Вышел за калитку: дома на улице теснились друг к другу, испуганно тараща окна. Вскоре выяснилось, что за водой тут надо переться километра два - не меньше. В школу - и подавно дальше. Мне сразу понравилось, что до школы далеко - это предвещало отсутствие визитов учительницы к нам...За огородами начинались обширные, болотистые луга, а за лугами - аэродром, где гудели реактивные двигатели. У последних домов Савивки вытянулся барак торфопредприятия. Там же возвышался вместительный жухлый сарай с покинутыми и ржавыми торфокопалками.
В другой половиве нашего дома жили соседи Ждановы. У них была грудная девочка, которую они потом, время от времени, к нам приносили поняньчиться, если сами уходили в гости. Жданов дядя Саша, крупнотелый мужик, вернулся из Германии, где долгое время служил. Его сдобная жена работала на железнодорожном вокзале буфетчицей.
В новом доме сначала мы порядком приуныли. Матери было значительно дальше на работу. Отцу - тоже. Вовке - в ремесленное училище путь удваивался. Вокруг не росло ни кустика, ни деревца. На улице - непролазная грязища... Но все-таки дом нам казался просторным.
В наследство от поварихи досталась нам и квартирантка, Тоня. Она работала парикмахером, жила скромно и тихо. За печкой ютился топчан - как она там помещалась - не знаю. Платила она в месяц сто рублей старыми. И в обязанность квартирантки входило иногда мыть полы. Вовка стал посматривать на ее круглые формы, облизываясь. Тогда мама сразу же предложила ей подыскивать иную квартиру, но та, вместо квартиры, нашла себе жениха из клиентов. Привела его к нам - показывать. Раньше так было принято - сначала показать будущего супруга знающим, опытным людям. Мать одобрила ее выбор.
- Только уж очень рыжый,- посомневалась Тоня.
- Выкрасишь, если не нравится. Главное, чтобы хозяйственный был,- резонно ответила мать.
Вместе жить им за печкой стало вовсе тесно, тогда жених предложил достроить флигелек и поселиться в нем. Мама согласилась. Вскоре флигель был готов. Отец выложил молодоженам печь, и они стали там жить. Когда, со временем, они перебрались в торфяной барак, во флигеле пожила и Гутя с Колькой и с собакой Найдой. А когда они получили комнату в большой коммунальной квартире, пришел проситься во флигель Артамоня, который к тому времени сподобился жениться. Мне флигель казался довольно-таки просторным, хотя был он площадью всего семь квадратных метров...
В связи с переездом на новое место жительства, я в школу не пошел, а проболтался в Роще. Стояла поздняя осень. Рабочие жгли опавшие листья. В воздухе висел серый сырой дым. Под горой, в низине, болтались мальчишки. Собирали картошины на использованных уже огородах и пекли, их на кострах. Отсюда, с горы, четко просматривалась вся Савинка до самой реки Казанки, а на том берегу - Кремль, перед ним - новый строящийся бетонный мост.
Насквозь от Тверской улицы к Козьему мостику через Гривку тянулась плотно натоптанная тропа. А в Роще расстилалось футбольное поле, на котором какие-то голодранцы, налопавшись горелой картошки, гоняли мяч, то- и дело огибая ветвистый дуб. что рос между воротами...
32
Вновь я стою у окна и смотрю, как каменщики неумолимо строят дом, как живо орудуют они кельмами, как подъемный кран подает поддоны багрового кирпича, как плывут в небе бадьи дымящегося раствора, как подсобницы- лимитчицы кидают этот серый раствор на стены совковыми лопатами. Они перепачканные, в огромных парусиновых рукавицах... А вечером, в своих общагах, намажутся, завьются и отправятся удить женихов в бары и рестораны. Но и парни там - либо лимитчики, либо бомжи, без прописки, жилья и монет. Редко заглянет коренной ленинградец. Все чаще - пристяжные. Да и не ленинградцы вовсе. Куда еще податься лимитчице, приехавшей в Северную Пальмиру покорять белый свет нарядами и красотой?.. Был павильон танцевальный в парке, да туда перлись сплошные лимитчики из окрестных общаг. Там они пьяные и плясали, и дрались, здесь же создавали временные и постоянные семьи. Потом жили эти семьи в общагах, при толпе свидетелей. Лимитчикам комнат сдавать не любят. Сколько семей создается ради прописки, а сколько рушится! Меня теща упрекала в том, что я женился из-за прописки. Но это не совсем так, хотя доля истины тут и присутствует. Но более всего я хотел семьи, хотел человека рядом, хотел детей. Я больно тогда переживал свое бесправное положение и как отец, лишенный дочери, и как лимитчик, словно крепостной крестьянин... Но минули годы, и родился у меня сын, и дочь приехала ко мне жить. Последнее оказалось не по нутру теще. Она то и дело скандалила, я готовил обеды на всю семью, молча переживал все скандалы, и не имел возможности даже напиться вдрызг, чтобы отвлечься хотя бы на время, так как мое пьяное состояние было бы использовано в качестве аргумента не в мою пользу. Встретил знакомого кочегара. Он меня спрашивает, что я такой утомленный. Махнул рукой, мол, наготовил ведро голубцов, а семья их вмиг умела. "Да-а,- протянул он.- Голубцы они метут. Это ты неправильно поступил. Я вон своим настряпал кастрюлю брюквы - едят, не торопятся" . ...Раз вернувшись поздно домой, я застукал Петра. Он, спрятавшись за пианино, ел втихомолку апельсин.
