Василий соскочил, ослабил подпругу, но конь захрипел и сдох. Василий торопливо снял с его седла ружье, два мешка, один с порохом и сечкой, другой - с толокном и сухарями, да епанчу, и, оставив коня, быстро пошел в сторону от дороги. Теперь для него уже не было иного исхода. К Стеньке Разину!
Василий не знал, как он найдет его, и решил идти берегом вниз по Волге.
- Пождите, воевода да дворяне богатые, вспомните вы и сермяжного дворянина! - бормотал он, идя по песчаному берегу реки.
IX
Ночная тьма спустилась на землю. Идти стало трудно. Уже Василий хотел опуститься на землю и сделать роздых, когда увидел вдали краснеющий огонек. Он быстро оправился и пошел прямо на огонь. Свет то исчезал, то снова появлялся. Василий шел с добрый час и наконец приблизился настолько, что мог разглядеть людей, сидящих вокруг костра, над которым висел черный котелок. Вокруг костра сидело шесть человек, судя по костюму, голытьбы. Четверо из них были босоноги и только двое в лаптях. Одеты они были кто в зипуне, кто в посконную рубаху.
Василий колебался, подойти ли к ним, как вдруг до него донесся отрывок разговора:
- Ен, батюшка, им потачки не дает. Не бойсь! - и Василий решился.
Он быстро приблизился к костру и громко сказал:
- Дай вам, Боже! Пустите, молодцы, толокна сварить!
Сидевшие испуганно повскакали со своих мест, и один из них поднял топор, другой ухватил двузубые вилы, третий рогатину.
- Кто ты? Чего тебе надо? - грубо спросили они, подозрительно оглядывая его костюм и оружие.
- Сирота горький! - ответил им Василий. - Иду к Стеньке Разину правды искать.
- Ой ли? - недоверчиво сказал рыжий лохматый богатырь с кривым глазом.
- Вот ей-Богу! Бежал из Саратова, стрельца убил, коня загнал!
- Ну, ну! - заговорили все, кладя свое оружие. - Бог с тобою! Садись! Мы тут уху варим, подбрось толокна, что же!
Василий вздохнул с облегчением и сел между рыжим кривым и черным, маленьким, коренастым, как дуб, молодцом.
- С чего ж это ты так? - спросил его черный.
- Пожди! - остановили его. - Поначалу похлебаем, а там и погуторим.
- Ну, ин по-твоему будет! Снимай, Кострыга! - Длинный мужик стал на колени и ловко снял с рогатки котелок.
- Доставай хлеба, Дубовый!
Сосед Василья с левой стороны потянулся за мешком, запустил в него по плечо руку и вытащил большую краюху черного черствого хлеба.
- Благослови Господи! - сказал Кривой, беря ложку и придвигаясь к горшку. - Примощайтесь, ребята! Лезь и ты! - прибавил он, толкая Василья.
Все придвинулись, каждый достал свою ложку и дружно принялись хлебать уху. Василий с утра ничего не ел и с жадностью набросился на еду. На время он забыл все свои думы, обиды и планы и с наслаждением чувствовал только, как горячая пища вливается в него и возвращает ему упавшие силы.
Наконец все похлебали и, облизавши ложки, сунули их за пазухи. Кострыга лениво поднялся, взял горшок и спустился к реке ополоснуть его.
- Ну, а теперь и браги изопьем, пока есть баклажка! Доставай, Горемычный!
Рябой и белобрысый мужичонка быстро вьюном обернулся и поднял на руки бочонок.
- Вот он, разлюбезный наш! - крикнул он весело. - Разливай, Яшенька!
Кривой достал берестяной ковш, наполнил его густой темной жидкостью, отпил и передал товарищу справа. Ковш медленно пошел из рук в руки и, дойдя до Василия, уже был пуст.
- Ишь, не размеряли на тебя! - усмехнулся Кривой. - Ну, теперь с тебя пойдет! Пей!
Он налил, снова отпил и подал Василью. Тот жадно сделал несколько глотков.
- Ну, ну, будя! - сказал Дубовый и отнял от него ковш.
- Уф! - проговорил Кривой, видимо, главный меж ними. - Расскажи теперь нам свое горе, паря. Допрежь, кто ты?
- Я? Дворянский сын Василий Павлович Чуксанов!
При этих словах мирное благодушие словно сразу расстроилось. Дубовый и Кривой быстро отодвинулись от Василья, Кострыга торопливо сдернул свой шлык, и всем стало как-то не по себе. Василий почуял, что его стали чуждаться, как недруга, и сказал задушевным голосом:
- Это ничего, что я дворянский сын! У меня, кроме сабли вострой да головы буйной, ничего нету. А иду я к Стеньке Разину, как вы, чтобы боярам да воеводам за свои обиды мстить!
Слова его, видимо, произвели впечатление.
- И впрямь, - сказал Кривой, - чего ему бы по дорогам шастать. Лежал бы на печи да холопов стегал, а то вишь!.. Только что же с тобой, милостивец, приключилося?
