* * *
Прошло с неделю или больше. У Волгина опять выбралось довольно свободное время. День опять был очень Хороший. Под вечер Волгина пошла гулять по набережной и взяла с собою мужа.
Тот край Петровского острова, хоть и одна из самых близких от города дачных местностей, хоть и одна из самых сухих на островах, был тогда, - вероятно, остается и теперь, - очень глухим местом. Между сотнею скромных или даже бедных дач было там тогда разве три-четыре барских, да и то не великолепного сорта, и, сколько помнится, чуть ли не все обветшалые, полуразваливающиеся. Одна такая, с обтерхавшимися претензиями на пышность, стояла на берегу Малой Невы, в сотне сажен от уютного дома, который занимали Волгины. Самый дом стоял в нескольких десятках шагов от набережной; на нее выходил садик, принадлежавший к нему.
- Наташи с Володею нет, - сказала Волгина, окинувши взглядом свой небольшой садик. - Должно быть, она унесла Володю на набережную. - А я не спросила тебя, мой друг: что ж ты не привез Левицкого?
- Да и я забыл сказать тебе, голубочка: он уехал к родным.
- По крайней мере ненадолго?
- Ненадолго, разумеется; месяца на полтора, много на два.
- И то неприятно.
- Разумеется, неприятно, голубочка; но удерживать было нельзя: четыре года не виделся с ними.
- Мне кажется, ты говорил, что у него нет близких родных, кроме маленьких брата и сестры или сестер, - что они все еще очень маленькие, что они воспитываются у какой-то двоюродной тетки, - так? - И мне кажется, ты не замечал в нем мысли ехать к ним в это лето? - По твоим словам, мне казалось, будто он не думал ехать: что ж это ему вдруг вздумалось? - Ты рассчитывал, что теперь же передашь ему часть своей работы, с нынешнего же месяца.
- Ну, так и быть, - сказал Волгин. - Все равно.
Нет, не все равно, мой друг: жить побольше на даче, это было бы хорошо для тебя. - Но куда же делась моя Наташа?
Они в это время вышли на набережную. Набережная, как обыкновенно, была почти пуста. Немногие гуляющие были все видны наперечет, далеко в обе стороны.
- Где бы ни была, к чаю сама отыщется, - сказал Волгин. - А Володя ужасно любит ее, должно быть, голубочка?
- "Должно быть!" - Хорош отец! - Конечно, больше, нежели тебя. - Впрочем, нельзя и давать его тебе в руки: так ловок! - Волгин воспользовался случаем залиться руладою, и жена засмеялась. - Она ласковая, кроткая; я очень довольна ею. И неглупая девочка: слушается, знает, что если останавливают ее, то для ее же пользы. Можно будет найти ей хорошего жениха: совершенно скромная девочка. Но - что такое? - Каково? - Волгина сдвинула брови и ускорила шаг. - Хвалю ее, что слушается, - а она… ах ты, глупая девчонка! - Я очень строго приказывала ей, чтобы она не смела ни слова говорить ни с кем на этой гадкой даче, - и вот вам умная девушка! - Уже подружилась с какою-то фавориткою мерзкого старичишки!
- Где же, голубочка, ты видишь ее? - сказал Волгин, прищуривая глаза, которые и в очках очень плохо видели вдаль. - А, точно! - Вижу, сквозь акации, - под сводиком ворот: так, ее платье, голубое.
- Ее платье! - Да знаешь ли ты хоть ее-то саму в лицо? - Я думаю, еще не успел заметить в полгода. И воображает, что помнит, в каком платье она! - У нее нет голубого платья. Вовсе нет и не было. Она та, которая в розовом. О, как же я побраню ее! - И мало того, что побраню: на целую неделю я посажу ее сидеть дома, - дальше нашего садика ни шагу!
- И это будет очень хорошо, голубочка. Ты больше брани ее, голубочка: нельзя, для ее же пользы. Уверяю тебя.
- Ни она, ни ты не можете пожаловаться, довольно браню вас обоих, - сказала Волгина, засмеявшись: - Достаточно забочусь о вашей пользе. - Но это что-то не так, друг мой, как я подумала: это не может быть какая-нибудь фаворитка.
Девушка в светло-голубом платье, говорившая с Наташею под ощипанным сводиком ворот из акаций у богатой полуобнищавшей дачи, шла навстречу Волгиным.
- Кто такая могла б она быть? - тихо заметила Волгина и шепнула мужу: - Когда подойдет, ты посмотри на нее хорошенько: привлекательное лицо, мой друг.
- Ну, вроде твоей Савеловой, - блондинка, должно быть, тоже?
- Савелова очаровательна, потому что красавица. Но это не то, мой друг: это привлекательное лицо; пожалуй, тоже красавица; но главное, выражение лица.
