- Тот самый… небось помнишь, как вместе горе тяпали! Ну, да в то время, как ты-то его узнал - это что! агнец божий, в сравнении, был! Вот ты бы тогда с ним поговорил, как он с воли, прямо из полка прибежал. Страсть! того гляди, взглядом убьет! Влетел он к нам, словно озаренный; чиновник один на дороге попался - так и скосил! Собрал нас и говорит: "Вы, говорит, может быть, думаете, что я в масонах служил? - нет, говорит, я служил не в масонах, а в апшеронском полку! Или, говорит, мечтаете, что я пришел вашим развратным гнездом управлять? - нет, я развратное ваше гнездо разорить пришел! Вон - все!" Как сказал он это - у всех так и захолонуло! Не знаем, как это слово "вон!" понять: из департамента ли совсем вон бежать или только по своим местам разойтись? Решили, однако, разойтись по своим местам. И пошел он нами вертеть. Сидит у себя в кабинете и все во звонок звонит. То есть, была ли минута одна, чтоб он не звонил! То того подай, то другого! то жарко, то холодно! Звон да гам! Гам да звон! Веришь ли, домой, бывало, после присутствия прибежишь - все этот звон слышишь! Бросишься, это, перед иконой богоматери: заступница!
Молчалин остановился, словно бы поперхнулся. Мне и самому совестно было, что я вызвал его на эти изумительные воспоминания. Однако через минуту он отдышался и продолжал:
- И представь себе, не успеешь дома ложку щей проглотить - смотришь: курьер! требуют! Прискачешь, это, к нему, а он: нет, теперь не надобно! А через четверть часа и опять, и опять! Так покуда эта раскассировка шла, я никуда, кроме департамента, и со двора не ходил, даже спать не раздевавшись ложился!
- И долго это тянулось?
- Да год с лишним. Наконец резолюция вышла: четверть департамента под суд отдать, половину по дальним городам разослать - сочти, много ли уцелело?
- Вы-то, однако, уцелели?
- Что я! Я в ихних вольномыслиях участия не принимал! И по экзекуторской части был! Ко мне, сударь, он даже привык. Когда его в департамент "Побед и Одолений" перевели, он и меня с собою взял… Там-то мы с вами познакомились, батенька!
Сказав это, Алексей Степаныч протянул мне руку, как бы давая этим понять, что знакомство со мною для него было не неприятно.
- А знаешь ли, - продолжал он, - ведь чиновники-то наши потом его усмирили!
- Как так?
- Да самым простым способом. Сказываться не стали. Пришел он однажды в департамент и начал звонить. Ну, покуда побежали, покуда что - он не утерпел, сам на розыски побежал. Приходит в одно отделение - и вдруг все чиновники врассыпную; приходит в другое - и тут все вон; в третье - та же история. Только я один, бедный Макар, и остался. Остановился он тут против меня, глаза большие, дух занимается, не может слова вымолвить, только рот разевает… И все нутро у него даже гудит… у-у, а-а-а…
- Что ж, и подействовало?
- Стал потише. По отделениям бродить перестал, только звонить еще больше начал!
- А страшно, я думаю, было, как он с вами в то время лицом к лицу стал, когда чиновники-то с ним эту штуку сыграли?
- Уж чего еще! Однако я тебе скажу, и во мне один раз это мужество проявилось! Говорит он мне однажды: позвать! говорит. - Кого, говорю, позвать прикажете? - Позвать! говорит. - Кого же, ваше превосходительство, позвать прикажете? - Он в третий раз: позвать! говорит. Ну тут я, признаться, не выдержал, возвысил, это, голос да как ляпну: да кого же, ваше превосходительство, позвать изволите приказать? - Да, было-таки и у меня! был и со мной такой случай!
- Ну, а он что?
- Да! почесал-таки переносицу! понял!
- Повысил ли он вас, по крайней мере, за вашу службу? наградил ли?
- Представь себе, какой ирод! Десять лет я при нем состоял, и все десять лет у нас экзекутора вакансия была - ну что бы, кажется, стоило! И как бы ты думал? - ведь так и не сделал меня экзекутором! В помощниках все десять лет тактики и выдержал!
- Как же вы оттуда выбрались?
- Видишь ли: в пятидесятых годах, в половине, сделалось везде, в прочих местах, куда против прежнего легче. Ну, и стал я подумывать, как бы в другое место улизнуть. А тут кстати департамент "Распределения богатств" открылся, и назначили туда командиром Рудина…
- Как, Руднна? Того, который в Дрездене…
- Того самого. Да неужто не помнишь? Как департамент-то его открыли, помещики в то время так перетрусились, что многие даже имения бросились продавать: Пугачев, говорят, воскрес. Ну. да ведь оно и точно… было тут намереньице… Коли по правде-то говорить, так ведь Рудина-то именно для того и выписали из Дрездена, чтоб он, значит, эти идеи применил. Вот он и переманил меня к себе: он ведь Репетилову-то родным племянником приходится.
- Вот вы у него бы и спросили, как Репетилова-то зовут?
- Представь себе: спрашивал - не знает! Сам даже сконфузился. Припоминал-припоминал: "Фу! - говорит, да просто зовут Репетиловым!"
