И Бондарину, разумеется, в голову не пришло бы приглашать Прохиных, но тут вот как случилось - их пригласила Катюшина мама. Катюшина мама состояла в очень отдаленных, а все-таки родственных отношениях с Лидией Григорьевной, а сам Анатолий Александрович когда-то посодействовал Катюше устроиться делопроизводительницей в совнархоз, без этого содействия она куда? До сих пор стояла бы в очереди безработных на бирже, в лучшем случае, трудилась бы рассыльной, а тут оказалась вот у какого дела! Представить себе, сколько соблазнялось на эту должность самых разных "бывших"? Со стажем работы в царских еще министерствах и ведомствах и с университетскими дипломами? Как-никак, а зарплата пятьдесят пять рубликов, а тут девчонка какая-то - р-раз! - и вот ей местечко! Просьба товарища Прохина принять кого-то на работу - это было не только рекомендацией, но и похвальным листом, и поручительством.
Товарищ Озолинь, секретарь Крайкома ВКП(б), и тот мог подмахнуть соответствующее письмецо, позвонить кому-нибудь, не очень-то взвесив все "за" и "против", особенно если речь шла о должности канцелярской; для Прохина же в кадровом вопросе не существовало мелочей, таких "за", тем более "против", которые он в любом случае не принял бы во внимание. Старая чекистская привычка и навык.
Ну и в силу всего этого Катюшина мама просто-запросто не пережила бы отсутствие на свадьбе Анатолия Александровича и Лидии Григорьевны. Она так и сказала: "Не переживу! Ни в коем случае!"
И Прохины, хотя, конечно, им было и неловко, хотя они, наверное, считали свой поступок бестактным, приглашение приняли.
И так получилось, что отныне Прохины с Бондариными вступили в некоторые личные отношения.
Пожали друг другу руки, Прохин произнес нечто вроде поздравления, Бондарин поблагодарил, но делать вид, что все это ему запросто, что так и должно быть, не стал, а вздохнул и припомнил:
- Ай-ай, Анатолий Александрович, ай-ай, времена-то как меняются! Мало того, что я работаю под вашим руководством, но вы же еще и сегодня здесь присутствуете! Удивительно?! И спасибо!
Прохин в долгу не остался, сдержанно, но в том же тоне, что и Бондарин, ответил:
- Да! Кто бы мог подумать? Да я первый не мог бы! Как вспомню, Георгий Васильевич, что, возглавляя ЧК, я лично вас допрашивал, что вы у меня были едва ли не самый серьезный госпреступник, как вспомню все это... Все эти метаморфозы...
- Ну, вы лично ни в чем не виноваты, Анатолий Александрович! Не казнитесь! Во всем виноват Михаил Иванович Калинин - подписал мое ходатайство о помиловании!
- Добрая душа... До сих пор добрая душа!- улыбнулся Прохин, и они еще поговорили, повспоминали, как было дело тогда, осенью тысяча девятьсот двадцать второго - весной тысяча девятьсот двадцать третьего года, но поговорили уже между собою в сторонке, отойдя от других. Корнилов, да и никто из присутствующих этого дальнейшего разговора не слышал.
За столом Прохины сели в дальний конец, но и тут Катюшина мама не дала им покоя, умоляла и умолила придвинуться вперед.
Застолье было суматошным и бестолковым благодаря семейству столяра, кроме того, оно было напряженным, а это уже по причине такой вот необыкновенной разнохарактерности и разношерстности присутствующих, которая сразу же и сказалась, ну, хотя бы в том же разговоре Бондарина с Прохиным.
Тут каждой твари было по паре, по паре и больше от каждого нынешнего сословия, от каждого занятия, от каждого возраста, тут один заведующий канцелярией Крайплана Ременных, кстати, тоже бывший царский офицер, на неизменной своей колясочке и в приподнятом настроении, с неуемным желанием через каждую минуту провозглашать тосты - он один чего стоил!
В Крайплане, на службе, безногий Ременных давно всем пригляделся, все привыкли к нему, а еще больше к его канцелярской исполнительности и дотошности, но здесь, на противоположном от молодых торце стола, он был странен, неожиданно возвысившись в своей тележке надо всеми, размахивая руками, красный, порядочно уж под парами, крикливый и веселый.
Люди посторонние, все, кто видел Ременных впервые, в растерянности и недоумении смотрели на него, а на крайплановцев с удивлением и вопросом: "Вы что же, привыкли к нему? И ничего? Как будто так и надо? Да?" И крайплановцы были смущены.
Ременных, наверное, отчетливо видел и сам себя в своей тележке на колесиках, возвышающегося над столом, безногого и длиннорукого. Видел, видел!
Но это уже было ему все равно. Может быть, даже наоборот, чем выше был он в этой тележке, чем длиннее казались у него руки, чем короче обрубки ног, тем все это было ему лучше - такое состояние у подвыпившего человека. Никто и не подозревал, что он, калека, пьет, а он - нате вам - вот как!
