когда остались вдвоем.
Вице-губернатор ответил сухо и двусмысленно:
- Рассчитываю на его опытность…
Покинув городскую управу, Виктор Францевич в задумчивости остановился на площади. Город притих, забастовка развеяла фабричные дымы - небо первозданно чистое. Жителей не видно, будто все поголовно на Талке. У ворот предприятий - пикеты, чтоб в корпуса не проникли штрейкбрехеры. Винные лавки, пивные и трактиры по требованию депутатов закрыты. Что ж, и эта мера весьма разумна… Во-первых, рабочие не тратятся на выпивку, сохраняют деньги на продолжение забастовки, а во-вторых, трезвые не позволяют себе бесчинств и насилия… Где-то за углом дробно застучали копытами казачьи кони. Промаршировал взвод солдат с винтовками у плеча. Возвращаться к себе не хотелось, и Свирский направился к старому приятелю, члену городской управы Сергею Ефремовичу Бубнову.
Попал к утреннему чаю. Семейство восседало за круглым столом, уютно пошумливал серебряный самовар. Вишневое варенье без косточек, редиска, яйца всмятку, желтое масло с каплями холодной воды, свежие булки.
- Что же оно такое дальше будет? - обиженно спрашивал Сергей Ефремович. - Ярмарка на посу, товар не приготовлен… Управляющий Гарелина ходил к депутатам, унижался, просил человек сорок всего на один день. Плакался - товар замочен, пропадет. Представляете, отказали! Сторожам позволили работать, кочегарам, чтоб котлы не взорвались, а более никому. Александр Иваныч, дескать, из Москвы приезжать не хочет, разговаривать с нами не желает, а мы, кричат, товар ему спасай!
- Бог с ним, с товаром, - поморщился Свирский, - Предвижу еще большие беспорядки. Нынче ночью сделают облаву на агитаторов, а завтра начнут разгонять на Талке…
Андрей Бубнов, приехавший на студенческие каникулы и уже деятельно помогавший Афанасьеву выпускать листовки, рассеянно слушал, просматривая "Русское слово". Газетенка в гневе дошла до неслыханной дерзости, открыто обвиняя власти в потачках рабочим: "Губернатор должен бы, кажется, знать, что всякие сходбища и собрания, противные общественной тишине и спокойствию, безусловно запрещены… На деле же оказывается, что тысячная толпа признается и губернатором, и старшим фабричным инспектором… Вот до чего мы дожили! Доколе же, господи! Неужели же эти господа не будут привлечены к ответственности за превышение и противозаконное бездействие власти…"
- Взгляните-ка, Виктор Францевич, - Андрей протянул газету, - вас касается. Требуют судить.
- Пустое, - Свирский покрутил головой. Шеи у фабричного инспектора вообще не было, голова упиралась в туловище, подбородок и щеки наплывали на жесткий ворот мундира. - Промышленники жалуются на меня, обвиняя в симпатии к рабочим, а забастовщики подозревают в сговоре с фабрикантами. Теперь и пресса визжит… Но все это пустяки.
- А что же, по-вашему, не пустяки?
- А то не пустяки, молодой человек, что по горячности своей вы испортили стачку, свернув ее на бесплодный путь политиканства. Ставлю сто против одного, что забастовка обречена…
- Позвольте, кто это "вы"? - Андрей недоуменно поднял брови, посмотрев при этом в настороженные глаза папаши.
- Я не лично вас имел в виду, - буркнул Свирский я захрустел редиской.
- Денек опять ведренный, - сказал старший Бубнов, разряжая паузу. - Многие забастовщики по деревням разошлись - сенокос…
- Погодка отменная, - подтвердил Андрей, - Пойду погуляю. До свидания, Виктор Францевич.
По дороге в Боголюбскую слободу Андрей размышлял: случайно инспектор ввернул относительно политиканства или же во время одного из своих визитов на Талку увидел его в роли оратора? Когда это было? Да, на прошлой неделе… Афанасьев попросил выступить, и он без грима, не переодевшись, произнес речь о политической свободе. И вот пожалуйста: Свирскому об этом, кажется, известно. Впрочем, доносить не станет… Примирять - мастак, но до предательства вряд ли опустится. Опять же любопытно: про облаву проболтался или умышленно сказал? Как бы там ни было, надобно скорее предупредить Отца…
Алексей Калашников, хозяин конспиративной квартиры на 3-й Варгинской, когда сказал ему о грядущей свободе, всполошился:
- Правда, что ль?
- В том-то и дело - правда! Почти из первых рук узнал.
