Николай Алексеевич Полевой (1796–1846) - критик, теоретик романтизма, прозаик, историк, издатель журнала "Московский телеграф" (1825–1834).
В книге "Русская романтическая новелла" собраны яркие образцы беллетристики первой половины XIX века, произведения как известных, так и забытых писателей. Романтическая новелла представлена несколькими жанровыми разновидностями (историческая, светская, фантастическая, новелла о судьбе художника). Знакомясь с книгой, читатель не только будет увлечен яркими сюжетами, но и узнает о том, что читали наши предки полтора века назад.
БЛАЖЕНСТВО БЕЗУМИЯ
On dit, quo Ja folie est un mal;
on a tort - e'est un bien…
Говорят, что безумие есть зло, -
ошибаются: оно благо!
Мы читали Гофманову повесть "Meister Floh" . Различные впечатления быстро изменялись в каждом из нас, по мере того как Гофман, это дикое дитя фантазии, этот поэт-безумец, сам боявшийся привидений, им изобретенных, водил нас из страны чудесного в самый обыкновенный мир, из мира волшебства в немецкий погребок, шутил, смеялся над нашими ожиданиями, обманывал нас беспрерывно и наконец - скрылся, как мечта, изглаженная крепким утренним сном! Чтение было кончено. Начались разговоры и суждения. Иногда это последствие чтения бывает любопытнее того, что прочитано. В дружеской беседе нашей всякий изъявлял свое мнение свободно; противоречия были самые странные, и всего страннее показалось мне, что женщины хвалили прозаические места более, а мужчины были в восторге от самых фантастических сцен. Места поэтические пролетели мимо тех и других, большею частию не замеченные ими.
Один из наших собеседников молчал.
- Вы еще ничего не сказали, Леонид? - спросила его молодая девушка, которая не могла налюбоваться дочерью переплетчика, изображенною Гофманом.
- Что же прикажете мне говорить?
- Как что? Скажите, понравилась ли вам повесть Гофмана?
- Я не понимаю слова "понравиться", - отвечал Леонид - и глаза его обратились к другой собеседнице нашей, - не понимаю, когда говорят это слово о Гофмане или о девушке…
Та, на которую обратился взор Леонида, потупила глаза, и щеки ее покраснели.
- Чего же вы тут не понимаете?
- Того, - отвечал Леонид, - что ни Гофман, ни та, которую сердце отличает от других, нравиться не могут.
- Как? Гофман и девушка, которую вы любите, вам не могут нравиться?
- Жалею, что не успел хорошо высказать моей мысли. Дело в том, что слово "нравиться" я позволил бы себе употребить, говоря только о щегольской шляпке, о собачке, модном фраке и тому подобном.
- Прекрасно! Так лучше желать быть собачкою, нежели тою девушкою, которую вам вздумается любить?..
- Не беспокойтесь. Но Гофман вовсе мне не нравится, как не нравится мне буря с перекатным громом и ослепительною молниею: я изумлен, поражен; безмолвие души выражает все мое существование в самую минуту грозы, а после я сам себе не могу дать отчета: я не существовал в это время для мира! И как же вы хотите, чтобы холодным языком ума и слова пересказал я вам свои чувства? Зажгите слова мои огнем, и тогда я выжгу в душе другого чувства мои такими буквами, что он поймет их…
- Не пишет ли он стихов? - сказала девушка, которая спрашивала, молчаливой своей подруге. - Верно, это какое-нибудь поэтическое сравнение или выражение, и я ничего в нем не понимаю…
- Ах! как я его понимаю! - промолвила другая тихонько, сложив руки и поднимая к небу голубые глаза свои.
Я стоял за ее стулом и слышал этот голос сердца, невольно вылетевший. Боясь, чтобы она не заметила моего нечаянного дозора, я поспешил начать разговор с Леонидом.
- Прекрасно, - сказал я, - прекрасно, любезный Леонид! Только, в самом деле, непонятно.
- Как же вы говорите "прекрасно", если вы не понимаете?
Этот вопрос смешал меня. Я не знал, что отвечать на возражение Леонидово.
- То есть, я говорю, - сказал я ему наконец, - что трудно было бы изъяснить положительно, если бы мы захотели отдать полный отчет в ваших словах.
- Бедные люди! Им и чувствовать не позволяют того, чего изъяснить они не могут! - Леонид вздохнул.
- Но как же иначе? - сказал я. - Безотчетное чувство есть низшее чувство, и ум требует отчета верного, положительного…
- Мне всегда забавно слышать подобные слова: сколько в них шуму, грому, и между тем, как мало отчетливости во всех ваших отчетах! Скажите, пожалуйста: во многом ли до сих пор успели вы достигнуть вашей отчетливой положительности? Не вправе ли мы и теперь еще, после всех ваших философских теорий и систем, повторить:
Есть многое в природе, друг Горацио,
Что и не снилось вашим мудрецам!
