Прямо у входа начиналась узкая витая лестница, ведущая на чердак. Взобравшись наверх по скрипучим ступеням, Грозев толкнул дверь и очутился в полутемном чердачном помещении. Остановившись на пороге, он подождал, пока глаза привыкнут к темноте.
- Они там, в другой комнате, за балками, - объяснил ему Христо.
Из-за мешковины, заменявшей занавеску, вышел невысокий сухощавый человек - бывший учитель гимназии Коста Калчев. После подавления восстания Калчев вместе с другими, арестованными по подозрению в его участии, полгода провел в тюрьме. Их отпустили лишь в декабре, накануне Константинопольской конференции. С тех пор безработный учитель без устали занимался поисками средств и людей, которые могли бы помочь возобновить борьбу.
- Слава богу, пришел… - улыбаясь, сказал Калчев, приподнимая занавеску и пропуская Грозева вперед. - А мы тебя ждем… У нас гость…
Занавеска отделяла от общего помещения небольшое пространство, заваленное сундуками. Посередине стоял низенький стол, на нем - бутылка с погасшей свечой, вокруг разбросаны бумаги. Свет шел снизу, из пыльного оконца почти вровень с полом, что делало обстановку мрачной и таинственной.
В помещении находилось еще двое. Одного из них Грозев знал. Это был Кирилл Бруцев, бывший семинарист, самый молодой член комитета. Другого Грозев видел впервые. Он сидел на одном из сундуков в накинутом на плечи пальто и молчал. Ему было не больше двадцати пяти лет. Когда Грозев вошел, незнакомец встал. Он оказался невысокого роста, худой, с небритым лицом, на котором светились умные, пытливые глаза.
- Познакомьтесь, - сказал Коста Калчев. - Это Искро Чомаков, член комитета. Два месяца назад убежал из Брусской тюрьмы и только этой ночью прибыл в Пловдив.
- Причем, знаешь как? - засмеялся Христо. - В вагоне с хлопком, посланным местному торговцу Арпиняну из Эдирне.
Слушая объяснения учителя, Грозев, не отрываясь, глядел на истощенного человека перед собой. Потом крепко пожал ему руку и проговорил:
- Позвольте поздравить вас, господин Чомаков, со счастливым избавлением и с тем, что вы снова среди нас.
Он поздоровался и с Бруцевым, а потом обратился к хозяину:
- Христо, пошли за Димитром Дончевым, пусть он придет. Когда еще выпадет такой случай - поговорить одновременно со столькими людьми…
Грозев снял пальто и уселся на сундук.
- К Татар-Пазарджику движутся обозы со снарядами, - сказал он Калчеву. - Сегодня я их видел у моста. Вероятно, их везут в Софию, а оттуда через перевал Арабаконак - в Видин… Для нас сейчас очень важно разузнать, какие военные склады здесь останутся.
- Вчера Дончев слышал, что дом Текалы, что у вокзала, освобождают под склад, - отозвался Коста, собирая со стола бумаги.
- По количеству оружия, которое здесь оставят, можно понять многое, - продолжил Грозев. - По всему видно, главным снабженческим пунктом будет Пловдив, а это означает, что фронт пройдет по хребту Стара-Планины.
- Дончев еще сказал, - вновь послышался голос Косты, - что два дня назад в Заар приехало четверо немецких военных инженеров. Они побывали на Хаинбоазском и Шипкинском перевалах, чтобы посмотреть, смогут ли там пройти орудия и сколько времени понадобится для их переброски в Стара-Планину.
Внизу хлопнула дверь, и сразу же глухо заскрипели ступеньки: кто-то поднимался по лестнице.
- Дончев собственной персоной… - улыбнулся Калчев и отдернул занавеску.
Димитр Дончев был очень крупным, крепкого телосложения человеком со смуглым лицом. После подавления восстания многие члены комитета были арестованы, а другие исчезли. Дончев же остался в городе. Он успел укрыться за стенами подворья Световрачского монастыря. Днем скрывался в подземелье подворья, а ночью выбирался наружу. Озлобленный и мрачный как привидение, он часами глядел на зарево над городом…
У занавески Дончев остановился. Узнав Искро Чомакова, бросился к нему и с нескрываемой радостью заключил его в объятия.
- Искро, браток, слава богу, дожил я до этого дня… Целый год ведь прошел, целый год, растуды его в бога мать…
Худенький Искро весь утонул в медвежьих объятиях Дончева и смог ответить, только когда косматый великан отпустил его.
- Живы, бай Димитр, живы, - говорил Искро, поправляя на плечах сползавшее пальто, глаза его сияли. - Не сладко пришлось, что и говорить. Сейчас тоже не сахар, но совсем другое…
- Только бы началось, - покачал головой Димитр, и огромная тень угрожающе заколыхалась по потолку, - только бы началось, тогда они посмотрят… Да, чтоб не забыть, - обратился он к Грозеву. - со вчерашнего вечера в маслобойне, что на пазарджикской дороге, разгружают снаряды, а в нижние казармы привезли еще три пушки.
