- Вы ничего не знаете: он переведен теперь в свои комнаты.
- Как? Он здесь - в комнате? Но его припадки ужасного бешенства? - Доктор молча взглянул на князя. - Я говорю об опасности припадков его, - сказал князь в замешательстве. - Вы полагаете, что пребывание его здесь не опасно? - с робостию прибавил князь.
Доктор не хотел ничего отвечать ему, оборотился к княгине и смотрел на нее пристально.
- Если бы не лекарь явился, но сделалось чудо, и ангел божий слетел на землю для исцеления вашего сына, - согласитесь ли вы наградить его всем, чего только он потребует?
- Странные речи, г-н доктор! Вы шутите, когда я совсем не расположена шутить.
- Читали ль вы, г-н доктор, сочинение шалуна Аруэта? "Examen important de Milord Bolingbroke, ou le tombeau du Fanatisme" ? - спросил князь усмехаясь.
- Читал: мерзость, о которой не стоит труда говорить. Разрешите же, княгиня, мой вопрос?
- В наш век, любезный доктор, не верят и старинным чудесам, не только не видят их вновь, - промолвила княгиня с принужденною улыбкою.
- Но если бы чудо сделалось с вашим сыном? - с жаром возразил доктор. - Вы все еще молчите? Так оно уже сделалось! - вскричал доктор, с досадою поднявшись с дивана, - сделалось: ангел слетел с неба. Умейте оценить его, люди, кто бы вы ни были, князья или мужики! Великий Месмер! Друзья мои - вы, Жюсьё, Бекман! для чего нет вас здесь!
- А! я был у Делона в бытность мою в Париже и видел его магнетические ванны и гальванические кондукторы - это очень любопытно! - сказал князь.
- Вы смотрели без веры, а надобно не видеть, но верить: иначе чудес нет на свете! Ради бога, увольте меня от вашего Вольтера, князь: для вас довольно знать, что сын ваш выздоровеет. А вам, княгиня, как матери, и мне, как честному человеку, надобно более. От вас зависит спасение вашего сына и того ангела, который прилетел к нему для его спасения!
- Пожалею ли я чего-нибудь!
- Не в деньгах дело, не их требуют! Явился лекарь, который лечит сына вашего своею душою, своим бытием. Жизнь и смерть положены на весы вашего решения. Если вы безусловно не отдадитесь доверенности, если вы хоть мысленно воспротивитесь тому, что непостижимо для нас, чего ум наш не умеет понимать, - сын ваш погиб! Смерть - средины нет! Но так же верно и совершенное его спасение, при согласии и доверии вашем.
- Ах, г-н доктор! сделайте милость, поступайте как вам угодно! Но кто же этот спаситель моего бедного Поля?
- Та немка, о которой управитель говорил вам. - Доктор опять сел спокойно на диван.
- Она лекарка?
- Лекарка! Да, лекарка, если вам это угодно.
- C'est quelque chose d'empirique, - промолвил князь невнимательно. - Впрочем, надобно испытать все. Только не опасно ли лекарство?
- Больше нежели опасно: оно яд самый сильнейший, какой только существует в мире! Сама лекарка подвергается опасности умереть и уморить больного в одну минуту.
- Как же вы хотите отдать моего сына такой шарлатанке? - сказала княгиня с неудовольствием. - Вы взялись лечить его, и ваши знания ручались за вас…
- Лечить взялся я, но не вылечить. Мои знания - вздор, нелепость, дрянь! А она ручается вам своею жизнью… И как растолковать вам это? Верите ли вы хоть чему-нибудь, княгиня?
- Боже мой!
- Верьте же этой посланнице небес: она спасет вашего сына!
- Но изъясните ваши загадки?
- Как будто это можно! Изъясните прежде загадку души человеческой, изъясните тайну жизни нашей, изъясните земное бытие наше. Изъяснить, когда сам Месмер ничего не изъяснил!
- Стало быть, она магнетизерка? Но ведь магнетизм, я слыхала, не опасен?
- Вольно вам называть это магнетизмом!
- Но что же это такое?
- Это лечение души душею; это микстура из бытия, пластырь из сердца, порошки из жизнии, смерти! Но что тут много говорить! Пойдемте к вашему сыну. Вы увидите сами и - тогда опровергайте.
- Теперь… Но, его состояние…
- Неужели и вы боитесь его?
Княгиня надвинула шаль на плеча и встала с дивана. Молча пошел перед нею доктор. Он и она вошли в спальню молодого князя. Больной спал, закрытый платочком Эммы. Боязливо подошла к кровати его княгиня. Здесь, когда она стала близ одра скорби несчастного своего сына, - в ней исчезла светская женщина: она была матерью; слезы потекли у нее из глаз.
