Е. Хамар - Дабанов Проделки на Кавказе стр 54.

- Да у нас граф ничего не значит!- возразил Нохой, улыбаясь.- Директора канцелярии, вот кого нужно про­сить!.. Я вам поставлю в пример себя: супруга графа во время его отсутствия отказала мне от дому своего; я ду­мал, как бы ей отмстить! Прибегнул к директору канце­лярии, польстил ему: не прошло полгода и я назначен со­стоять по особым поручениям при графе; а она, хочет или не хочет, должна меня принимать, да еще очень ласково.

- Как же вы решились бывать опять в доме, от кото­рого вам раз отказано?

- Помилуйте! В нашем городе почти нет мужчины, ко­торому не было бы отказано от какого-нибудь дома; а есть такие, которым отказано от многих домов.

- Что же делает, по-вашему, тот, кого отчуждают от общественного круга?

- Ничего не делает!.. Разве начнет посещать чаще те дома, где его еще принимают.

- Поздравляю вас с необыкновенно прекрасными обы­чаями.

- Покорно благодарю,- отвечал Нохой, раздирая рот насмешливою улыбкою и кланяясь с притворною благодар­ностью, потом прибавил:-А мы живем себе да поживаем, право не хуже никого!.. Награды хватаем еще лучше других!

Генерал Мешикзебу вошел, за ним линейный казачий офицер, которого мы уже видели. Не обращая внимания на присутствующих, генерал пошел прямо к двери, где прежде сидели адъютанты: тут, однако ж, они стали как вкопанные, руки по швам. Взявшись за ручку замка, но не отворяя двери, генерал сказал:

- Вы, господа, просились у графа участвовать в осен­ней экспедиции; но никто из вас не поедет; отрядные на­чальники жалуются, что вы приезжаете за наградами, ме­жду тем как пользы от вас никакой нет.

Эти слова как варом обдали Тихобиса. Чеплавкин не смутился; он стоял с подобострастием перед генералом Ме­шикзебу в умилительном положении и самым тихим голо­сом молвил, картавя:

- Ваше превосходительство! Позвольте просить ваше­го покровительства!.. Я доселе так несчастливо служил. По­звольте мне ехать в экспедицию.

- Увидим!-отвечал генерал, смягчив голос.- Я доло­жу об этом графу.

Несколько спустя в комнате вельможи послышался звон колокольчика два раза. Тихобис опрометью бросился туда. Вскоре он вышел и, кланяясь присутствующим, как актер на сцене, благодарящий за рукоплескания, сказал мерным казенным голосом:

- Господа! Граф нынче не принимает, а вам,- приба­вил он, обращаясь к казачьему офицеру,- генерал Мешикзебу приказал дожидаться здесь.

Пустогородовы пошли домой, Николаша взбешенный, Александр огорченный встречею с Мешикзебу.

После обеда на Кисловодском гулянье кипела публика; все лица процветали здоровьем от сил крепкотворного нар­зана. Сад, где обыкновенно собираются посетители, раски­нут в теснине гор, из ущельев всегда веет прохлада, упи­танная благовонием цветущей липы и других душистых де­рев и растений; густая тень делает это гулянье, приятным даже в самый сильный зной. Горный ручей, быстро и ро­потно стремящийся во все протяжение сада, извивается по каменистому руслу. У самого входа бьет из-под земли ши­пучий, богатырский ключ нарзана*: вода вечно будто ки­пит, над ключом всегда стоит облако острого газа. В этом саду вы дышите горным, ароматным воздухом, наслажда­етесь прохладою, укрываетесь тенью, утоляете жажду во­дой целительной. Братья Пустогородовы недолго прогули­вались посреди толпы; они желали видеть весь сад, и по­шли по аллее, тянущейся столь же извилисто, как и ручей. Наконец они дошли до конца ее в густой тенистой группе берез, здесь ручей ниспадает с камня вышиною около са­жени. Это место посетители Кисловодска почтили назва­нием каскада.

У водопада в тени дерев стоит длинная скамья. Оба брата сели на ней и от нечего делать стали разбирать над­писи, вырезанные на коре берез. Сознаюсь, и я люблю чи­тать эти надписи: они обыкновенно так же глупы, лице­мерны и надменны, как эпитафии на наших кладбищах. Зато они несравненно разнообразнее: здесь увидите поры­вы отчаяния и восторга, заметки сладких воспоминаний, чувства любви или ненависти, гордости или покорства ро­ку.

* Черкесы называют нарзан богатырскою водою: вероятно, от неи­моверных физических сил, получаемых от ее употребления,

На кладбищах, напротив того, вечные форменные вос­клицания печали; все выранжированно, приторно и при­творно.

