Карпов перевернул страницу и нарисовал березу.
Тонконогую, с чуть склоненной кудрявой головой, будто на нее налетел ветер.
- Еще! - снова сказал Архип.
Старик не отказал, и мальчик стал пристально следить за его рукой. Он, казалось, непроизвольно повторял движения грифеля, наклонял голову, как и Карпов. Черные глаза его возбужденно горели.
На другой день Архип пришел в церковь под вечер. Молча развернул перед Карповым книгу и стал медленно листать страницы. На них были изображены ели и березы. Вдруг плотник задержал руку мальчишки. Березка со склоненной кроной словно живая смотрела на него.
- Гляди, Митрий, - обратился он к сыну, - в аккурат наша.
Парень долго разглядывал немудреный рисунок, придвинув поближе к лампе конторскую книгу. Глаза его повлажнели, сердце зашлось от боли. Он увидел одинокую березку у самой речушки, на своей родине. В короткие вечера собирались возле нее деревенские парни и девушки. С Дарьюшкой встречался, обнимал ее, целовал. А нынче - в разлуке. И не знает зазноба–любушка, где ее Митрий ходит–бродит. А все распроклятый барин виноват. Озлился на своих мастеровых, не такую мебель ему сделали. А они всю душу вложили в нее. Хозяин же ихний - крепостник. Наказал отца и сына плетью. Опозорил…
- И впрямь похожа, - прошептал Дмитрий, возвращая книгу Архипу.
- В ученье мальцу надо бы, - отозвался отец. - Спроворный дюжа.
Зима, как никогда прежде, пришла рано. Снежная, вьюжная, заморозила Азовское море. С востока налетал резкий ветер, свистел в заделанных досками окнах и дверях божьего храма. Работы по его отделке продолжались. Но Архип в эти дни редко бывал у Карповых. Холод вынуждал его сидеть на кухне. Чабаненко держал мальчишку при себе, как рассыльного. То посылал за артельными, то домой - предупредить жену, что задержится на стройке.
И нынче утро выдалось вьюжным, с резким, пронизывающим насквозь худую одежонку ветром. Архип, заснеженный, в легком пальтишке, вскочил в кухню и сразу потянулся ладошками к печке. Пританцовывал на одном месте и стучал задубевшими чувяками из сырой кожи.
Вошел Чабаненко и стал тереть мясистые широкие ладони.
- Ты уже здесь. Молодец, - сказал он.
Снял серый полушубок, смушковую шапку и направился за перегородку к кухарке, но, проходя мимо окна, остановился, прильнул к стеклу. Проговорил удивленно:
- Кого это несет в такую рань?
Сидор Никифорович повернулся к двери, она широко открылась, и на пороге появился церковный староста Бибелли. Подталкивая его, вошли два жандарма - высокие, усатые, в темных шинелях и с шашками. Чабаненко побледнел, губы его задрожали. Он отступил к скамейке и, растерянный, опустился на нее.
- Здравия желаем! - простуженно гаркнул жандарм с широким бурым лицом и глазами навыкате.
- Садитесь, господа, садитесь, - засуетился Бибелли, проводя рукавом тулупа по скамейке. Показал на Чабаненко. - Он и есть подрядчик. Сидор Никифорович.
- Добре, - отозвался широколицый. Он, видимо, был за старшего.
Жандармы сели на скамью, их шашки гулко грюкнули об пол. Старший снял шапку, подбил усы, громко сказал:
- Ну и метет.
Архип, припав к печке, глядел на незнакомых людей, не отрывая глаз. Он впервые видел жандармов. Они сидели прямо, выпятив груди, на которых блестели медные пуговицы с двуглавым орлом.
- Начинайте, господин Бибелли, - снова сказал старший.
- У тебя, Сидор Никифорович, в божьем храме есть плотники, - начал говорить староста тихо и неожиданно выкрикнул: - Один со шрамом на щеке! Я запомнил его! А в земскую управу пришла бумага. Беглые они! Помещика Батурина люди. Он разыскивает их!