Доктор снял платочек, положил руку на глаза больного, повел рукою по глазам - больной открыл их.
- Встаньте - вам велели встать, если вы хотите видеть ее, - сказал доктор.
Больной бодро поднялся с постели.
- Я ее вижу, - сказал он, как будто с усилием всматриваясь, - она теперь молится и думает обо мне.
Тихий голос, кротость, какой не замечала княгиня в сыне своем с самого начала его сумасшествия, так поразили ее, что она невольно вскричала:
- Ах! вижу, вижу, что ему лучше - боже мой! ему гораздо лучше!
Больной вздрогнул и так дико посмотрел на мать свою, что она содрогнулась и отступила невольно.
- Какая неосторожность! - шепнул ей доктор. Он обратился к больному и ласково сказал ему: - Вам не должно сердиться.
- Кто это тебе говорил? - угрюмо отвечал больной.
- Она велела.
Больной мгновенно успокоился.
- Да! - сказал он. - Но когда же опять придет она? - продолжал он, водя рукою по лбу. - Я чуть вижу ее; мне так темно, темно!
- Вам велели лечь и успокоиться. - Больной не сопротивлялся, лег и закрыл глаза. Доктор опять накрыл его платочком Эммы.
Княгиня плакала.
- Видели ль вы, княгиня? - громко сказал тогда доктор.
- Ах! тише - не тревожьте его!
- Не бойтесь. Теперь может греметь гром и его не разбудит: он очарован неестественным сном, пока его природа и сила, выше его природы, спорят между собою о нем. Видите ли вы? Верите ли вы? Еще ли надобны вам объяснения?
- Верю, хоть ничего не постигаю: Но что должна я делать? Повелевайте мною, г-н доктор.
- Вы видите то, чего никто еще не понимает. Люди назвали это животным магнетизмом. Великий Месмер первый угадал эту тайну бытия всемирного. Ваш сын полсутки тому назад находился в высшей степени безумия, но теперь совершается над ним таинственный процесс магнетизма, и он в самом опасном положении. В то же время жизнью моею ручаюсь вам, что он выздоровеет. Сядьте, княгиня, и выслушайте.
Как бы это сказать вам? Самый высокий ум человеческий есть крот, выглядывающий из норы своей на вселенную. Но где человек сближается с универсальною жизнию, там он становится весь мир, вся вселенная; крот, как часть целого, есть микрокозм макрокозма. Поелику для содержимого в содержащем пространство и время исчезают, ибо из "не-я" они переходят в его "я", то посему взор наш видит сквозь море, живет в прошедшем, и воля человека непобедима, если только он обратит силу и волю свою на действие, внутри и вне себя все равно, ибо тогда природа становится частию его самого, субъектом его объекта… Чувствую, что я говорю темно; но, позвольте … Любили ль вы, княгиня? Вы молчите: верно вы никогда не любили, не знаете любви, этого совершенного уничтожения воли, не знаете субъективной жизни чужою жизнию. Жаль, жаль, что вам после этого решительно невозможно изъяснить закона, по которому человек - дух и тело, ангел и земля, великое и смешное, Кант и я, все и ничто. Вообразите, однако ж, что человек может весь перейти в универсальную жизнь; что вся его воля может устремиться на один предмет, - что тогда противостанет ему? Ему ли тогда не уничтожить собою болезни какой-нибудь? Какое сомнение! Что такое болезнь? Победа тела над духом, от которой победитель умирает. Этого победителя вдруг оковывает дух другого, переходит в него, живет одною с ним жизнью и дает ему жизнь свою. Может ли тело бороться с этим страшным противником, для которого нет ни времени, ни пространства, ни малого, ни великого и который бессмертен жизнью за гробом - следственно, бессмертен вечно, и не только там, но и здесь: дух Сократа живет в нас, хотя плоть Сократа давно умерла и истлела! Вы этого не понимаете, потому что, извините, княгиня, вы не жили духом, ибо вы не любили, а кроме любви женщина ни в чем не может приблизиться к универсальной жизни - для нее процесс универсальности объективно совершается только в любви; а во всех других случаях она живет субъективно…
Видно было, что доктору чрезвычайно казалось трудно объяснить все то, что он думал объяснить. Он усердно отирал пот с лица.
- Г-н доктор, - сказала княгиня, - мы были знакомы в Париже с последователями Месмера. Они делали тогда много шуму. Делон часто обедывал у нас. Он также говаривал как вы; но мы смеялись над ним - признаюсь вам!