Девушка в светло-голубом платье, легкой, небогатой материи, без роскошной отделки, очень простого покроя, была блондинка лет семнадцати-восемнадцати, с русыми волосами нашего обыкновенного русого оттенка, не пепельного, не золотистого, не эффектного, но волосами густыми, прекрасными. Локоны их падали свободно; девушка несла свою соломенную шляпу в руке, приподнятой к Володе, на руках у Наташи продолжавшему играть лентами этой простенькой шляпы. - Даже сам Волгин, отличавшийся необычайным умением наблюдать и соображать, увидел и понял, что простота наряда молоденькой блондиночки стоит быть замеченной: на четверть ниже рук Наташи, державшей малютку, колебался очень маленький кружочек, сплошь сверкавший искрами, - конечно, часы этой девушки, угадал Волгин, крошечные часы, усыпанные брильянтами: вероятно, Володя играл этими часами прежде, - нежели вздумал предпочесть им ленты шляпы. Волгин, с неизменною своею основательностью, заключил, что девушка из богатого сословия, и одобрил ее за скромность. То и другое мнение совершенно подтвердилось, когда она подошла, и близорукий Волгин мог видеть все в подробности: точно, часы были крошечные и очень, очень дорогие, а на лице девушки не было ничего, подобного чванству.
Блондинка подошла к Волгиной непринужденно, даже смело, или, лучше сказать, доверчиво, но с легким румянцем маленького стыда, и попросила "не бранить Наташу"; Наташа очень испугалась, увидевши Лидию Васильевну, - Наташа сказала, что m-me Волгину зовут Лидия Васильевна; - Наташа вовсе не хотела ослушаться Лидию Васильевну, долго не подходила к изгороди из акаций; но она упросила Наташу перейти в тень, потому что надобно было снять шляпу для Володи, он непременно хотел теребить ленты, и надобно было уйти с солнца в тень, потому что от деревцов на набережной вовсе нет тени; она сама подошла к Наташе, - Наташа сидела вот у этого дерева, - Наташа не виновата… Но она видит, что Лидия Васильевна не сердится на Наташу. - Она- Илатонцева…
Мгновенно Волгин схватился пальцами за свою бороду. Впрочем, это было, по всей вероятности, необходимо для поддержания бороды, потому что Волгин споткнулся, но очень ловко поправился, кашлянув раза два, и опять пошел совершенно молодцом. - "В самом деле, что за важность? - сообразил он. - Илатонцева, то Илатонцева; какое мне дело? - Я ничего не знаю; да и она, вероятно, тоже. Он уехал с ее отцом, когда ее еще не было в Петербурге. Положим, очень легко может быть, что она упомянет о брате, о гувернере; но, я думаю, еще и не знает фамилию гувернера. Но пусть знает; пусть скажет; - что за важность? Фамилия-то слишком обыкновенная; Лидия Васильевна и не подумает. Но пусть Лидия Васильевна и спросит; могу сказать просто: не знаю; он мне сказал, что едет в деревню, - ну, я подумал: значит, к родным. Только. Что за важность?" - При способности Волгина делать соображения с быстротою молнии, натурально было ему споткнуться и кашлянуть раза два и еще натуральнее было, что после того он почувствовал себя как ни в чем не бывало: вывод был очень успокоителен, способность Волгина быть храбрым нимало не уступала его сообразительности.
- Что ты, мой друг? - Споткнулся? - Он у меня очень ловкий, каждую минуту жду, что сломит себе руку или ногу, - заметила Волгина блондинке, в объяснение странного обстоятельства, что Волгин сумел заставить вздрогнуть их всех трех, и даже Володю, резко покачнувшись на гладкой дороге, где никакому другому человеку не было возможности споткнуться: - Не ушиб ногу, мой Друг?
- Нет, голубочка; ничего, - успокоил храбрый муж.
- Так вы Илатонцева, - я слышала вашу фамилию. А зовут вас?
- Надежда Викторовна, - подсказала Наташа.
- И я знаю вашу фамилию; не видел вашего батюшки, - конечно, я не ошибаюсь, камергер Илатонцев, который долго жил за границей, ваш батюшка? - сказал Волгин - сказал отчасти потому, что был совершенно спокоен, отчасти потому, что идти навстречу опасности - самое лучшее дело, когда человек рассудил, что большой опасности и быть не может.
- Да, я его дочь, - отвечала девушка.
- Погодили бы вы отвечать, - или, лучше, не спрашивать бы мне, а прямо начать с того, что я знаю о камергере Илатонцеве, - сказал Волгин; - теперь поздно говорить это, неловко. Хороший человек ваш батюшка. - Да, хороший человек. Нет нужды, что аристократ; нет нужды, что страшный богач, - все-таки хороший человек. - Это Волгин сказал уже не по храбрости, а просто.
Девушка опять слегка покраснела, от удовольствия. - Да, я видела, что многие любят его, - в селах у нас, все.
- Каким же образом вы здесь, на этой даче, - и, должно быть, одна? - спросила Волгина. - Здесь живет старик, у которого не бывает никто, кроме таких же, как он. И я слышала, что он совершенно одинокий, что у него нет родных.