Видно, по домам схоронилось лишь дряхлое старичьё да жёнки с грудными чадами; прочие яравнинцы подались в клуб; расставили низкие, некрашеные лавки, расселись чинно, перед тем мелкотню, забившую первый ряд, весело смели на пол, под чиненое-перечиненое посеревшее полотно, где самые малые, по-гомонив, к середине фильма сморились и, разметавшись по полу, затихли.
- Какая картина? - пытал Спиридон, сидящий за Игоревой спиной.
- Коза Мартына, - отозвался зубоскал, по голосу вроде Баклан. - А потом Мартын - козу.
- Не лайся, Баклан. Я серьезно, какое кино?
- Коза играет в домино, - пояснил Баклан, а Игорь со скукой прикинул, что тот добавит: бег таракана вокруг стакана, но Спиридону подсказала моложавая бабёнка, что картину уже крутили на той неделе, что в картине - охальная любовь.
- Чо же не упредили?! - загоревал потешный мужичок с ноготок. - Я бы и жёнку приволок - ни бельмеса в любви не пони-мат. Выпью, охота приласкать, гонит в шею сковородником…
- Ох и трепло же ты, Гоха, бесстыжие твои шары, - укорила балагура тётка Наталья. - Всё Верче расскажу.
А между тем киномеханик, худой, лысоватый, с долгим носом и красной, как у запойных, сеткой на щеках, суетливо пошёл по рядам вытряхивать копейки из народа, редким избранным, навроде Игоря с Леной, откраивая билеты. Обилетил, утихомирил окриком девчушек, что стрекотали словно сороки на тыну, выясняя: будут ли танцы после кино; погрозил пальцем ребятне, вповалку лежащей на полу возле экрана, и в темени застрекотал, будто у самого уха, аппарат. На морщинистом старом полотнище зажглась утомительно пёстрая, мельтешащая, неведомая рыбакам жизнь, с музыкой и песнями; зашелестела покрышками сверкающих легковушек, зазвенела тонконогими рюмками, загорланила, впиваясь в уши, буравя перепонки, - вроде и по-русски, а вроде тарабарщина заморская. Вихлеватая, лукавая музыка, бряки, звяки распёрли нештукатуреные стены клуба, с висящими бородами мха, прижали народец к лавкам; и в той неведомой жизни, скачущей на полотне, долговязый парень с девкой то катались в легковушке, то прохлаждались у самого синего моря в стеклянной чайнушке, а потом, напившись, наговорившись, бегали в исподнем по мокрому песочку, пели и миловались; парень всё кино догонял деву, уваливал в плёс, и опять шли целованьица-обниманьица. А в потёмках шумно плевались мужики.
- Нет, мужики, а на какие шиши они шикуют? - диву дался Степан.
- Во-во, когда робят? - поддержал его Спиридон. - Всё поют да пляшут… Парочка - тыкен да ярочка.
- Тьфу, брехня собачча! Думал, путнєє кино, про жись, а там сучка с кобелем с жиру бесятся, а мы, дураки, гляди. "Судьбу человека" сулились привезти, а чо эта бодяга?!
- Баклан, а ляшки-то!.. что у твоей Дашки! - восхитился потешный мужичок с ноготок. - В Яравну бы…
- Утонешь, - мрачно рассудил Баклан, но вдруг воскликнул. - Миха, гли-ка, примочил мужику!.. Подня-ался…
- Я бы дал в торец - не поднялся, - прикинул Миха.
- Вы перестанете языком трепать, боталы коровьи! - крикнула с первого ряда осерчавшая тётка Наталья, добавив шума и пуще раздухарив мужиков и парней.
- Баклан, догоняй! - кинул клич потешный мужичок. - Ишь, кормой тебе вилят и глазом моргат. Лови ее, щучку.
- Барахла, - фыркнул Баклан. - Нужна сто лет.
- Верно, Баклан, спортишь ей породу, она ишь какая… пудель городская…
Что рыбаки "в пуделе" учуяли смешного, Игорь не понял, но клуб треснул и развалился пополам от жеребячьего ржания; а когда хохот прислал, попыхивая ещё в углах, тётка Наталья пристыдила мужиков:
- Ни стыда ни совести! Ладно, парни, а вы-то, пеньки, до седых волос дожили, а ума не нажили, жеребцы нелегчаные. Хучь бы уж приезжего человека постеснялись… Да-а, не дадут доглядеть, хрипатые.
А тут еще невидимый в сумерках юнец…похоже, перед кино изрядно хлебнувший браги… закурил и далеко послал и кино, и народ, который загудел осиным роем.
- Миха!.. Уваров!., уйми варнака! - требовательно выкрикнула бабёнка.
- Я вам чо, мент?! - проворчал бывший моряк, но пошёл к матюжнику, вынес того за шиворот, коль тот заупрямился, и, пинком отворив дверь, выкинул на крыльцо.