- Ты что делаешь?! - закричал я, почуяв неладное.- Ты что делаешь?!
- Бабушка сказала, чтобы съел где-нибудь тихо, а то Машка увидит и отнимет...
- А ну - немедля отдай Машке апельсин, мерзавец! Ты ей брат! Ты должен о ней заботиться - она ж на Севере жила, а там ни черта, ни одного витамина... Она должна есть, чтобы прийти в себя. Не сметь больше так делать, понял?! Ты обязан поделиться с сестрой - и как мужчина, обязан отдать ей большую часть, понял? Лучшую, большую! .. Заруби это себе на носу, на всю жизнь!..
- Да какая же она сестра ему...- усмехнулась многозначительно теща.
- Понял, Петр!? - продолжил я, не обратив на нее внимания.- Иначе из тебя никогда мужика не вырастет, если ты не будешь заботиться о женщине!
Он отнес апельсин сестре - она сидела в моей комнате и молча плакала. Я весь кипел. На следующий день занял двести рублей (неизвестно - подо что!) и накупил килограмм пятнадцать апельсинов, яблок, грейпфрутов. "Ешьте все,- сказал.- Сколько хотите. Надо будет - принесу еще. А я - не хочу".
По случаю семейной блокады мы жили с дочерью в девятиметровой комнате, перегородив ее пополам книжным стеллажом. Мне еще приходилось делать с ней уроки, иногда до двух ночи, так как она без меня почти не садилась за учебники: то ли нервишки ее дергали без меня, то ли лень-матушка ее обуяла, раньше нее на свет родилась. В конце четверти выкарабкалась с "двоек" на "четверки" и даже "пятерки". С тех пор она взялась учиться хорошо.
А Петя, утомленный вечными разборами и скандалами, не знал куда ему приткнуться. Бабушка безостановочно ругалась - по причине паралича она из дому не выходила уже несколько лет. Возвращалась с работы жена - принималась ругать меня. Потом они брались ругаться между собой - мать и дочь. И я не знал, куда мне приткнуться на белом свете. "Почему женщины любят так долго ругаться,- недоумевал я.- Мужики делают это гораздо быстрее".- "Я - и мачеха,- улыбнулась как-то жена.- Не вяжется ничуть". Ничего, связалось со временем. Приходила через день скандалить машкина мамашка. Она и в школу ходила ругать меня учителям, и чувствовал я себя виноватым перед всем белым светом. Казалось, сдохни я - и все пойдет нормально, по накатанным рельсам, все перестанут ругаться и жизнь станет совсем прекрасной! Очумелый, бродил я по квартире, не зная, куда приткнуться. А так хотелось одиночества, хоть на час, хоть на минуту... И тогда я стал спать на балконе, в двадцатиградусный мороз. Как-то вышел из комнаты, смотрю - стол завешан тряпками. Заглянул под стол - а там обживается Петр. Он уже туда тарелку с кашей принес, свечечку новогоднюю запалил, и ничего ему не мешает, и - красота. Как я ему позавидовал - но, одернув себя, я приказал разобрать вигвам. Защемило, правда, в душе - не только я маюсь, а вон и мальчонке хочется побыть в своем уголке, хочется покою.
- Ты знаешь,- сказал он как-то.- Нам дали задание в школе - написать про героев труда. Ты же много знавал героев труда?
- Да,- сказал я сыну.- Много. Знакомых до черта, этих героев. Работали вместе.
- И друзья у тебя были герои труда? - его глаза загорелись.
- Нет, Петя. Мои друзья не опорочены ни званиями, ни наградами. Так... знакомые. Я их знал - они меня знали. Ведь и на Севере и на строительстве автозавода звезды героев давали вовсе не тому, кто это звание честно заслужил... Помню, редкий из этих "героев" пользовался уважением среди мужиков. Знаешь что: ну их к черту, современных героев. Тут не угадать: честно ли он получил Звезду, или нет. Напиши-ка лучше про Стаханова. Он - родоначальник целого движения, шахтер!
- А ты его знал?
- Да.
- Во здорово! - и под моим руководством он принялся за дело. Стал копаться в энциклопедии, в каких-то документальных книжонках и брошюрах. Раздобыл где-то.
Вечером он завершил свое сочинение. Любовно посматривал на лист бумаги, где неуклюже нарисовал шахту, дядьку в шахтерской каске.
Я устало присел на табуретке, налил чаю. Время было уже позднее. Смотрел на сына и думал, что пускай хоть он с детства поживет в мире правды, и может, у него не будет стремления - жить как люди, выбиваться в эти чертовы люди - а просто он сам будет человеком. И не станет ожидать чего- то, чего мы ждем всю жизнь. Разные думы бродили в моей голове, словно банка томатной пасты, забытая возле батареи центрального отопления.
- А вообще-то,- неуверенно вздохнул я.- Если честно, то Стаханов ведь тоже как бы не полный герой, а немножко бумажный...
(Не лишнее ли я говорю ребенку-то?!)