- Мне надоело быть знаменитой певицей, я хочу быть знаменитой гимнасткой. Знаменитых певиц много, - Леона Дар - одна! Это меня бесит! Я не хочу, чтоб она была самой мужественной из женщин. Я лечу точно так же. К тому же это вовсе не так трудно. Я уж научилась висеть по десяти минут, держась зубами за трапецию. Не всё ли равно висеть в комнате или на воздухе. Хотите, я покажу вам, как это делается. Ракош, стул!
- Ради Бога, синьорина! Я враг сильных ощущений!
- Если вы боитесь смотреть, - не нужно! А жаль! Вы убедились бы, что Эмма Андалузи такая же великолепная гимнастка, как и певица!
- Поговорим лучше о вашем концерте.
- Я не пою.
- Господи, полный сбор! - взвыл в углу m-r Ракош.
- Мне нет до этого дела. Я не пою, потому что у меня есть дела поважнее: я собираюсь лететь, наконец, мой леопард становится всё более и более свирепым. Кроме того, мне нужно стрелять.
- Синьорина! Но ради вашего несчастного импресарио, ради публики, которая так жаждет слышать знаменитую Эмму Андалузи…
Она задумалась:
- Ради импресарио ничего. Для публики всё. Я пою. Вы знаете мою слабую струнку. Это мой бог, мой повелитель, идол, которому я молюсь! Публика мне заменяет всё, - семью, любимого человека. Если б публика потребовала этого, я пожертвовала бы для неё всё, - себя, своё тело. Если б публике это доставило удовольствие, - я умерла бы на её глазах в пытках инквизиции.
Только под звуки её аплодисментов!
Публика требует, - Эмма Андалузи поёт!
На следующий день все газеты возвестили о новых причудах знаменитой Эммы Андалузи.
Абонемент на три концерта вперёд по сумасшедшим ценам был разобран.
Наступил день концерта.
8 часов. Зал благородного собрания переполнен, а Эммы Андалузи всё ещё нет.
Четверть девятого. Публика волнуется.
Двадцать минут девятого.
Наконец-то!
Появляется её секретарь с драгоценностями и подковой. Эмма Андалузи никуда без грязной железной подковы не ездит.
Камеристка, которая несёт её Бобби, маленького мопса, в ошейнике, осыпанном крупными брильянтами, два ливрейных лакея с массой картонок и m-r Ракош с бонбоньеркой конфет для маленького Бобби.
Эмма Андалузи, вся в перьях, кружевах, брильянтах, бросается в кресло и начинает кормить Бобби конфетами.
- Синьорина! Синьорина! - умоляюще бормочет г. Ракош, кидаясь на колени. - Пора начинать!
- Ах, пойдите вы с вашим пением! Как я могу петь, когда маленький Бобби болен! Смотрите, он не ест даже шоколадных конфет!
- Синьорина!!!
M-r Ракош с умоляющим видом обращается к старшинам, стоящим в дверях:
- Уговорите хоть вы её, что пора начинать.
Из зала доносятся аплодисменты потерявшей терпение публики.
- Публика! Аплодисменты!
Эмма Андалузи кидает мопса на пол так, что тот визжит.
- Пустите меня к моей публике!
И она с горящими глазами бежит на эстраду.
Каждая ария, спетая её звучным, красивым грудным голосом, вызывают восторг.
В антрактах старшины рассказывают о сцене в уборной.
- … Но стоило ей услыхать аплодисменты.
- Вот это настоящая артистическая натура!
- Это артистка в душе, взбалмошная, сумасшедшая, но артистка.
И публика ревёт:
- Андалузи!.. Браво… Андалузи!..
Она поёт без конца.
Посылает воздушные поцелуи, смотрит своими огненными страстными глазами, словно готовая отдаться всей публике.
А когда её засыпают цветами, она хватается за сердце, дрожит, изнемогает от восторга, от счастья, как будто от страсти любви.
Публика сумасшествует.
По окончании концерта я иду в уборную и ещё издали слышу крики, вопли.
Что случилось?
По уборной летают картонки, шляпы, боа из перьев, ноты, веера, букеты.
Бедный Ракош прижался в уголке весь засыпанный цветами.
Она кидается ко мне.
- Он меня обманул! Он низко меня обманул! Он привёз меня в Россию! Вообразите, я сейчас хотела ехать охотиться на медведей, - а он говорит, что здесь нет медведей! Значит, это не Россия, если нет медведей! Скажите, где я, наконец, в какой стране?
- Синьорина, успокойтесь! Медведи водятся только на севере! На юге медведей нет!
- О, Боже, эта женщина сведёт меня в могилу! - восклицает бедняга Ракош под хохот поклонников, переполняющих коридор.
Это произошло случайно.
Я зашёл через несколько дней за карточкой и остановился у двери, раздумывая:
- Что делает теперь почтенная синьорина?
Сидит в клетке у леопарда, висит зубами на трапеции или целит из пистолета в ту дверь, в которую я должен войти.
Я хотел постучать, как вдруг остановился, словно вкопанный.
Это было совсем необычайно.
Кричал г. Ракош. Эмма Андалузи говорила жалобным голосом, дрожавшим от слёз.