Был здесь в гостях и какой-то нэпман с брюхом, как раз с таким, которое изображалось нынче на многих-многих плакатах и карикатурах: рабселькоры втыкали в него свое неподкупное перо, рабочих с плеча долбал его молотом, фининспектор затягивал на нем веревочку-удавку, а ему, этому брюху, оказывается, все нипочем, оно гостит себе в гостях, и не у кого-нибудь, а на свадьбе хотя у бывшего, но все равно ба-а-альшого генерала, оно находится за одним столом тоже с бывшим, а все-таки председателем Губчека, вот как! Об этом, несомненно, завтра же узнает весь нэпманский Красносибирск, а еще спустя дня три-четыре все без исключения города и кое-какие веси Сибирского края тоже узнают. При нем, при этом брюхе, как теми же плакатами и предусмотрено, состоит маленькая розовенькая лысоватая голова, но только не с бессмысленно вытаращенными глазами, а с быстренькими и с умненькими такими глазками, которые все примечают, все-все, что надо и даже что не надо.
"Господи! - не раз уж и не два скользнул взглядом по фигуре Бондарин. - А этот откуда взялся? Откуда его Катюшина мама выкопала, живого? И не одного, с женой!"
Действительно, жена тут же - небольшая, немолодая, но полнеть начавшая только что, буквально на днях, и делавшая вид, будто она мужем командует, будто он у нее под каблуком! Как же, держи карман шире, попадет этакий под каблук!
Такой социальный и прочий состав присутствовал на нынешнем торжестве...
А все потому, что уступил Бондарин Катюшиной маме и обязанности были между ними распределены так: гостей приглашала она, стол устраивал он.
Он устроил... Зелень и фрукты, вплоть до ананасов, может быть, и невиданных до сей поры в городе Красносибирске, закуски вплоть до устриц, супов несколько, и даже протертый, с белыми грибами, который Бондарин готовил собственноручно. Он умел и любил некоторые блюда готовить сам, а это был его коронный номер. Затем осетринка была по-монастырски и на вертеле, дичь в двух или трех разновидностях и, наконец, два официанта из "Меркурия" во фраках, при галстуках-бабочках.
Один официант старший, другой явно младший, хотя по возрасту ничуть не уступал старшему.
Этого старшего Корнилов легко узнал: тот самый, который познакомил его, в ту пору уполномоченного Аульского окружного союза промысловой кооперации, с бывшим генералом Бондариным, точнее говоря, восстановил между ними знакомство давних, омских еще времен. А может быть, и еще более давних.
Этот старший совсем сбился с панталыку. К кому и как за нынешним столом ему обращаться, кому и что наливать и подавать, кто тут терпеливо ожидает, когда он, старший или младший, подойдет и на ушко спросит: "Чего изволите? Вот этого или, быть может, вот этого?" А кто уже у соседа и справа и слева успел ухватить из прибора и вилку, и ложку, и черную икру, разве что-нибудь во всем этом хаосе можно было понять?!
Особенно зловредны были столяровы ребятишки, босые, сопливые и с приятелями со здешнего, а может быть, и с соседских дворов, все ошалевшие от невероятных, сказочных запахов, исходивших от стола, они стояли позади тех, кто сидел за едой, смотрели на все выпученными, прямо-таки вконец одичавшими глазами, прилаживаясь что-нибудь стянуть. Одному уже удалось, он схватил жареного цыпленка, макнул, стервец, цыпленка в соус и, протянув по скатерти яркий соусный след, брысь в коридор, а там на лестницу, а там во двор...
А выгнать ребятишек прочь никак нельзя - обида столярову семейству, особенно столяровым старичкам, те и сами норовили какой-никакой лакомый кусочек ребятишкам подсунуть не очень заметно, но и не очень скрывая это от других.
И все-таки самое главное было в том, как держатся молодые, и Бондарин это понимал, был весел, был вежлив, был прост хотя и генеральской, и аристократической, а все-таки простотой, черный костюм сидел на нем безупречно, бородка клинышком поблескивала таким же металлическим блеском, что и оправа пенсне, было видно, что ему пятьдесят, было видно, что он здоров еще молодым здоровьем, было видно, что он женился не зря, это было ему в самый раз! Но вот у Катюши, у той личико обалдевшее, она была влюблена совершенно и не могла глаз от жениха отвести, поэтому ничего и никого вокруг не замечала.
Общий для всего стола разговор не получался, было кто во что горазд, общество, еще и не соединившись во что-то более или менее цельное, уже распалось на кланы и группы, а так как расселись кто где, то теперь и перекликались друг с другом через весь стол.
У Катюши была несколько странная для нее фамилия - Екатеринина, по этому поводу были шутки, и молодых каждый на свой лад спрашивал, как записались они в загсе, приняла ли Катюша генеральскую фамилию или же до конца жизни так и останется Екатериной Екатерининой? Бондарин хотел, чтобы на это ответила сама Катюша, но она не отвечала, а только поводила вишневыми своими глазами и смеялась, когда ее спрашивали: