Да, семи пядей во лбу не надобно, чтобы попять - в разгроме "Рабочего союза" без предательства не обошлось. Спасибо Калашникову, поостерег… После разговора с ним Федор изменил поведение: случайных знакомств чурался, выхода на комитет не искал. Не хотел рисковать, связывая судьбу с незнакомым подпольем в чужом пока еще городе. Московская ошибка была свежа в памяти, он верил больше себе - своему опыту, своему умению разбираться в людях. Сколотить кружок, отобрав ребят строго, по меркам Петербургской организации, и работать самостоятельно - это единственное, о чем теперь думал. Таких бы вот еще ребяток, как Сеня Балашов и Евлаха Дунаев… Уже платят два процента от заработка. Когда сказал им, что деньги пойдут на покупку нелегальной литературы, Семен вскинулся: "Почему именно два процента? А ежели хочу сверх того?"
Пришлось объяснять, что можно и больше - по желанию, а два процента, коли признают себя социал-демократами, обязаны… Хорошие хлопцы. За этих, если беда стрясется, и пострадать не жалко. А за чужие грехи в тюрьму не хочется. Голову согласен заложить: где-то вблизи "Рабочего союза" притаился провокатор… Опять же собственного "приданого" полон сундук. Догадывался, что состоит у полиции на особом учете. Слежки не замечал, однако чувствовал - глаз с него не спускают. И точно, вскоре получил тому нечаянное подтверждение…
Однажды утром, только-только включили трансмиссию, едва успел сдвинуть широкий ременный привод в рабочее положение и запустить челнок, вдруг подбежал мастер.
- В контору-у! - крикнул на ухо сквозь треск станков. - Дмитрий Геннадьич требует!
Вызов к Бурылину не предвещал добра. "Наверное, выгонит, - думал Федор, сходя по железной лестнице со второго этажа. - Спохватился, что пригрел неблагонадежного…"
Ио Дмитрий Геннадьевич еще разок приятно удивил. Встретил, правда, хмуро, выдержал у двери, как и полагается хозяину, однако сказал такое, за что Федор готов был поблагодарить.
- Не знаю, бгатец, в чем твоя вина негед властями, меня запгашивали аж из губегнатогской канцелягии! Я ответил, что ты один из самых стагательных габотников, всегда тгезвый и аккугатный. Цени мое довегие… Надеюсь, не пгидется сожалеть о сказанном? Ступай и хогошенько подумай…
Ай да Дмитрий Геннадьевич! И сколько же в человеке бывает намешано всякой всячины! Подлость и благородство соседствуют, как птенцы в одном гнезде…
Прошлым летом правительство приняло закон о сокращении рабочего дня. Ивановские промышленники чтобы как-то возместить грядущие убытки, с нового года отменили двадцать два праздника: трудиться, мол, так и быть, станете поменьше, но и отдыхать поскромнее… Ну, конечно же, поднялась великая буза.
- Апостолов Петра и Павла хозяева не признают! - кипятился, бегая по этажам, Спиря Тарасов, вислогубый парень из отбельного цеха. - Постоим за святых!
В один день волнение охватило двенадцать фабрик. Полицейские заметались, из Владимира пригнали две сотни казаков… А Бурылин, хитрец, что удумал: приказал ночью не тушить огней и вхолостую крутить станки - дескать, у него производство в ходу. Утром сбежались переполошенные ткачи, никому не хочется терять место, коли нашлись выродки, которые потихоньку от всех продолжают работу. Дмитрий Геннадьевич стоял у ворот, помахивая листком бумаги:
- Новые пгавила пгиняты!
Самые доверчивые обрадовались, пошли по цехам.
- Хоть бы поглядели, что в бумаге, - шепнул Федор растерявшемуся Тарасову. - Фабричный инспектор должен подписать…
Спиридон, поборов робость, подступился к Бурылину: покажи! А тому и крыть нечем, листок чистый, без единой буковки. Хотел на пушку взять, начнут, мол, работать, обратно с фабрики не пойдут. Спиря беспомощно хлопал глазами - слишком уж возмутителен обман. В толпе озлобленно загалдели. Бурылин испугался, скомкал бумажку:
- Пошутил, бгатцы…
Тарасов пришел в себя, заорал, размахивая руками:
- Мужики, возвертайтесь! Хозяин пошутковал!
Хороши шуточки. Три недели потом бастовали. И все-таки добились своего - праздники отстояли… А Федор в то утро и понял: на любые каверзы способен Дмитрий Геннадьевич; все время ждал для себя неприятности, думал, не захочет Бурылин держать "политикана". А оно, вишь, как обернулось: перед губернаторской канцелярией выгородил и, мало того, предупредил о негласном надзоре. И Спирьку Тарасова, между прочим, не тронул, зачинщиков полиции не выдал…
После стачки Афанасьев хорошенько примерился к Спире, решил, что подходит для подпольной работы. Взять его в пристяжку к Семену и Евлампию, Калашникова взбодрить - считай, кружок… Но Тарасов повел себя непонятно. В разговоры охотно вступал, рассуждал смело, однако сближаться не спешил. Похоже было, что сам присматривается к новичку. В "трезвой чайной" подсел с Пашей Курочкиным, изможденным пареньком, видать чахоточным; начали расспрашивать, откуда приехал, зачем, долго ли собирается жить в их городе. Многозначительно переглядывались, нагоняя на себя важность.
