На зеленом лугу возле Талки, под красными флагами и отличительными знаками фабрик, с веселой толчеей и гамом были избраны уполномоченные; сто пятьдесят один человек. Четверть сотни из них - женщины, а большевиков от общего числа без малого половина.
После выборов сразу в нескольких местах начались митинги. Огромная толпа бурлила, как неспокойное вешнее половодье: завихряясь кругами, перетекая из одного водоворота в другой. Люди ходили от оратора к оратору - везде хотелось уснеть. И Федор Афанасьевич потихоньку передвигался, присматриваясь и прислушиваясь. Вот Никулина подняли на пустую бочку; утвердившись с костылем на узком донышке, Павел держал речь о войне. Афанасьев издали слышал: "Офицерье пьянствует… Орудья наши против японских не годятся…" Молодец, хорошо помогает - слушают его сочувственно. А вот и Саша Самохвалов витийствует; маленький, а голос зычный, отменный оратор. Живет в городе легально, корреспондент газеты "Северный край". Жандармскому ротмистру Шлегелю и в голову не придет, что Саша послан сюда Владимирской организацией РСДРП. Пришел на Талку, одевшись в рабочее платье, загримировавшись, надрючив картуз с лопнувшим лаковым козырьком. Едва начал речь, вокруг народу загустело; от других кружков подходили, привлеченные молодым сильным голосом. Самохвалов говорил о фабричном произволе, о незаконных штрафах, о лизоблюдах-мастерах, готовых, чтобы угодить хозяевам, спустить с рабочего три шкуры. Слушают его, поддакивая, вздыхая, вытирая слезы…
Самохвалов видел множество глаз, устремленных на него, и упивался мыслью, что эти люди полностью во власти пламенной речи. Волна восторга подхватила Александра; он чувствовал, что его слова проникают в сердца измученных жизнью ткачей, он ощущал себя народным трибуном, властителем дум: это прекрасное, ни с чем не сравнимое ощущение. И заканчивая выступление, волнуясь до крайности, он громко выкрикнул: "Долой самодержавие!" И тут случилось непостижимое. Оказалось, никакой он не трибун, ни капельки не властитель. Оказалось, слушая его, люди взвешивали слова, принимая близко к сердцу только то, что было понятно, выгодно, что могли охватить умами, заскорузлыми от вечных недостатков, от нужды и тягостной борьбы за существование. Еще не успел погаснуть его восторженный выкрик "Долой самодержавие!", как лица людей вдруг запасмурнели, кое-кто сразу потупился, притух возбужденный блеск многочисленных глаз. А некоторые, напротив, гневно замахал руками. Послышались озлобленные вопли:
- Царя не трогай, окаянный!
- Пошел вон, рваный картуз!
- Политику не вмешивай!
После митинга Афанасьев дал Самохвалову взбучку. Юноша сидел на пеньке, пунцовея от смущения. Федор Афанасьевич время от времени поправлял сползавшие на нос очки и говорил своим глуховатым голосом:
- Одно неосторожное слово может принести вреда - ужас. Ты рабочего пощупал, чего он хочет? Нет! Ты книжек начитался, а живого рабочего не знаешь… Его в кaccу взаимопомощи тянешь, а он, бывает, упирается - начальства боится. Ему листовку суешь без посторонних свидетелей, а он озирается: не подвох ли? А ты сразу - долой царя… Я тебя особо не корю. Образуешься, поймешь, что сознательный рабочий - это один коленкор, а несознательная масса - совсем другой. Воспитать рабочего, чтобы он от экономической борьбы перешел к борьбе политической, - на это всей жизни не жалко…
Губернатор официально разрешил депутатам собираться в помещении мещанской управы, гарантируя неприкосновенность. Первое заседание состоялось пятнадцатого мая в шесть часов пополудни. Низкий зал наполнился до отказа. Свирскин поднялся на кафедру, скупым жестом пригласил за стол своих подчиненных - фабричных инспекторов Полубенина и Ясинского:
- Леонид Капитонович, Ярослав Осипович, ваше место здесь.
Семен Балашов подмигнул Дунаеву: дескать, поглядим, где их место, в случае чего - напомним, чтоб не зарывались всякие там надворные да титулярные советники.
Свирский одернул мундир, деликатно кашлянул в кулак:
- Господа, прежде чем приступить к нашему совещанию, считаю необходимым передать волю начальника губернии. Вполне вероятно, в течение забастовки может случиться необходимость издать какое-либо печатное объявление или распоряжение… А типографии, как нам известно, примкнули к забастовщикам. Вчера, например, для печатания небольшого объявления пришлось посылать в Шую. Потребовался целый день… Конечно, губернатор, имея в руках власть и силу, мог бы окружить типографию солдатами и таким образом заставить рабочих…
Депутаты заволновались:
- Как это "окружить"?
- Снова народ в штыки!
- Царь разрешил бастовать, а губернатор отменяет?!
- Тише, тише, господа, - Свирский поднял коротенькие ручки. - Никто ничего не отменяет… Губернатор вовсе не желает возбуждать обострение и предпочитает обратиться к благоразумию самих рабочих. Он просит вас не создавать препятствий к подобной работе, если она понадобится.
