Опять молчание. Старик с суровым видом продолжал: "Во взорах ваших я читаю вопрос: почему Дунакай покинул мирный быт, к которому всегда старался склонять земляков? Почему бежал от тех, с которыми старался сблизить единоземцев советами и наставлениями? Мой ответ вам: месть и кровь гяуру!.. Да, адыге! Всегда советовал я вам не присоединяться к мятежным-племенам! Не внемлите голосу людей кичливых, говаривал я вам, адыге! Но теперь, адыге, месть и кровь гяуру! Гяур хочет разорять наши деревни, грозит брать нас в солдаты... Когда эти угрозы дойдут до русского правительства, до русского царя, правительство сжалится над нами, царь смилуется - и тогда с благодарностью, с покорными головами, забудем народную месть! Теперь нам терять нечего: пока еще не отданы в солдаты*, предупредимте это новое бедствие, отхлынемте в горы - там грозная природа защитит нас. Обяжемтесь общею клятвою не сдаваться живьем в руки неприятеля, не уступать ему ни одной пяди земли,, не иметь с ним никаких сношений, не бывать в его владениях иначе как вооруженною рукой! Положимте, что тот, кто нарушит клятву, будет продан невольником в одну сторону, его семейство в другую, а дом и все имущество будут расхищены народом! Если же он успеет укрыться от кары бегством, тогда народная клятва должна преследовать его всюду**: Я, с четырьмя сыновьями и двумя зятьями, даю вам, адыге, эту клятву и обет мести и крови гяуру!
Али-Карсис замолк.
- А тебя избавили от этой присяги - тебе и без того нельзя показаться перед русскими?-сказал полковник, смеясь.
- Как вы это знаете?-спросил разбойник с удивлением.
- То ли еще я знаю!-отвечал старик.-Я знаю также, что все старшины разъехались с намерением приводить к присяге весь зависящий от них народ, потом хотели собраться и помочь Шерет-Луку увести подвластных, потому что он опасается, что не все за ним последуют.
- Как вы все это знаете?-спросил разбойник.- Все, что я вам рассказал, пускай все ведают, но что вы теперь говорите, изменник мог вам передать: мне неизвестен он, жалко!-И Али-Карсис задумался, нахмуря брови.
* Угроза возмутителей, пуще всего страшащая черкесов.
** Эта клятва существует у шабсугов, абазехов и некоторых из меньших соседственных враждебных племен.
Пшемаф сделал ему несколько вопросов, на которые он нехотя и рассеянно отвечал.
Полковник, ссылаясь на недоконченные дела, ушел домой.
Разбойник, посидев еще немного, простился с собеседниками и вышел, но потом возвратился опять и, вынимая из кошелька деньги, сказал Пшемафу:
- Возьми назад деньги свои, Айшаты невозможно возвратить.
- Почему? - спросил Пшемаф.
- Потому что она продана стамбульскому купцу и теперь должна уже плыть по морю.
Он удалился.
Александр спросил Пшемафа, что говорил карамзада об Айшат.
Черкес принужден был рассказать ему все - как отправили тавлинку в Ставрополь, как ее взяли в плен, как он хотел ее выкупить и как, наконец, она продана стамбульскому купцу Пустогородов задумался. Все прошлое представлялось живо его воображению. Но он сказал:
- Дай бог ей счастья! Она имеет все, что в Азии нужно для женщины, редкую красоту. Кто знает? Быть может, моя Айшат сделается женою султана, красою гарема: тогда горделивая властительница не вспомнит, быть может, что я призрел ее полумертвую во время осады Ахулго, в рубище, в коростах*; призрел, когда она изнемогала от холода и заразы, цепенела от ужасов штурма, при виде, как отец и мать ее погибали на ее глазах. Быть может, тогда при встрече со мною она и не захотела бы узнать меня.
На следующий день Пшемаф вошел к Пустогородову и торжественно сказал:
- Прощайте, Александр Петрович! Меня отправляют с вашей сотней в отряд, собираемый для того, чтобы воспрепятствовать Шерет-Луку бежать с деревнею в горы. Лекарь Кутья также выпросился в поход и радуется, что наконец удастся ему побывать за Кубанью.
* Черкесские дети, попадающие в плен, первые года всегда бывают в шолудях и коростах; должно полагать, это происходит от перемены пищи, образа жизни и потому, что дома они не чисто содержатся.
