Посмотрите!"-прибавил он. И в самом деле было на что смотреть. Едва опытный глаз Али-Карсиса увидел все происходившее, как разбойник взвил несколько раз плетью по воздуху, и черкесы с поляны помчались к нему с дикими криками "гий, гий, гий!", накрыли казаков, садившихся в большом беспорядке на коней, смешали их и потеснили-шашками в ребра -арьергард. Отрядный начальник закричал: "Пшемаф! С сотнею в атаку!" Между тем он поставил несколько сотен против перелеска, чтобы помешать неприятелю кинуться на помощь Али-Карсису. Пшемаф скомандовал: "Сотня за мною - ура! в атаку!" и понесся со своими казаками, из которых одни вопили "ура!", другие "атака!". Я поскакал с ними. Черкесы, слыша нас сзади, оставили арьергард и повернули направо к лесу. Пшемаф стал отрезывать их, надеясь, что арьергард поддержит его; но тщетны были ожидания. Между тем несколько сагандацных* очутились перед нами и с удивительной ловкостью пускали в нас свои стрелы. Али-Карсис, напрасно стараясь остановить свою горсть наездников, присоединился к сагандачным и скакал сзади их, придерживая коня. Пшемаф выхватил шашку** и закричал Али-Карсису: "Ну, славный рубака! Испытаем друг друга в искусстве и удальстве!" Разбойник обратился к нему и сурово отвечал: "Отъезжай прочь от меня, дерзкий мальчишка! Куда тебе со мною идти на шашки, я в панцире!"- "Все равно!"-воскликнул Пшемаф и замахнулся; разбойник хладнокровно прицелился, спустил курок пистолета, и Пшемаф ринулся на землю; конь его упал бездыханный, пронзенный пулей в оба виска. В это мгновение выскочил казак и, напав на Али-Карсиса, ударом шашки по спине разрубил его черкеску, из-под которой засверкала кольчуга. Разбойник прицелился другим пистолетом и, сказав: "Гяур, тебя не пощажу!", выстрелил. Казак, убитый наповал, свалился с лошади, конь его помчался без седока. Казаки, увидев офицера своего пешего, остановили преследование; черкесы более чем на ружейный выстрел также стали; Али-Карсис находился ближе к нам. Пшемаф, ругая разбойника, сел на свою заводную лошадь и, лаская ее, говорил: "Пеняй на Али-Карсиса, мой добрый конь, что опять тебя замучу! Он мог меня убить, а не хотел да же ранить".
* Имеющие луки и стрелы. При преследовании они должны быть впереди своих, на хвосту у неприятеля; при отступлении находиться сзади и отстреливаться.
** По обыкновению черкесов и линейных казаков, шашка вынимается из ножен в то мгновение, когда нужно ее употребить.
В это время прискакал к нам офицер конной казачьей артиллерии, присланный отрядным начальником, и требовал, чтобы казаки стали как можно теснее перед орудием, пока из-за них он наведет его на черкесов. Офицер навел орудие. Послышалась команда: "Раздайся! Пали!" и картечь взвизгнула. Когда дым рассеялся, мы увидели Али-Карсиса и его лошадь простертыми на земле; несколько черкесов прискакали на это место, спешились и повлекли труп разбойника. "Он убит! - воскликнул Пшемаф жалобным голосом, но, преодолев тотчас же сожаление, прибавил:-Надо отбить тело!" и в одно мгновение закричал: "Сотня, ура!" Мы понеслись. Одна часть черкесов ускакала, другая пустилась к нам навстречу; наши выхватили шашки; на минуту мы смешались с неприятелем, но черкесы обратились в бегство, волоча за собой тело убитого предводителя. Возле коня нашли шашку, которою вы, Александр Петрович, с ним обменялись, три пистолета и кинжал; пояса, на которых они висели, были перерваны в двух местах; должно полагать, что картечь попала ему в перехват. После мы узнали от лазутчиков, что наши предположения были справедливы; сверх того другая картечь вошла, ему в грудь, а третья разбила голову. Пшемаф получил приказание возвратиться к своему месту; я хотел было помочь лекарю другого полка перевязывать раненых в арьергарде; но, нашед, что он с фельдшерами уже оканчивал свое дело, поехал опять к Пшемафу, стоявшему с сотней против перелеска. Тут я узнал, что наш отрядный начальник решился ожидать пехоту и потом, сдав ей раненых, хотел пуститься с кавалерией догонять семейства бежавших Щерет-Луковых подвластных. Переводчик нашего полка подъехал к нам и, указывая на толпу, стоявшую отдельно, спросил у Пшемафа, узнает ли он своего приятеля Шерет-Лука. "Как, это Шерет-Лук? Этот мерзавец?"-воскликнул наш кабардинец с негодованием. "Он самый!"