Слуга пришел звать братьев Пустогородовых к Прас­ковье Петровне. Все сидели в своей семье за русским са­моваром. Николаша говорил, что пора ему отправиться в Тифлис, где, вероятно, будет еще задержан приготовления­ми к поездке в Персию. Петр Петрович отпускал его с бо­гом. Прасковья Петровна со вздохом отвечала:

- Если ехать тебе, так конечно отправляйся; но не лучше ли подождать брата, которому также надобно побы­вать в Тифлисе? Быть может, ему там понравится и он за­хочет остаться служить в Грузии.

- Нет, матушка!-возразил Александр,-если мне ос­таваться на службе, так конечно на Кавказе; мне в Грузии делать нечего: какая там служба? Но как вы желаете, что­бы я съездил в Тифлис, то я поеду не прежде вашего вы­езда отсюда:

- Спасибо тебе!- примолвил старик Пустогородов.

Китхен пригорюнилась и стала говорить о своей поездке

туда же недели через две. Прасковья Петровна отговари­вала ее, прибавляя: "Я к вам так привыкла, что ваше от­сутствие было бы ощутительнее для меня даже сыновнего".

Не думаю, чтобы Прасковья Петровна подозревала чув­ства госпожи фон Альтер к ее любимому сыну: но мы, ес­тественно, любим того, кто нравится любимому нам пред­мету. Тут, разумеется, должно исключить ревнивых му­жей, которые очень неблагосклонны к тем, кто нравится их женам. Притом же Китхен была так мила, так проста в обхождении, так хорошо предугадывала желания Николашиной матери, что нельзя было Прасковье Петровне не лю­бить ее всем сердцем.

Но пора нам обратиться к кисловодской ресторации, кругом которой горели уже плошки. Окна здания блестят от многочисленных свеч, зажженных в зале. Пора, пора на бал! Покуда весь beau monde одевается, причесывается, охорашивается перед зеркалами, рассмотрите освещенную ресторацию.

Здание невелико; колоннада не тяжела, то и другое в совершенной соразмерности с возвышенностью, на которой оно стоит. Лестница перед фронтоном, которая спускается к главной аллее, очень удачна. Когда ночью ресторация иллюминована, она делает бесподобный вид, укрываясь в гуще окружающих деревьев. Яркий свет огневой сквозит между свежих листьев кисловодского сада, где зелень, под­держиваемая влажностью воздуха, остается во всей красо­те до глубокой осени. Влево главная аллея теряется вдруг во мраке самой густой тени дерев; это заветное место ка­жется еще темнее от блеска огней, бросающих свет на близ­кие клумбы перед ресторациею. Ревнивцы! Вы не любите этой части кисловодской аллеи; здесь -обычай, освящен­ный даже модою, чтобы красавицы, привлекающие взоры во время однообразного контрданса, приходили в эту ал­лею подышать вечернею прохладой, благоуханием воздуха и отдохнуть от усталости и ослепительного блеска огней. О, вы правы: сколько давно желанных поцелуев срывалось в этой безмолвной и тихой темноте! Сколько нескромных речей, требований произносилось тут шепотом!.. Они не­звучны, но страшны для мужниных ушей! Когда жена упорхнет в эту опасную тень, ревнивый муж крадется туда же... Но в глуши не рога растут у него; нет... от напряже­ния слуха вырастают уши. Так зачем же привозить своих жен дышать животворным воздухом Кисловодска " давать им испить богатырской струи? Вы скажете: "Почему же этот воздух и эта струя не так действуют на нас? Почему же на жен наших они действительнее? Разве в их жилах течет не такая же кровь, как и у нас?" Помните, однако ж, что вы - мужчины, а они - женщины: для вас с самого младенчества были открыты все пути к наслаждениям, для них - совершенно напротив. Вы истощили себя в раз­врате, они сберегли себя в борьбе с желаниями и страстя­ми. Решите же, кто прав? Но не стану вас обвинять; вы - чада своего века: всякий из вас вольнодумец, либерал для себя и вместе властитель над слабым, строгий судья к ближнему. Скажите, господин фон Альтер, что вам взду­малось, вкусив все наслаждения, испытав губительные следствия распутства, жениться в пятьдесят лет. на восем­надцатилетней хорошенькой девочке? Или необходима была жертва к итогу всех тех, которых вы на своем веку со­блазнили и обманули? Знайте же, что справедливая судь­ба, внушив вам истинную страсть к этому милому созда­нию, избрала ее орудием кары за ваши пороки и пресы­щение. Пусть так! Но зачем же этой жертвою, этим бичом должна служить непорочная, чистая Китхен? Всё вы ви­новаты, господин фон Альтер: зачем было вам на ней же­ниться? С другим мужем она могла бы быть счастлива и остаться чистою; а теперь... Вы, господин фон Альтер, слы­вете в свете честным человеком: честен ли поступок ваш? Бог вам судья!