Что такое успели мы разгадать нашим умом и выразить нашим языком? Величайшая горесть, величайшая радость - обе безмолвны; любовь также молчит - не смеет, не должна говорить (он взглянул украдкою на молчаливую нашу собеседницу). Вот три высокие состояния души человеческой, и при всех трех уму и языку дается полная отставка! Все это человек может еще, однако ж, понимать; но что, если мы осмелимся коснуться тех скрытых тайн души человеческой, которые только ощущаем, о существовании которых только догадываемся?..
Леонид засмеялся и вдруг обратился к веселой нашей собеседнице:
- Вам скучно слушать мои странные объяснения. Извините: вы сами начали.
- Я искренно признаюсь вам, что не понимаю, о чем вы говорите. Мне просто хотелось узнать ваше мнение о гофмановской сказке…
- Сказка эта похожа на быль, - отвечал Леонид. - Помилуйте? Как это можно?
- Говорю не шутя. Сначала мне показалось даже, будто я слышу рассказ о том, что случилось с одним из моих лучших друзей.
- Возможно ли?
- Окончание у Гофмана, однако ж, совсем не то. Бедный друг мой не улетел в волшебное царство духов: он остался на земле и дорого заплатил за мгновенные прихоти своего бешеного воображения…
- Расскажите нам!
- Это возбудит горестные воспоминания моей жизни; притом же я боюсь: я такой плохой рассказчик…
Сверх того, в приключениях друга моего я ничего не могу изъяснить положительно!.. - Леонид засмеялся и пожал мне руку.
- Злой насмешник! - сказал я.
- Вы, однако ж, расскажете нам? - повторила веселая наша собеседница.
- Если вам угодно…
Взор Леонида выразил, однако ж, что совсем не в ее угоду хотел он рассказывать.
- Ах! как весело! - сказала вполголоса молчаливая ее подруга, так что Леонид мог слышать, - он станет рассказывать!
- Ты любишь слушать рассказы Леонида? - лукаво спросила ее подруга.
- Да… потому, что они всегда такие странные… - Она смешалась и опять замолчала.
Несколько молодых людей придвинули к нам свои кресла. Мы составили отдельный кружок. Другие из гостей были уже заняты в это время картами и разговорами о погоде и еще о чем-то весьма важном, кажется, об осаде Антверпена.
Леонид начал:
- Вы позволите мне скрыть имена и предварительно объявить, что я ни слова не прибавлю и не убавлю к истине.
- В Петербурге, несколько лет тому, когда я служил по министерству… знал я одного молодого чиновника. Он был товарищ мне по департаменту и старше меня летами. Назовем его Антиохом. В начале нашего знакомства показался он мне угрюм, холоден и молчалив. В веселых беседах наших он обыкновенно говаривал мало. Сказывали также, что он большой скупец. В самом деле, всем известно было, что у него огромное состояние, но он жил весьма тихо и скромно, никого не приглашал к себе, редко участвовал в забавах своих приятелей и только раз в год сзывал к себе товарищей и знакомых, в день именин своих. Тогда угощение являлось богатое. В другое же время редко можно было застать его дома. Говорили, что он нарочно не сказывается, хотя кроме должности почти никуда не ходит и сидит запершись в своем кабинете. Должность была у него легкая, за бумагами сидеть ему было не надобно, и никто не знал, каким образом Антиох проводит время. Впрочем, он был чрезвычайно вежлив и ласков, охотно ссужал деньгами и был принят в лучших обществах. Прибавлю, что он был собою довольно хорош, только не всякому мог понравиться. Лицо его, благородное и выразительное, совсем не было красиво; большие голубые глаза его не были оживлены никаким чувством. Стройный и высокий, он вовсе не заботился о приятности движений. Часто, сложив руки, опустив глаза в землю, сидел он и не отвечал на вопросы самых милых девушек и улыбался притом так странно, что можно было почесть эту улыбку за насмешку. Бог знает с чего, Антиоха называли ученым - название, не придающее любезности в глазах женщин: говорю, что слыхал, и готов допустить исключения из этого правила. Такое название придали Антиоху, может быть, потому, что он хорошо знал латинский язык и был постоянным посетителем лекций Велланского. Впрочем, Антиох показывал во всем отличное, хотя и странное, образование. Он превосходно знал французский, италиянский и особливо немецкий язык; изрядно танцевал, но не любил танцевать; страстно любил музыку, но не играл, не пел и всему предпочитал Бетховена. Иногда начинал он говорить, говорил с жаром, увлекательно, но вдруг прерывал речь и упорно молчал целый вечер. Знали, что он много путешествовал, но никогда не говорил он о своих путешествиях…