Дня через три Федор встретился с Калашниковым.
- О котором комитетчике намекал, Тарасов, что ль?
- Он самый…
Опасался предательства, но любопытство победило - очень уж хотелось взглянуть, что за комитет. Сыграл в открытую, предложил Спиридону почитать "Манифест Коммунистической партии", благо получил из Петербурга от Алексея Карелина восемь экземпляров.
- Тут, голубь, все написано. Поизучаешь, будешь знать в другой раз, как с хозяином держаться.
Спиря растянул вислые губы в широкой улыбке:
- Вот оказия! Знал ведь, что ты свойский мужик! А они не поверили - старый, мол, для этих дел…
- Кто они? И для каких таких дел? - притворно осердился Федор. - Ты берешь брошюрку или нет?
Спиря воровато оглянулся:
- Как стемнеет, приходи на Заднепрянскую улицу. Найдешь дом Косульникова, у калитки обожду… А книжечку непременно возьму, чтоб нос кое-кому утереть!
Вечером все и разъяснилось. В покосившейся избенке Афанасьева ждал чахоточный Курочкин, а с ним еще несколько: электрик Николай Грачев, слесарь из механической мастерской Тимоша Гужов - этих немного знал по "трезвой чайной", - четвертый же вовсе незнакомый, мордатый, с полицейскими усами, назвавшийся Иваном.
Пригласили в красный угол, а разговор не вяжется. Сидят нахохлившиеся, настороженные. Курочкин снова затянул пустопорожнюю волынку: нравится ли у Бурылина, с кем успел подружиться…
- Тебе разве про это интересно? - усмехнулся Федор. - Ты ведь хочешь узнать, случайно у меня оказалась вещица, которую Спире отдал, или не случайно.
Обалдело заелозили по лавкам; Курочкин двинул кадыком.
- Ну так отвечу: не случайно. Кондратьева из вас кто-нибудь знал? Питерского студента?
- Федора Алексеича! - радостно встрененулся Тимоша Гужов. - Да мы с ним до последнего дня!..
- Ну, а я, можно сказать, с первого, - улыбнулся Федор. - Еще с брусневских кружков…
В общем, оказалось, перед Афанасьевым третий по счету комитет "Рабочего союза" в полном сборе. По собственной воле взяли на себя ношу, желания много, умения маловато.
- Мы на обломках построим повую организацию! - щеки у Курочкина лихорадочно горят, глаза поблескивают. - Посадят нас, придут другие! Будем работать и работать!
- Помоложе был, так же рассуждал, - охлаждая непомерный его пыл, буркнул Афанасьев. - А нынче думаю - арест революционеру не украшение. Если много арестов, стало быть, в хозяйстве недогляд. А работа, что ж, всякая бывает… Воду лопатой черпать тоже работа.
Должны бы понять намек - нет, не поняли. Лопочут о своих делах, фамилии называют, подробности всякие. Несмышленыши, прости господи… Ну, рассказал им кое-что о Петербургском подполье, о прохоровской стачке, которую сладили по собственному усмотрению. Словом, о прошлом, нынешнего не касаясь. И в комитет войти отказался, чем сильно обескуражил Курочкина, предполагавшего, что Федор станет проситься в их компанию.
- Не обессудьте, ребятки, вровень с вами не потяну. - Афанасьев прикрылся своей немощной внешностью, как щитом. - Ежели понадоблюсь что-нибудь присоветовать, не откажусь. А в упряжку не годен.
До ворот Афанасьева провожал Спиря Тарасов. Федор словно бы невзначай спросил:
- Это кто у вас - мордоворотистый, с усами?
- Ванька Косяков. - В темноте услышалось, что Спиря улыбается. - Еще с кондратьевского кружка в организации…
- На городового смахивает.
- А он и был полицейским! - Спиря хохотнул. - Это уж Кондратьев его на свою дорожку поворотил. Бросил полицию, подался на фабрику…
- И вы ему верите?
Голос Спиридона сделался жестким:
- Косяков мужик правильный. Без фальши.
Не хватало, чтоб очутиться в ранжире с полицейским! Ои, может, снаружи бывший, а середку-то копнуть - фараон… Нет, трижды правильно сделал, отказавшись от участия в комитетских делах. Из-за него, наверное, провалы и следуют один за другим. Удивительно еще, что не до конца вытравили этот "Рабочий союз".
- Вот что, Спиря, - сказал, прощаясь, - ежели возникнет нужда, на фабрике найдешь. Но для всех остальных меня нету. И советую вам за Косяковым присмотреть…
Тарасов ничего не ответил, хлопнула калитка: ушел. Потом, правда, на фабрике, чаще всего в обеденный перерыв, иногда ухмылялся:
- Не надоело прозябать? Может, пора объединяться?
- Нет, - отвечал Федор, - время не настало, погодим…
- Чего годить-то? - горячился Спиря. - Пока рак свистнет?
- Кто уж там свистнет, не знаю, - хмурился Федор, - но, думаю, кто-нибудь свистнет… Косяков как поживает?
- Ивана не тронь! - резал Спиря с плеча.