-отвечал переводчик. Тут Пшемаф слез с коня, подтянул подпруги, вскочил опять да лошадь, взвил плетью по воздуху и как стрела понесся с места. Потом крутым поворотом остановил он коня, повторил несколько раз то же самое и, когда лошадь его разгорячилась, лустился стремглав к неприятелю. Переводчик и я следили его глазами. Подъехав на самый близкий ружейный выстрел, он закричал по-черкесски: "Благородные адыге! Не стыдно ли вам терпеть среди себя этого негодного свиноеда Шерет-Лука? Я сам был очевидец, как этот трус ел у русских свинину и запивал ее вином"*. Переводчик, передавая мне его слова, сказал: "За этим последует у них схватка: князю нельзя перенести такой всенародной обиды! Шерет-Лук, конечно, не слывет между черкесов храбрецом, до, вероятно, воспользуется этим случаем". Едва сказал он это, как Шерет-Лук отделился от толпы; за ним поехало несколько человек, но Дунакай остановил их. Переводчик не слыхал его слов, однако догадывался, что, будучи аталыком Шерет-Лука, Дунакай желал доставить ему случай заслужить добрую славу в народе и тем навсегда уничтожить позорную молву о себе. Шерет-Лук отскакал саженей на двадцать, поворотил коня в сторону, выхватил ружье из нагалища** и, целясь на всем скаку, закричал Пшемафу: "Вот как наказывают подобных тебе оскорбителей, гяур!" Выстрел раздался. Пшемаф злобно захохотал и, закричав ему в свою очередь: "Вижу, что не умеешь стрелять, надо тебя поучить!"-понесся вслед за ним. Почти догоняя его, он выхватил ружье и выстрелил. После узнали мы, что пуля прострелила колено Шерет-Луку, но тут, не, подавая даже вида, что он ранен, владетель продолжал скакать. Пшемаф все ближе и ближе настигал его и уж замахнулся шашкою, как в эту минуту князь выхватил пистолет, прицелился, выстрелил,-шашка Пшемафа опустилась на спину Шерет-Лука, но рука его не в силах была нанести смертельного удара, лезвие скользнуло по одежде врага, шашка выпала из руки, и Пшемаф опустился грудью на шею коня, который остановился. Вмиг все неприятельские партии понеслись, чтобы захватить нашего кабардинца. Сотня его кинулась на выручку, за нею весь наш полк. Казаки схватились в шашки; но это было лишь на несколько секунд, потому что неприятель обратился тотчас назад: казаки пустились было преследовать его; но, покорные голосу отрядного начальника, остановились. Генерал спросил: "Где дуэлист, который виною всему беспорядку?" "Он ранен",- отвечали ему. "Счастье его,- сказал генерал,-а то я хотел его арестовать; прошу покорно, чего наделал!"
Лекарю пришли объявить, что полковник пошел в лазарет осмотреть привезенных раненых. Кутья схватил шапку и сказал:
* Известно, что магометанская вера воспрещает есть свинину и пить вино, поэтому обличить в том почитается у горцев величайшим оскорблением для обвиненного.
** Черкесы и линейные казаки носят ружья за спиной всегда в бурочном нагалище.
- До свиданья, господа!
- Приходите скорее назад,-закричал Александр ему вслед.
- Приду,- отвечал лекарь.
- Ведь очень жаль Пшемафа,-сказал Николаша брату своему, когда они остались одни,-но какое сумасшествие самому добровольно наскочить на пулю! Делр иное, если б это была необходимость или обязанность. Воля твоя! Я нахожу такое неуместное удальство малодушием. .
- Ты так рассуждаешь, Николай, потому что не знаешь черкесских чувств. Черкес имеет свои убеждения, по которым действует: по его мнению, тот и человек, кто храбр и ловок в опасностях, кто метко стреляет, хорошо рубит, умеет укротить дикого коня, успевает в женщине, которая ему нравится, но не порабощается ей, тот, наконец, кто неумолим во вражде. Месть для него - священный долг, потому что он никогда не слыхал об учении: любите врагов ваших, творите добро ненавидящим вас. Хотя и у христиан немногие следуют этому приказанию; однако каждый знает его: оно врезывается с младенчества в его памяти и потрясает в нем природное влечение к мести. Впечатления первой юности никогда совершенно не изглаживаются. Поэтому понятно, как сильно ненависть и жажда мести должны были волновать Пшемафа, в котором всякое природное чувство легко воспламенялось. Впрочем, молодой кабардинец был очень кроток нравом, предприимчив, великодушен и храбр, не из тщеславия или хвастовства, а по природному влечению. Во взгляде его и речах порой проглядывали богатые дарования и глубокая проницательность. Он погиб смертью, храбрых -мир праху его! Счастливец, он сошел непорочный в могилу, хоть без громкой славы, но зато и без угрызений совести. Жизнь для него была довольно тягостна: он любил единоземцев, но узами благодарности был связан с их противниками. И тут, однако ж, Пшемаф умел оставаться благородным человеком; он был верен своей присяге, не изменяя любви к отчизне и не торгуя земляками для личных выгод. Кто знает, что ожидало его? Богатство и власть или бедствия, позор и гонение? По крайней мере, теперь он избегнул, что, по моему мнению, хуже всего - разочарования в жизни.
Лекарь возвратился. Когда он прибежал, запыхавшись, в лазарет, полковник шел уже домой; старик остался доволен найденным порядком. Но помещение, слишком тесное по числу больных, было причиной, что он приказал очистить несколько казачьих домов.
- Продолжайте рассказывать, доктор!-сказал Александр.
- Что же, когда ранили Пшемафа?-спросил Николаша.