- Ему просто больше повезло,- продолжал тем временем молоть мой язык.- Настоящим-то героем был Никита Изотов. Вот уж коногон был - я те дам!.. Куда Стаханову до Никиты!
- Ка-ак? - удивился сын.
- Дело в том, что рекорд Стаханова был организован заранее. Парторг ему лампу держал, когда он шуровал отбойным молотком, и крепильщики за ним крепили, двое. И получается, что те сто с мелочью тонн на всех подели - выйдет по двадцать пять-шесть тонн на брата. А если это крутопадающий пласт, как на Центральной-Ирмино, то что такое двадцать пять тонн на нос? Не так-то уж и много. Тогда "коны, то есть норма был семь-восемь тонн, и коногоны в "упряжку" рубили по двадцать тонн... А Никита Изотов - тот нарубил более шестисот тонн. Улавливаешь?
- Что? В шесть раз больше, да?
- Да. .. Но движение-то стахановское, а не изотовское... Но ты, сынок, об этом знай, да никому не вздумай говорить. Не надо.
У меня еще в памяти сидела его "двойка" за рассказ о ленинском субботнике. Школьники рассказывали о том, как весь советский народ от ветхого старика до пионера вышел на коммунистический субботник, и в едином порыве... А Петя рассказал честно о субботнике в нашем дворе. Советский народ вышел, а люди не вышли. Двор огромный, на тысячу квартир. С утра дворники поставили у подъездов лопаты и метлы в большом количестве. Я побуждал Петра идти со мной, зажигал его патриотическими речами, говорил, что стоит только всем вместе взяться, как наш захламленный двор засияет, и прочее... Часов в восемь вышел какой-то мужик из семнадцатого подъезда и стал откапывать свою машину от снега и льда. Затем вышли мы с сыном. Вскоре вышли еще два соседа. Получилось четыре с половиной мужика. Дворники, решив, что двор нынче уберут энтузиасты, куда-то запропастились. Мужик, откопав машину, ушел домой. Два соседа мои то и дело курили, и в общей сложности наработали по часу времени, затем скинулись на законную бутылку бормотухи и ушли в магазин. Мы с Петькой копались до двух дня, потом я предложил завершить эту бесполезную работу. Мы пошли обедать. Но после обеда Петя вновь взялся за лопату и опять вышел во двор. Я, к стыду своему, не пошел, а стал заниматься своими делами. Дотемна копошилась его маленькая фигурка с лопатой, словно он собрался срыть напрочь саму Поклонную гору. Его работа была совершенно бесполезна. И тщетна. Снегу в ту зиму понападало много, и он жесткими сугробами таился в тени до мая ... Все в классе бодро рассказывали о каком-то плакатном, мифическом субботнике. Потом вызвали и Петю. Он честно рассказал о нашем субботнике, и ему - естественно - поставили "два". .
- Понял? Про Изотова не говори, сынок, ладно? А то опять пару схлопочешь.
- Ладно, - уклончиво кивнул он.
Утром я обнаружил еще красивее оформленный листок, и на нем все что можно было зачерпнуть в энциклопедии и книжках про Изотова. Я ему ничего не сказал - это его личное дело.
Вернулся он из школы с "двойкой", но не очень унывал. А я втайне радовался за него, за принятое им решение, за то, что не послушался отца.
Он такой. Честный, работящий, душевный человек. Как-то я спросил его:
- Ты, небось, станешь либо художником, либо знаменитым танцором? - (Он занимался и тем и другим, причем, с успехом.)
- Я стану каменщиком,- заявил он.
Ну что ж. Вон они - каменщики. Закладывают мне вид из чужого окна. Нашли место - где дом строить!
33
На пороге стоял мой северный друг Хаханов и сиял. Он ждал, что я кинусь к нему с объятиями и затащу в квартиру.
- Заходи,- сказал я.
Он вошел, скинул туфли и сразу принялся знакомиться. По-северному здоровый и телом и духом. Не раз замерзал он в тундре, откачивали, отлечива- ли. Просился во Вьетнам добровольцем, в Афганистан, но его даже в Антарктиду не пустили, чего-то в анкете не сошлось. В Ленинграде он обычно бывал день, два, от силы - три. Поэтому, если Жорка ко мне приехал, можно сказать, навсегда, родственники - на неопределенное время, то Хаханов точно - дня на два. Он втащил сумку на кухню и принялся выгружать на стол огурцы, помидоры, укроп, петрушку, зеленый лук...
- Сейчас салат сообразим! - крикнул он.
- Очумел! - определил я.- Помидоры ж по червонцу на рынке!
- Один раз живем,- возразил он, доставая из бокового кармана финку, отточенную словно бритва.
- Молодец,- одобрил брат.- Сразу видно - свой мужик.
- В отпуск? - спросила его мама.