- Ах ты господи! - Калашников бросился к двери, постоял на пороге и обессиленно опустился на приступок у печи. - Ты вот что, парень, ступай по лесной дороге на Кохму. Ежели не встренутся, он с Балашовым там, далее скамейки не ходи… Посиди часок и вертайся. А я буду тут. Может, другой тропкой пойдут, дождусь…
Федор Афанасьевич последнее время опять занедужил, жизнь в палатке доняла - ломило кости, забивал кашель.
Вчера сказал Балашову, что хочет показать, где хранится партийный архив.
- Мало ли что стрясется…
- Ерунда, Отец, ничего с тобой не случится сто лет, - бодрясь, ответил Семен, но с Фрунзе они тревожно переглянулись: резон в том был, чтобы пойти к тайнику, плох Афанасьевич.
Вскрыв корчагу, проверили сохранность документов; не отсырели, в полном порядке. Вышли на дорогу, Отец едва волочил ноги, устроились на скамейке отдохнуть.
- Я тут всегда остановку делаю, - объяснил Афанасьев. - Славно здесь…
Раздались негромкие голоса за поворотом, Семен Балашов сунул руку в карман пиджака, где у него лежал револьвер. Афанасьев, скосившись, усмехнулся. Из-за густого ельника показался старик с мочалистой бороденкой; тыкал в пыльную колею палкой, у плеча придерживал тощую котомку. Рядом с ним шагал парнишка лет двенадцати, босой, ноги в цыпках.
- Куда путь держишь, дедусь? - полюбопытствовал Балашов.
Старик поклонился:
- В Иваново, милок. Говорят, "Компания" новый набор делает.
- А не боишься, что забастовщики ноги обломают?
- Авось не узнают про нас.
- Узнают. Мы вот и есть забастовщики. Таких, как ты, штрейкбрехеров, поджидаем да от ворот поворот даем. Забастовка, дед, понимать надо.
- Как не понимать, - понурился старик. - Да, чай, пора кончать… Весь май промаялись, без куска хлеба остались. Подаяниями продовольствуюсь… Картохами вот заручился, а хлебушка нетути, - потряс котомкой. - Внука накормить нечем. Да и то сказать, надоело сложа руки…
- Верно, папаша, надоело. А только забастовку нарушать не годится. Надобно свою линию держать.
- Дак я из Кохмы, зачем мне вашу-то линию держать? - прошамкал старик.
- А чего же от Ясюнинских в "Компанию" подался? - вступил в разговор Афанасьев.
- То-то и оно, у нас тожеть забастовка. Послабления добиваемся. Прибавки просим тридцать копеек на каждый рубль. Да хозяйские тюфяки истребовать решились… Наш-то аспид требования прочитал, за портки схватился - умру, мол, а не получите. Новых наберу, а вам не прибавлю. Вот как…
- Пойдем, Семен, к обеду в Кохму успеем, - Афанасьев незаметно подмигнул. - Примут Ясюнинскне?
- Принять-то примут, дак зачем же, - обеспокоившись, забормотал дед и подтолкнул внука вперед, словно бы заслоняя дорогу. - К нам нельзя сказано - бастуем…
- Ну как же, ты в "Компанию" наймешься, а мы - к твоим хозяевам. Поровну выйдет, без обиды.
- А наше требованье? Тюфяки, прибавка? Ежели чужаки нахлынут, подавно не даст…
- Вот, отец мой, теперь верно мыслишь, - тихонько засмеялся Федор Афанасьевич. - Начнем с места на место шастать, ничего не добьемся. Возвращайся в Кохму, скажи своим: ивановские твердо стоят и вам того желают. И никого не пускайте на фабрику, тогда хозяев одолеете.
- Айда, дедка! - парнишка потянул старика за котомку. - Говорил ведь, не надобно ходить… Совестно от людей.
- Видишь, внук у тебя сознательный, - Афанасьев поощрил мальчонку. - Слушай его…
Старик попросил табачку на закрутку; виновато вздохнув, признался: бес попутал, и они пошли обратно. А тут как раз и Бубнов подоспел; взмокший, запыхавшийся, выпалил недобрую новость. Семен Балашов нервым делом:
- Отца на ночь укроешь?
- Да что обо мне, торопись людей упредить, - забеспокоился Афанасьев. - Верняком аресты будут.
- Укроешь? - требовательно повторил Семен.
- Спрячу, - пообещал Андрей.
- Тогда идите помаленьку, а я побежал…
- Странник! - вдогонку слабо крикнул Федор Афанасьевич. - Ежели кого заметут, пускай говорят, что освидетельствовались у витовского фельдшера!..
Дружинники Ивана Уткина, пошныряв в толне, оповестили членов комитета о том, что Странник требует срочного совещания. Сгрудились у лесной сторожки, в стороне от общей массы; Балашов рассказал о предстоящей облаве.
- Значит, распускаем людей? - уныло спросил Дунаев.