Очень рад,- отвечал Александр,-что вам поручили мою сотню, только сделайте одолжение, не давайте казакам без позволения грабить да резать неприятельские головы; а сами, право, оставьте свою джигитовку*... к чему такое неуместное и совершенно бесполезное удальство? Вот если б сотня замялась... но надеюсь, что с моей этого не случится.
- Хорошо! До свиданья, господа!
Пшемаф с восхищением, подобно пташке, вылетающей из клетки, упорхнул из комнаты.
• Наездничество: черкесы в деле, часто перестреливаясь поодиночке, проделывают между тем самые трудные повороты на коне.
Конец первой части
Часть вторая
I
Рассказ лекаря
…as if it home they would not die -
To feed the crow on Talavera`s plain,
And fertilize the field that each pretends to gain.
Byron
Подняли трупы, понесли
И в лоно хладное земли
Чету младую положили.
А. Пушкин
Вечерело. Пустогородовы сидели у себя и разговаривали вместе. Александр говорил о мерах, которые намерен взять, чтобы отыскать дальнего родственника отца Иова (так он называл сына его) и исполнять последние приказания своего погибшего друга. Николаша слушал брата большей частью рассеянно; день ото дня он становился угрюмее, не мог превозмочь скуки, его одолевав-
шей.
Дверь отворилась.
- А, доктор, здравствуйте!-воскликнул капитан.- Верно, из отряда?
- Да, прибыл с ранеными,- отвечал доктор.
- Много ранено?
- Человек полтораста.
- Нашего полка сколько? - спросил Александр с некоторым беспокойством.
- Человека четыре ранено, убито двое из нижних чинов и один офицер.
- Кто такой?- спросил Пустогородов с возрастающим беспокойством.
- Пшемаф!-отвечал лекарь.- Он умер от раны.
- Пшемаф! - воскликнул Александр, открывая большие глаза, в которых выражалась глубокая горесть.
- Как жаль его!-возразил Николаша, куря сигару и пуская клубы дыма изо рта.
- Да, господа, Пшемаф ранен в желудок навылет; часа два спустя он умер, от воспаления.
- Как же это случилось?- спросил Александр.
- Мы стояли лагерем на левом берегу... как бишь эта вторая река, что течет по закубанским степям? Все забываю название.
- Лаба?-сказал Александр.
- Да, Лаба. Мы стояли лагерем на левом берегу Лабы; третьего дня во втором часу утра лазутчики дали знать отрядному начальнику, что Шерет-Лук со всею деревней и некоторыми соседними аулами пошел к Белой речке* и что большое неприятельское скопище прибыло для прикрытия его побега. По этому известию мы выступили со всем отрядом, состоявшим из 3000 человек. Приказано было идти без шума, не курить трубок, не разговаривать, соблюдать строжайшую тайну. Во все время я находился неотлучно при Пшемафе. Только что рассвело, перед нами был покинутый Шерет-Луков аул, лежавший у левого берега Лабы, на довольно пространной поляне, примыкающей к дубовому обширному лесу. Пехота далеко отстала, с нами были одни казаки; мы продолжали следовать вдоль леса, оставя аул в стороне. Вдруг из дубравы послышался выстрел по нашему арьергарду; вслед за тем закипела стрельба со стороны черкесов; наши дали несколько выстрелов картечью по опушке и послали спешенных казаков из арьергарда занять ее. Конница остановилась. Пшемаф и я - мы стали против пространного перелеска, пересекаемого дорогой, только не той, по которой нам должно было следовать. Вскоре поляна эта наполнилась неприятельской конницей. Пшемаф показал мне старика на сером коне. За ним везли белое знамя с красными полосами. "Вот Дунакай!"-сказал он мне. Другой черкес на красивом вороном жеребце всматривался пристально в нас. "А вот и Али-Карсис!"-говорил покойный. Но вдруг наше внимание было отвлечено криками "ура" и сильною перестрелкою, закипевшей в арьергарде. Вслед за этим мы увидели, как наши спешенные казаки выбегали обратно из опушки. Неопытный их предводитель, еще недавно переведенный на Кавказ и не бывавший в здешних делах, имел неосторожность закричать: "На конь садись!" Коноводы поскакали подавать лошадей казакам, сделалась суматоха и беспорядок во всем арьергарде. "Что он делает? Испугался, что ли? Что бы ему кинуться со всем арьергардом в "ура" и поддержать отступающих!..-говорил Пшемаф вне себя от досады.-
* За этой рекой живут непокорные абазехи.