- Возможно, - ответил монгол, - я бывал там не однажды: ламы через меня хотели выхлопотать разрешение на отправку в Монголию ценной, по их мнению, буддийской статуи, а я в обмен за хлопоты записывал с их слов монгольские сказки.
Тан-Богораз сказал:
- Как бы с вашей статуей не произошло того, что произошло с кораном Омара.
- А что произошло с кораном Омара?
- Коран, написанный, по преданию, рукой Омара, продолжателя дела Магомета, хранился у нас в Петрограде, в Публичной библиотеке. Среднеазиатские мусульмане выпросили его себе. Коран отправили в Самарканд. По дороге на поезд напали басмачи, захватили коран и, разорвав его, разделили между собой по листу.
- Я слышал другой вариант этой истории, - сказал монгол, - а если есть два варианта, значит вообще вся эта история сомнительна.
То, что сомнительно для истории, то бывает порой несомненным для беллетристики. Так возникла повесть "Возвращение Будды", которую я начал в Батуми, а окончил в Ялте: юг в те дни привлекал меня.
Здесь же, на юге, написал я повесть "Хабу", действие которой происходит на севере, в Сибири. Кавказ, Монголия, Сибирь! Красногранитные пески Монголии, серые камни Кавказа, белые снега Сибири, - легко и радостно писал я. Эта легкость и радость позволяла мне описывать людей с искренним восхищением. Написав, я читал самому себе вслух написанное, и мне казалось, что не только я сам, но и все другие прекрасно видят, что я думаю, а думаю я только хорошее!
Из Ялты я поехал в Баку: захотелось повидать Каспий. Ездил по нефтепромыслам, стоял в храме огнепоклонников, огни которого уже потухли, читал - бакинским поэтам "Рассказы на вершине Эльбруса", а они в ответ читали мне стихи, в которых часто употреблялось слово "желойка" - длинный узкий сосуд, которым тогда черпали нефть из скважины. Поэты прощались с желонкой, которая покидала нефтяные скважины. Приближающаяся первая пятилетка готова была заменить желонку более сложными, но, и более эффективными машинами.
И нефтяных скважин появлялось все больше и больше. Нефть искали даже в море: тогда это казалось совершенно необычайным.
Мне хотелось написать повесть о поисках нефти, - и в условиях самых труднейших.
Нитей было много, но на что их наматывать?
Я оглядывался, искал, примечал.
Покинув Каспий и Баку, я углубился далеко в горы. Зимой здесь, говорят, выпадает много снега, но, должно быть, он быстро скатывается в долины, и поэтому горы безлесны, да и травы на склонах тоже немного, только вершины покрыты высокими травами "На закате горы надевают пурпуровые рубахи, а вершины похожи на зеленые чалмы. Странное чувство влюбленности в эти горы овладело мной, и когда мы поднялись к перевалу Тба, я не мог сдержать своих чувств и запел.
Возле дороги на бурке спал, прикрыв лицо папахой, коротконогий и короткорукий человек. Дорога была отвратительная, ось его повозки переломилась, и возница не спеша исправлял ее. Мой спутник, остановив телегу, кинулся помогать вознице, а коротконогий человек, чихнув, поднял голову и, вытирая лицо папахой, спросил:
- Вы в Баку или из?
- Из, - ответил я. - А вы?
- А я из долины Тба.
- Жаль, что не попутчики. Я - туда.
Коротконогий рассмеялся:
- Чего жалеть: одни неприятности. В сущности говоря, я сбежал. Струсил самым подлейшим образом.
- Роман?
- Производственный. Это теперь, кажется, модно?
Наши взгляды встретились. У него смуглое худощавое лицо с отменно заметным выражением надменности. Ростом он не велик, сложен превосходно и в движениях ловок. Сразу видно, что это из тех людей, которых можно быстро понять. Он любит независимость, в исполнении своих желаний скор, способен ярко гореть и в то же время рассуждает очень холодно.
- Производственный роман меня волнует.
- Вижу. Газетчик?
- Отчасти. А вы?
- Нефтяник. Нефть ищу.
- И здесь?
- Здесь надежд больше, чем где-либо.
- Ни реки, ни моря; горы, дороги, видите, какие, а центр далеко, Баку то есть. Как нефть туда доставит ять?
Много найдем, дороги будут.
Вся фигура его изображала решимость. "Прах его знает, - подумал я, - может быть, он действительно найдет дешевый способ перегонять нефть".
- И на нефть надежды большие и переправить ее сумею, - тут он неожиданно высоким, почти визгливым голосом выкрикнул: - А вот бегу отсюда! Бегу, черт возьми! У себя на разведке мне их устроить не безопасно, в долине Тба духоборы.
- Помилуйте, да ведь духоборы - что-то вроде толстовцев? Их ли вам опасаться?
- По прозванию - духоборы, по сущности - кулаки. Пятилетка у всех ребра меняет.
- Понимаю.