- Ты должна это сделать! Понимаешь ты это! Это необходимо для следующих концертов! - ревел г. Ракош.
- Я не могу! Вы понимаете, я больше не могу! - рыдала Эмма. - Вы заставляете меня ходить в трико при посторонних, этот страшный леопард так ревёт, что я не могу по ночам сомкнуть глаз, вся дрожу! Каждый раз, как вы стукнете в дверь, я должна подойти и выстрелить в середину кружка. Я боюсь, что в эту минуту отворят дверь, и я кого-нибудь убью! У меня дрожат руки, когда я только дотронусь до этого страшного оружия, а теперь вы заставляете меня стрелять в живого человека! Я не могу убивать! Не могу!
- Какой дьявол говорит тебе об убийстве! Твой пистолет даже не будет заряжен! А я расскажу потом журналистам, что ты выстрелила в воздух из великодушия. А он, - какой же дурак станет стрелять в женщину! Вот ты должна послать вызов этому рецензенту и объявить, что убьёшь его, как собаку, если он откажется. Это очень эффектно, чёрт побери! И превосходно в смысле рекламы!
- Боже мой! Боже мой! Да когда же кончится эта мука!
- Вместе с твоим контрактом, не ранее!
- Вы ставите гроб в моей спальне и распускаете слухи, будто я сплю в гробу! Положим, я сплю на матраце на полу, но, понимаете ли, мне страшно быть в одной комнате с этим страшным гробом. Я задыхаюсь от порохового дыма, которым переполнена комната. Вы заставляете меня играть роль какой-то полоумной! Вы ославили меня такою на весь свет, на весь свет! Мне стыдно читать в газетах, что про меня пишут! В Мадриде вы, для вашей проклятой рекламы, на три дня посадили меня в больницу для душевнобольных. Господи! Господи!
- А мне, думаешь, весело выслушивать крик такой девчонки, как ты! По сорока раз в день падать перед такой дрянью на колени! Получать затрещины и картонки в голову.
- Но ведь я артистка, наконец, чёрт вас побери! Мне надоели эти комедии!
- Молчать! Здесь нет посторонних, чтоб кричать на меня! Много сделаешь с одним голосом, без рекламы, чёрт побери! Мы живём в век рекламы! Ты помнишь, как ты босой девчонкой пришла ко мне, кончив венскую консерваторию.
- Да, я пришла к знаменитому Ракошу, а не к балаганному шарлатану. Я никогда не забуду этой гнусной комедии. Вы приказали мне кинуться в Дунай и будто бы спасли.
- Да, чёрт возьми! Публика любит всё необыкновенное. На следующий же день все газеты писали о том, как знаменитый Ракош спас молодую девушку, кинувшуюся из-за несчастной любви в воду, и как у неё оказался замечательный голос. А эта поездка по Италии? По два урока у каждой знаменитости, эти телеграммы, что величайшие профессора пения разрывают тебя на части, отнимают друг у друга!
- Боже! Какая ложь! Какая гнусная ложь! И всё это за ничтожные 500 франков в месяц, из которых я 300 отсылаю моей бедной маме и сёстрам. Они там голодают! Моя бедная, моя милая мама, которую вы чуть-чуть не убили этой гнусной выдумкой про никогда не существовавшего венгерского графа.
- А что ж? Публика это любит, когда знаменитых увозят венгерские графы. Разве вам что-нибудь сделал этот несуществующий граф?
- Да, но мама, бедная мама! Она чуть не умерла от горя, стыда, позора!
- От этого не умирают!
- Такие, как вы!
- Потише!
- Вы смеете поднимать на меня руку? И всё это за 500 франков, на которых вы наживаете десятки тысяч.
- А что ж? Разве ты в чём-нибудь нуждаешься, неблагодарная тварь! У тебя чего-нибудь нет…
- Да! Брильянты, которые по контракту принадлежат вам же. Платья, бельё, - всё это ваше. Если я завтра потеряю голос, - я нищая, без всего!
- Не беспокойся! Я возьму антрепризу другого "чуда света", а ты останешься у меня в качестве… компаньонки!.. Ты мне продолжаешь нравиться!
- О Боже! Не смейте говорить хоть об этом! Когда я подумаю, к чему вы меня принуждаете!
- Контракт!
- Негод…
- Молчать!
Раздался удар, крик, я рванул дверь, она была заперта.
Я постучал, и оттуда послышался вопль г. Ракоша:
- Синьора! Ради Бога, прекратите ваши упражнения в боксе! Вы меня убьёте на смерть.
Синьора!
Тихий, злобный шёпот:
- Кричи же: "нет, не кончу, пока не нанесу вам удара в грудь". Там кто-то есть!
И она крикнула громким голосом, стараясь подавить рыдания:
- Нет, не кончу, пока не нанесу вам удара в грудь!
А через две недели я прочитал в парижских газетах, что у приехавшей в Париж концертировать знаменитой Эммы Андалузи явилась новая прихоть.
Она ищет славы великой наездницы и каждый день скачет верхом через высокие барьеры.
Кроме того, она завела себе большого ручного крокодила, который спит в её спальне, рядом с "её знаменитым гробом".
Бедная!