- Не, мамуленька. На работу... Настоящая шабашка подвернулась. Как раз по мне.
- Там каменщики не нужны? - спросил брат.- А то я бы месячишко смог бы на работе урвать.
- Нужны, Боренька, позарез!
- А где это?
- Отличные места. Припять. Киев - рядышком. Чернобыль называется. Вот туда и еду! - он радостно сверкнул глазами, словно не на эту жуткую аварию ехал, а получать какую-нибудь Нобелевскую премию.
- Да ты опупел, парень! - сказал брат.- Облучишься. А я - только- только женился. И тебе не советую туда.
- Не в этом счастье,- вздохнул Хаханов.
- А в чем? - ревностно спросила новая жена.
- Счастье в том, чтобы стряпать его из всяческого несчастья.
- Так ты ж после этой работы в постели ни на что не сгодишься,- встревожилась новая жена.
- Обойдусь,- сказал он.- Двое детишек у меня есть, так что программу- минимум выполнил... Да и как говорится, если хочешь быть отцом - прикрывай конец свинцом. Если ты уже отец - на фига тебе конец... Ну, ладно. Давайте - налегайте... Хлеба нет, что ли? Сейчас появится.
Когда Хаханов возник на пороге с буханкой, брат достал водку из холодильника. Налил северянину, но тот отодвинул стакан:
- Не ем, и на хлеб не мажу.
- Но ты же вон какой здоровый мужик!
- Да, на здоровьице не жалуюсь,- бахнул он себя кулаком в грудь, словно кувалдой по наковальне.- Гусеницу вездехода еще сам натягиваю, в одиночку. Потому что не пью.
Установилось молчание. Брат не знал, пить ему или нет. На что Хаханов сказал разрешающе:
- А ты дерябни, если хочешь. Не мучайся. Тем более, закуска царская. У меня и для прекрасных дам найдется напиток,- он полез в недра сумки и достал бутылку шампанского.
- Ох ты! - воскликнула мама, а мне сказала: - Иди, хоть Жору разбуди. Он ведь, небось, есть хочет.
Я послушно поднялся. Хаханов в это время сказал матери:
- А вы, видать, в юности красавица были?
Мама приосанилась, зарделась:
- Почему вы так решили?
- А вы и сейчас красивая!
- Что ты, сынок! Ну да уж!.. На восьмом-то десятке?!
- Не клевещите на себя! - воскликнул Хаханов.- Вам не больше пятидесяти шести лет!..
В комнате я толкнул Жорку и осторожно спросил:
- Жор, не пора ли вставать? Десять уже все ж.
- Нет. Я еще посплю,- пробурчал он и повернулся на третий бок.
Я возвратился на кухню. Там было людно и шумно, а хотелось немного отдохнуть.
Вначале я долго стоял у витрины какого-то магазина, тупо рассматривая никому не нужный дорогой наш товар. Стояли плечо к плечу громоздкие стиральные машины, которые из-за габаритов совсем не помещаются в ванные, да и стоят огромные деньжищи. Висели пропыленные плащи и зонты, красовались кривобокие, страшные полуботинки с аляповато шлепнутым всюду, где можно, "Знаком качества", лежали гирьки электронных часов, с которыми можно смело выходить ночью на большую дорогу, если укрепить их на конец цепи, и я ощутил свою собственную вину за это дерьмо. Ну, ладно, дерьмо выпускают заводы и фабрики, а я-то почему молчу? Потом подумал, что не только люди чего-то постоянно ждут, но и вещи. И вещи у нас годами ожидают, что их наконец-то купят какие-то приезжие ...
Поплелся дальше, рассуждая, что сам я не в силах что-либо изменить, хоть сожги себя на площади, хоть кричи криком в толпе людей, хоть валяйся в ногах у всех вместе взятых господ начальников. Повернул выпить чашечку кофе в баре, но "швейцар не пустил, скудной лепты не взяв".
Совсем было некуда податься и я направился на пляж, в Озерки. Может, там удастся полежать - погода-то прекрасная. Доехал на трамвае, вышел по тропинке на берег - всюду играли в волейбол, в бадминтон, в "очко", пили квас и портвейн. Я принялся устраиваться на пригорочке, подальше от воды, чтоб возле меня не трясли шкурами мокрые собаки. Совсем было уже лег на собственную распластанную одежду, как нечаянно заметил, что буквально в десяти метрах от меня загорали... негры! Человек двадцать. Угнетенные у себя капиталистами, они лежали в СССР под солнышком, нежились и хохотали на чистом русском языке. И чихали по-русски. И кашляли - тоже. Во, насобачились уже! Я встал и ушел. Мне показалось, что я начинаю чокаться. Надо же - померещилось - лежат совсем черные негры и еще загорают! .. Мало им. Уходя - обернулся. Нет, товарищи, загорали! И пили квас на чистом русском: языке!..
34