- Э, ничего вы не понимаете! Позвольте, объясню. Две девушки оттуда, - он махнул рукой в сторону долины Тба, покрытой полдневной дымкой, - самых богатых родителей, хотят на производство. Желание правильное! Выхода им нет. Просились ко мне - я отказал: и без того у нас в разведке сложно, а тут еще неприятности. Они: "Тогда отправьте в Баку!" Вот я и еду. Передовым. Они в Баку появятся дня три спустя.
Он рассмеялся сухо, нехотя как-то.
- А затем вернетесь?
- Конечно.
- Мести, что ли, боитесь?
- Встречи.
- С кем, с духоборами?
- Ну, это не так страшно. Нет, в Баку приехали друзья по фронту: мы вместе дрались против белополяков. И тогда, сидя однажды у костра, пообещали немедля явиться, если кто-либо, почувствовав затруднения, клич кликнет.
- Романтики.
- Ха-ха!
- И богатыри в то же время.
- Конечно, легкомысленно. Кое-кто из нас ведь партийный. И вдруг партия не отпустит? А если и отпустит, а я наврал, и богатых запасов нефти в долине Тба нету? Выйдет, ошибочно друзей вызывал? Хороша встреча после стольких дней разлуки! Трепачом окажусь.
- Не окажетесь.
- Вы уверены?
- Уверен.
- Тогда вернемся на разведку, неожиданно сказал он и быстро крикнул своему вознице: - Готов?
- До Баку доберемся.
- Не в Баку; а обратно, на разведку. - И он снова повернулся ко мне: - Вы подкрепите своим веским словом мою веру в большие запасы нефти.
Сколько я не отговаривался, сколько не убеждал его, что ничего не понимаю в геологии, мой новый приятель был неумолим. Впрочем, мне и самому хотелось побывать на разведке. К тому же оказалось, что мой новый знакомый родом из Семиречья, наполовину казах, наполовину русский. Когда я сказал, что тоже из Казахстана, радости его не было пределов, - будто он брата родного встретил. И сразу же, перейдя на "ты", сказал:
- А меня зови Паша. У меня фамилия Павликов, вот и кличут от фамилии.
Я прожил на нефтеразведке недели три, видел друзей Павликова, которые приехали помогать ему по его зову. Нефтяного фонтана, которого все они страстно ждали, я не дождался. Фонтан забил позже, значительно позже, но все-таки забил.
Теперь я знал, на что мне наматывать нити.
Только трудно было после стольких предшественников и учителей описывать Кавказ.
Повесть не получалась.
"Ничего, сейчас я рванул резким движением, а пройдет время, потянем эту телегу плавно, не торопясь, и она сдвинется вперед, - думал я. - А может быть, попытаемся изобразить виденное другим способом, скажем пьесой?"
И, вернувшись в Москву, я написал пьесу "Верность", которую отнес в МХДТ. От имени дирекции театра после ознакомления с пьесой со мной говорил В. Лужский, чудеснейший актер и очень приятный своей утонченной любезностью человек. Приятно и любезно улыбаясь, Лужский сказал, что "Верность", несмотря на многие ее достоинства, МХАТ поставить не в состоянии:
- Пьеса чересчур громоздка и, так сказать, чересчур предметна.
И он добавил с лицом, полным серьезности:
- Вам бы, Всеволод Вячеславович, из нее оперу-с сделать.
- По-видимому, я ужасно люблю театр, и все же мне никогда не приходило в голову, что я композитор.
- То есть, я хочу сказать, либретто.
- Да и либреттист.
И я спросил:
- Приведите пример неосуществимого на сцене? Я говорю о своей пьесе.
- Пожалуйста, вот вам пример. У вас в одной картине инструменты и людей спускают в долину по канату. Как вы это себе представляете на сцене? То есть реалистически?
- Был обвал, и дорогу завалило, - попробовал объяснить я, прибавив с отчаянием автора, который хочет спасти свое неудавшееся произведение ссылкой на факты: - Все это так и было в действительности.
- Всеволод Вячеславович! Мало ли что случается в действительности. Если мы будем воплощать всю действительность, мы должны ставить только феерии.
- Ну и ставьте.
- Но ведь мы - Художественный театр, Всеволод Вячеславович!
После беседы с Лужским я перечитал "Верность", - показалось, что превосходнейший наш актер наполовину был прав. Я еще раз перечел пьесу. Лужский прав на две трети! И лишь после третьего чтения я убедился в полной его правоте. "Ну, что ж! Если тема не осуществима на сцене, почему ее нельзя осуществить с помощью другого жанра? - подумал я. - Повесть?…"
Повесть о днях первой пятилетки, о геологах, нефтяниках, которые в далекой глуши строят новую жизнь, я хотел первоначально назвать "Они идут в страну социализма". Не понравилось: что-то вроде газетной статьи! И я остановился на несколько туманном названии "Путешествие в страну, которой еще нет". Ведь туманное название будет ясным, если сказать в конце повести, что страна уже найдена, страна уже есть, социализм в главных очертаниях построен.