- Хорошо вам при Рудине было?
- При нем - очень хорошо. Даже дела совсем никакого не было. Придет, бывало, в департамент, спросит: когда же мы, господа, богатства распределять начнем? посмеется, между прочим, двугривенничек у кого-нибудь займет - и след простыл!
- Кстати: что это у него за страсть была у всех двугривенные занимать?
- Так это по рассеянности делалось, а может быть, и просто по непонятию. Он на деньги как-то особенно глядел. Все равно как их нет. Сейчас, это, возьмет у тебя и тут же, при тебе, другому, кто у него попросит, отдаст. В этом отношении он почти что божий человек был.
- И долго он служил?
- Нет, скучно стало. Годика три промаячил, а потом и затосковал. "Противно", - говорит. Взял да в Дрезден опять ушел. А тут, кстати, и наш департамент переформировали: из департамента "Распределения богатств" - департамент "Предотвращений и Пресечений" сделали. Спокойнее, мол.
- Ну, тут как?
- Поначалу - ничего было. Старичка посадили - тоже Молчалиным по фамилии прозывался - хорошо обходился! А тут в скором времени на стариков-то мода проходить стала - его и сменили. А уж после него… вот тут-то я самую муку и принял!
- Это при нынешнем-то? неужто хуже, чем при Отчаянном?
- Хуже. Потому Отчаянный только звонками донимал, а этот прямо по карману бьет, кусок у тебя отнимает. Только и слов у него: в отставку извольте подавать! Ни резонов, ни разговоров… Ну, сам ты посуди! подай я теперь в отставку - что ж я завтра есть-то буду? Вот этого-то он и не понимает! Даже прямо нужно сказать: ни капли ума у него на этот счет нет!
- Ах, Алексей Степаныч, Алексей Степаныч! хороший вы человек!
- Страстотерпец я - вот что! Ведь ты знаешь, нынче у нас кто начальником-то? - Князь Тугоуховский… ну, сын того князя Тугоуховского, который еще к покойному Павлу Афанасьичу на балы езжал.
- А! да! помню! помню!
- Вот, как назначили его, я, признаться, даже обрадовался. Все, думаю, свой человек - вспомнит! И что ж, сударь! приехал он к нам в департамент, а я с дураков-то и ляпни: "Я, говорю, ваше сиятельство, от вашего родителя обласкан был, а ваше, мол, сиятельство даже на руках маленьким нашивал". - Сказал, это, да и сам не рад. Вижу, что у него даже лицо перекосило: то в меня глаза уставит, то по сторонам озирается, словно спрашивает: куда, мол, это я попал? "Ну-с?" - говорит. - Извините, говорю, ежели я ваше сиятельство обидел! "Обидеть, говорит, вы меня никоим образом не можете, а на будущее время прошу вас держаться следующего правила: отвечать только на вопросы, а о посторонних вещах со мною не разговаривать!" Это на общем приеме-то так обжег! При всех!
- Фуй!
- Да, так-таки с первого раза с грязью меня и смешал! И долго после того у нас таким манером шло: он слово - и я слово, он два - и я два. Придешь к нему, по приглашению, в кабинет, а он там взад и вперед словно на выводке ходит. Слова порядком не вымолвит - все сквозь зубы… изволь понимать! Стоишь, это, да только одно в мыслях и держишь: а ну, как он в отставку подать велит! У меня же в это время детки подрастать стали - сам посуди, каково родительскому-то сердцу такую тревогу ежечасно испытывать!
- Пронесло, однако ж?
- Пронесло… разумеется! Стал я по времени за ним примечать… Придет; вижу, что фыркает, - я и к сторонке! Или внезапность какую-нибудь придумаю: бумажку приятную приберегу да тут ее и подам. Смотришь, ан направление-то у него и переменилось! А иногда и сам от себя веселый придет… и это бывает! Бывает с ними… все с ними, голубчик, бывает!
- И вы пользуетесь этим, чтоб… - прервал я, желая при этом случае благодарно напомнить об услуге, которую я только что испытал на себе.
- Ну-ну, что тут! - скромно прервал он. - Конечно, добрым людям услугу не грех оказать… не велик еще подвиг! А впрочем, счастие наше, мой друг, что они дела не знают, молодые-то. А кабы знали - только бы и видела матушка-Русь православная! Да ведь и впрямь: до дела ли ему? ему, молодому, с девушками поиграть хочется, а его начальство за дело усаживает! Вот он и ходит сам не свой. Метресса ему там изменила - а он эту измену на департаменте вымещает. И рвет и мечет. "В отставку!", "Под суд!", "Куда Макар телят не гонял!" - так и сыплет! Ах! тоже ведь и с ними… и их пожалеть надо, мой друг!
- Помилуйте, Алексей Степаныч! Ему метресса изменила, а я из-за этого должен с Макаровыми телятами знакомство сводить! На что похоже!
- А как бы ты думал! в свете-то ведь и все так. Иной раз слышишь: шум, гам, светопреставление… думаешь, что случилось? - ан просто: он не той ногой с постели встал! Вот, стало быть, и нужно за ним примечать. Коли он в духе - значит, докладывай; коли не в духе - поберегись! Тогда и будет все ладно!
- Однако ж какой громадный это труд!