Василий торопливо начал свой рассказ, и, по мере того как он рассказывал, он видел, что доверие к нему уже вернулось, что сочувствие растет с каждым его словом. И это бодрило его. Он увлекся своими бедами, своим горем и переливал печали свои в сердца сермяжных слушателей, с каждым словом чувствуя облегчение своему горю.
- Ну погоди ж! И покажем мы этому Лукоперову!
- Держись, воевода, боярин Кузьма!
- Кузькину мать увидишь!
- А ты не горюй: мы твою кралю тебе вызволим!
- Пождите, окаянные, придем с батюшкой Степан Тимофеевичем! - раздались возгласы взволнованных слушателей, едва Василий окончил рассказ.
В первый раз слезы смочили его глаза, и он с благодарностью посмотрел на всех.
- Братцы милые, - воскликнул он, - в злобе они меня звали сермяжным дворянином, и то было в обиду мне. А теперь нет мне милее имени!..
- Всех их, богатеев, на одну осину! - угрюмо сказал рослый белокурый красавец с голубыми глазами.
- А ты чего! - отозвался с усмешкой Кривой. - Ведь ты своего уж спровадил.
- А отродье евойное?
- А его тоже обидели? - спросил Чуксанов.
- Нет, государь, постращали только, - усмехнувшись, ответил Кривой. - Он, вишь, был сыном кабального. Отец-то его помер, он и захоти на волю. А боярин говорит ему: "Врешь! Ты холоп мой!" Ну, он его в ухо. Убил и убег. Да вот с нами и идет к Степану Тимофеевичу!..
Василий вспомнил совершенно такую же историю Еремейки и задумался. Все, видно, что тут собрались, собрались не от сладкого житья.
- А ты с чего убег? - спросил он Кривого.
- Я-то? С радости, милостивец! Больно весело было. Посадский я с Симбирска. Работаем мы, работаем, а все корысти нет, все на других. Ты смекни: я вот с братаном и семья вся, а мы плати! - и Корявый, разгорячась, стал пересчитывать: - Царскую дань неси, потом полоняночные, потом четвертные да пищальные. Стой! Теперь у меня лошади не было возить дрова на завод селитряный - плати! Потом ямчужные, городовые, подможные, приказные, что же это? А не дашь, на правеж тебя бить. Ну, мы и убегли! Будя!
- Кто же вы?
- Да вот я, Яшка Кривой, да Еремка Горемычный, да вот Степан Дубовый, - указал он на соседа. - Мы все с одного посада!
- А те? - Василий указал на двух мужиков.
- Те с боков, с Рязани дерут. Один Кострыга, а другой Тупорыл. С правежа сорвались!
- Невмоготу стало! - сказал, ухмыляясь, Кострыга. - Это однова дня вывели, положили и все по ногам! Другого дня - то же, третьего - то же!
- Да за что били-то?
- А, слышь, наш государь должен был, так с него и тягали!
- А вас били?
- Это у них такое положение, - отозвался убежавший кабальный, - раб за господина ответствуй!
- Ну, вы и сбежали?
- Не, мы посля! Как ноги зажили. Слышим, государя-то нашего опять тягают. Мы все и в беги!
- Стой, и до него доберемся! До твоего боярина! - злобно сказал кабальный. - Всех перевесим! До Москвы дойдем!
- Правят лихо больно! - произнес Тупорыл. - Тамо воевода ходит по улице да кричит: "Я воевода - всех исподтиха выведу, а на кого руку наложу - тому света не видать, из тюрьмы не бежать!"
- Лихой! - прибавил Кострыга. - Я, бает, люд; свил мочальный кнут!
- А мы ему петлю! - крикнул опять кабальный, сверкая голубыми глазами.
- Одначе и спать, братцы, - решил Кривой. - Кострыга, ты тростнику-то подбрось. Все теплее.
Он вытянулся, приложив свои лапти почти к самому костру, и тотчас захрапел. Товарищи немедля последовали его примеру, и только Кострыга, подкинув тростнику в костер, остался сторожить своих товарищей.
Василий завернулся в епанчу и лег поодаль, но спать не мог. Разнородные чувства волновали его. Сочувствие голытьбы растрогало его, послало давно желанный мир на его душу и на время отогнало кровавые мысли о мести. Он с умилением смотрел на оборванцев, храпящих вкруг костра. На Кострыгу, уныло свесившего свою кудлатую голову, и думал об их тяжкой доле, а потом о Стеньке Разине.
Что это за удалец такой? Воеводы и помещики дрожат при его имени и войско сбирают, сам царь из Москвы о нем наказы пишет, и зовут его вором, разбойником, Стенькой, а холопы да голытьба оживают духом при его имени, величают его батюшкой, Степаном Тимофеевичем, и ждут от него своего избавления. Что за богатырь такой? По всей Волге подымаются люди, имя его проникло во Псков, в Рязань, а может, и по всей матушке-Руси?.. Сердце Василия загоралось уже любовью к этому человеку, и он говорил себе: "Пойду за ним всюду. И в огонь, и в воду, и на лютую смерть!"
Потом мысли его перешли на Наташу. Свидится ли он с нею и когда? Успеет ли он отбить ее от когтей злых воронов? И как они встретятся и что расскажут друг другу?