- Просит? - присвистнул Федор Самойлов.
- Другое дело, - удовлетворенно пробасили из задних рядов. - Ежели просит, мы не упираемся.
- Пускай печатают, коли нужно…
Семен Балашов поднялся и четко произнес:
- Мы не будем чинить препятствий. Но при этом согласие на такую работу будет целиком зависеть от желания самих типографщиков. Захотят - пускай делают, а не захотят - не взыщите… Но господину начальнику губернии можете передать, что наш депутатский Совет не возражает. Вот именно - Совет…
Свирский обрадованно кивнул. Полубенин шепнул коллеге: "Ярослав Осипович, а ведь на парламент смахивает, а?" Ясинский испуганно моргал глазами: до пенсии осталось четыре года, а тут заварилась такая каша, что, того и гляди, попадешь в историю - уволят без пенсиона. А Виктор Францевич продолжал:
- Теперь следующее… Настоящее совещание; как вы, господа депутаты, сами понимаете, - явление новое, в России покамест небывалое. От того, как вы будете себя вести, зависит многое в будущем. Я призываю вас быть спокойными. Деловым отношением вы должны доказать, что способны законно и умело отстаивать свои интересы и тем самым заслужить одобрение своих товарищей. Никаких утопий, господа! Никакой политики! Мы должны с вами заниматься одним по-настоящему важным делом - добиваться улучшения жизни рабочих…
- Политиканов не потерпим! - крикнул Федор Кокушкии, слесарь с фабрики Подушина. - Не для того собрались!
Балашов удивленно вскинулся: куда заносит мужика, зачем горло дерет не подумавши.
- И последнее, господа, - журчал голосок Свирского. - При своей роли посредника между вами и фабрикантами считаю для себя неудобным председательствовать. Предлагаю избрать председателя и секретаря, чтобы один отвечал за порядок совещания, а второй составлял протоколы… Итак, кого назовете?
- Ноздрина в председатели! - не мешкая предложил Дунаев.
- Подходит! - нарочито громко возвестил Балашов.
- Авенир, занимай место! - потребовал Самойлов.
- А секретарем Ивана Добровольского! - быстро выкрикнул Кокушкин. - В электричестве кумекает, грамотный!
Семен Балашов раздраженно плюнул себе под ноги: чего высовывается? Ведь был же уговор Николу Грачева в секретари…
Но в зале уже зашумели:
- Жела-аем!
- Добровольского!
На том и порешили.
Гравер Авенир Евстигнеевич Ноздрин, популярная в городе личность - стихи сочиняет, торжественный и тщательно одетый, поправил узел цветастого галстука, огладил длинные волосы, достал гребень, протянул зубцы на бороде. Затем с достоинством сказал:
- На обсуждение ставлю первый вопрос. Желают ли депутаты передать фабрикантам и заводчикам через господина Свирского свои требования?
И опять всколыхнулось:
- Желаем!
Поздно ночью члены большевистского комитета, избранные депутатами, подробно рассказывали Афанасьеву и Фрунзе о событиях дня: как прошло заседание, как голосовали требования фабрикантам, расширив их до тридцати одного пункта.
- Славно поработали, - одобрил Федор Афанасьевич, - но одну промашку допустили… Авенир - свой человек, крепко сочувствующий, а кто по убеждениям Добровольский - неизвестно. Как же это вы умудрились поставить секретарем беспартийного?
- Федька Кокушкин помешал, - оправдывался Балашов. - Слова вымолвить не уснели, будто черт его подхватил…
- Ошибку надо исправлять, - потребовал Фрунзе.
- Сделаем, - пообещал Федор Самойлов. - Завтра же Грачева переизберем, найдем способ.
- А Кокушкина подалее от себя держите, - нахмурившись сказал Афанасьев. - Не нравится мне, что против уговора пошел. Не нравится…
На хозяйском подворье спросонья хрипло заголосил нетух. Ему ответил второй, третий, и вскоре из края в край над Боголюбской слободой разнесся петушиный благовест, напомнивший о приближающемся утре.
- Опять не спамши останемся, - вздохнул Евлампий Дунаев. - Нам скучковаться бы, чтоб не бегать по городу… Солнце встает, через пару часов, глядишь, народ иа Талку потянется, хоть помри, а объявиться надо…
- А что, товарищи, если на время стачки переселиться поближе к Талке? - предложил Фрунзе. - Погода прекрасная, теплынь… Поставим шалаш, прекрасно можно устроиться.
- Зачем шалаш, палатку добудем, - отозвался Балашов, которому идея пришлась по душе. - Как думаешь, Отец?
- А найдется укромный угол? - недоверчиво спросил Афанасьев. - Очень ведь заманчиво Шлегелю охомутать нас скопом…
- В Витовском бору - чащоба, никто ие сунется! - горячо заверил Ваня Уткин. - Давайте поищу подходящее место… Охранять станем.
- Ну что ж, рискнем, - согласился Федор Афанасьевич. - Предложение Трифоныча принимаем…