- Об этом мы тут и говорили до твоего прихода, - сказал Грозев. - Они усиленно подтягивают силы, собирают оружие в одном месте. - И, взглянув на Калчева, добавил: - Я думаю, можно начать. Больше ведь никого не ждем?
- Да, - согласился учитель, отодвигая шкафчик, чтобы освободить место Дончеву. Потом, оглядев лица собравшихся, смутно белеющие в темноте, торжественно произнес: - В сущности, это наше первое собрание после восстания, братья. Поэтому я предлагаю послушать, что нам скажет наш собрат из Румынии Борис Грозев…
- Я бы хотел, - прервал его бас Димитра Дончева, - чтобы господин Грозев рассказал нам о том, что происходит у них, в Румынии. Ведь столько месяцев прошло после восстания, а вестей никаких - ни из Бухареста, ни из Джурджу. А наши люди, что тут остались, все спрашивают, интересуются… Я не знаю, как в других местах, но здесь одни пепелища… А от Пловдивского комитета только мы и остались…
Грозев поднялся с места.
- Братья, - начал он взволнованно, - то, что тут говорил Дончев, верно. Поражение восстания было тяжелым ударом для всей организации. Почувствовали это не только мы, но и весь народ. Вам, очевидцам случившегося, бессмысленно говорить об этом…
Грозев на мгновенье умолк. Поборов волнение, продолжил:
- События, которые произошли вслед за восстанием, - продолжал он, - послужили причиной перестройки Центрального революционного комитета. Сейчас он существует в Джурджу под видом "благотворительного общества". Связь этого "общества" с революционными центрами Болгарии очень слаба и ненадежна и, конечно же, не может и сравниться с тем, что было до восстания. Все это заставляет нас возродить народное движение в самой стране, собственными силами. Мы все поклялись верности нашему святому делу, и нужно его продолжить. Может быть, кто-нибудь спросит: а нужны ли еще жертвы? Разве не безумие это? Нет, братья! Война, которая неминуема, решит судьбу нашего отечества. А для нас она будет не только последствием, но и продолжением восстания и болгарской революции. В ее огне родится наша с вами свобода.
Лицо Грозева изменилось до неузнаваемости. Глаза его горели, их огонь как бы воскрешал в душах собравшихся пламя прошедших дней, страшного и великого времени апостолов.
- Каждый, в чьих жилах течет болгарская кровь, - вдохновенно говорил Грозев, - должен присоединиться к нам. Это наша главная задача. Мы не знаем, как разовьются события, но даже если не сможем организовать широкое движение, мы и все те, кто к нам придут, обязаны помочь делу освобождения отечества. Войну надо вести не только на поле боя, но и тут - безмолвную, тайную, однако вселяющую страх во врага.
Грозев взял из рук Калчева листок и продолжил:
- Надо точно подсчитать, чем мы располагаем и на что способны. Как сказал Дончев, разгром сделал свое дело. Все, чего достигло национальное движение, было уничтожено. И все же, что у нас осталось? Есть ли люди, которые могут поддержать нас? Их следует немедленно разыскать. И если они все еще не сделали окончательного выбора, нужно их привлечь. Ныне каждый из них может оказаться полезен нам.
На мгновенье воцарилась тишина, потом послышался чей-то шепот.
- Да люди найдутся… - протянул Дончев. - Есть тут и другие, которые называют себя болгарами и любят клясться по делу и без дела… Но в прошлом году, когда пришлось туго, все они как сквозь землю провалились…
- Вы хорошо знаете здешних людей, - ответил Грозев, - вот и скажите, кому из них можно доверять, а кому нет.
- Господа, - поднялся Бруцев. Голос его взволнованно зазвенел: - Если речь идет о том племени, которое как плесень развелось на рынке, смею вас уверить, что бессмысленно даже разговаривать с ними. Их ничего не интересует, кроме собственного кошелька, барышей и складов…
Бруцев говорил резко, делая упор на каждом слове. Глаза его блестели, и это придавало мальчишескому лицу особую решительность.
- Ты не прав, - покачал головой Дончев. - Рынок - это не только Кацигра и Диноолу. Если ты помнишь, у меня там тоже была лавка, и у Кочо Кундурджии, и Свештаров держал магазинчик, и Рашко, да сколько еще…
- Это совсем другое, - резко повернулся к нему Бруцев. - Речь не о том. Покажи мне хоть одного филибийского чорбаджию, который бы в прошлом году забросил феску и перешел к нам!.. Кто из них бросился в огонь, чью семью разметало в разные стороны, кого из них коснулся пожар борьбы, скажи!
- Кирко, - миролюбиво прервал его Дончев. - Не каждый способен поднять ружье, есть люди, которые держатся за свои кошельки и боятся лишиться имущества, - это правда, но если кому-то приходится туго и они могут помочь, бросают все и помогают. Вот о таких и речь сейчас…