Так и крутилась картина - коза Мартына, через шутки, смех, через бабье ворчание; и после всякого солёного-перчёного словца сбоку…Игорь видел, скосившись… щеки девушки жарко пылали, в глазах светились слезы. Привычная к хлёстким рыбацким байкам и матерной шутке-прибаутке, круто заведённой не столь на пустой потехе-утехе, сколь на извечной деревенской неприязни ко всему лукавому, сейчас, при Игоре, со стыда сгорала за яравнинских мужиков. Игорь порывался утешить…"не принимай близко к сердцу, я в командировках и похлеще слышал"… но так и не насмелился; сидел прямо, напряженно, словно кол проглотил, видя кино и не видя, томительно ощущая прикосновение плеча… Косясь украдкой, видел: подруга нервно теребит пушистую косу, закусывает губу, закрывает глаза…
В неожиданно полной, кромешной тиши…жизнь на полотне отпела, отыграла, отцеловалась, и въюнец с въюницей, покинув мерзкий мир, плывут по синему морю под алыми парусами… вот о такую малоподходящую пору дурковатый парень, уже без удержу, с протяжным, рваным треском отпустил из себя долго копленый, крутой дух… Сразу зависла короткая, как перед небесным громом, холодящая душу тишина, и опять клуб припадочно затрясся от дружного ржания, которое, дробясь, опадая и снова вспыхивая, пошло кататься по рядам, разбудив даже ребятишек. Те повскакивали, дико уставились в полотно, ничегошеньки спросонья не соображая очумелыми, лохматыми головёнками; иные тут же заревели лихоматом, и картину пришлось остановить. Послышались возмущенные бабьи и осерчалые мужичьи голоса, и Миха выбранил Баклана:
- Ты, урка, - с глазами чурка, не варит шарабан?.. дам шалбан! Ещё раз услышу, бык, салаги загну.
Игорь, хоть и кипела в душе ненависть к дикарям и хамам, жалея девушку, сдерживался, не смел глаз поднять, - так покоробили его университетскую натуру здешние нравы, грубые и откровенные. Бабы, приустав бороться с раздирающей щёки зевотой, подобрали с пола ребятишек и повалили по домам, выбранив мужиков:
- Ни стыда ни совести. Вам, наглым, не в кино ходить, а в чушачьей стайке вино пить.
Девчушки опять завели дряхлую, заезженную пластинку:
Синий, синий иней лёг на провода,
В небе тёмно-синем синяя звезда.
Гляжу я на неё и думаю:
"Она одна мне нужна…"
Парни вышли на крыльцо перекурить, мужики тронулись по домам.
- Смотрите у меня, чтоб все было тихо, - упредил братву Степан Уваров.
- Да это кто же отчебучил-то? - возмутился Спиридон Ха-пов.
- Дак Баклан, кто же боле, - подсказал Степан. - Архаровец, метил в пятку, попал в нос.
- От нагла рожа, а! - осерчало сплюнул Спиридон. - Наловчился, музыкант, язви его в дышло. Шёл бы на озеро, да там наигрывал.
- На озере, Спиря, неинтересно, там народу нет. Чо с его возьмёшь: жиган. Миха мой учил, да, Видно, горбатого могила выправит. Допрыгается, опять на нары угодит. Сколь кобылке не прыгать, а быть в хомуте.
- А я чо-то не пойму картину-то, - встревожился Спиридон. - Она с кем осталась-то? С законным мужиком либо с парнем лохматым?
- С обеимя, - растолмачил Степан. - Мужик зарплату носит, а другой…
- О, блудодеи, пороть их некому. Им-то, сучке с кобелем, гореть синим полымем, дитёнка жаль, наглядится сраму. И по-маминым стопам…
- То ли еще будет, - опечаленно вздохнул Степан. - Тёща…старуха-то… грозит: мол, перед Антихристом молодёжь гибнуть будет, как мухи. Все не своей смертью. А девки, да и бабы молодые, будут голые ходить и крыться как скот, прямо на улице…
- Слава те господи, не доживём, Стёпа, да эдакого срама, - Спиридон неожиданно осенил себя мелким, торопливым крестом.
XXI
Непривычная к танцам-обжиманцам, молодёжь-холостёжь… кровь в жилах полыхает, силища кости распирает… затеяла игру "в ремешки", где игроки, сбившись в пары, встали по кругу, и который без пары, словно шашкой, размахивая солдатским ремнем, догонял такого же одинокого бедолагу, чтобы огреть бляхой по спине. Огрел, кинул ремень на пол, пристроился к паре, и тот, кто оказался третьим, убегал от бывшего бедолаги, который, ухватив ремень, обращался в карателя. Глянул Игорь на дикое игрище, усмехнулся и потянул Лену из клуба. Выпали со света в беззвездную ночь, ослепли, пошли на ощупь, а когда глаза обы-выклись с темью, стали различать спящие избы и бараки, дорогу вдоль озера.
- Ты уж, Игорь, прости, - вздохнула Лена, - народец у нас грубоватый, но искренний, нелукавый…
- Особенно, Баклан…
- Да он приезжий. Брат его учит уму-разуму…
- Воображаю братову учёбу… Под горячу руку не суйся.
- Не, Миша - не хулиган, Миша судит по совести.
Позже, когда вошел в зрелые лета, вдосталь хлебнул мурцовки, Игорь измыслил, что прущей наружу грубоватостью рыбаки свято оберегали в душе сокровенную любовь к ближнему, не выпячивая на показ, не выбалтывая, чтобы любовь не истрепалась всуе. Но то помыслил, спустя лихолетие, а ныне лишь презрение к хамоватым рыбакам жгло душу.