- Почему их? - неуверенно спросил Чабаненко. - Может, других?
- Приметы сходятся. Шрам на щеке! Старый и молодой, отец и сын. Я пригляделся, как два кобеля от одной суки! - снова закричал Бибелли.
- Они отменные мастеровые, у них золотые руки. Быстро сработали алтарь, - заговорил Сидор Никифорович, но его прервал староста:
- Они храм осквернили! Беглые. Их на каторгу надо!
- Однако ты…
- Господа, господа! - сердито возвысил голос жандарм.
Архип все понял. Бибелли выдал Карповых. Их пришли забирать. Мальчишка рванулся к двери, но ее заслонил церковный староста.
- Куда, паршивец? - взвизгнул он. - Марш на место! - и толкнул Архипа в спину.
- Ведите к беглым, - приказал жандарм, поднялся со скамьи и надел папаху. Обратился к напарнику: - Егор, приготовь железки.
- Есть! - отозвался тот.
Чабаненко вышел на улицу первым без полушубка и шапки, за ним засеменил в длинном тулупе Бибелли. Жандармы шагали размашисто, под их сапогами тяжело скрипел морозный снег. Архип, испуганный и настороженный, боязно шел позади взрослых. На глазах у него блестели слезы. Ну почему он такой беспомощный? Силы в руках нет. Связал бы жандармов, пришиб старосту и увел бы далеко–далеко Карповых. И хозяин Чабаненко не защищает их.
Появление у алтаря жандармов для плотников было неожиданностью. Карпов–старший растерянно переводил взгляд с Чабаненко на Бибелли, словно хотел спросить их, что это за люди, но не в силах был открыть рта. Дмитрий крепко сжал топорище и приподнял руку, но жандарм цепко схватил ее и вывернул назад, парень ойкнул и выронил топор.
- Давай! - приказал старший жандарм, и его напарник вытащил из кармана железные кольца с небольшой цепью.
Дмитрий покорно выставил вперед руки, щелкнули затворы, и запястья оказались окольцованными. Пораженный Архип кинулся к парню.
- Отпустите его! Он хороший! - закричал мальчик.
Бибелли схватил его за шиворот.
- Не трогай мальца, - тихо, но твердо проговорил Карпов–отец. - Архипка, подойди поближе. Возьми, - Он вытащил торчавший за ухом грифель, - Не поминай лихом, сынок. Рисуй. Ты дюже спроворный на это. Теперь надевайте и мне железки. От барской неволи только в могиле скроешься.
Карповых увели. Архип, не помня себя, направился в угол, где по ночам отдыхали плотники, упал на стружки и забился в тяжелом рыдании.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Пробудилась приазовская степь, забушевала весенними красками, заплескала разнотравьем, оделась в радужный наряд цветов. Над желтым ковром горицвета, над гордыми соцветьями бледно–фиолетового шафрана, над огненно–красными воронцами весело заливается жаворонок. Малюсенькая точка висит в прозрачной синеве, а серебристый звон слышен далеко–далеко.
Архип сидит на бричке дяди Гарася и с любопытством смотрит по сторонам. Колеса оставляют легкий след на еще мягкой дороге. Мерно покачивая головами, круторогие волы, безучастные ко всему на свете, медленно тянут бричку. Сколько длинных и однообразных верст отшагали безропотные животные - не знают ни они, ни их владелец дядя Гарась. Мальчик сидит рядом с ним, ощущая на правой щеке ласковые лучи солнца. После долгой зимы, такой горькой для Архипа, оно кажется приветливым, улыбчивым.
Потерю Карповых, их арест мальчик переживал долго и болезненно. Он стал замкнутым, со взрослыми почти не разговаривал. На вопросы Чабаненко отвечал односложно, и тот мало беспокоил его. Подарил ему еще одну конторскую книгу и даже итальянский карандаш. Просьбу Гарася отпустить Архипа вместе с ним удовлетворил сразу. И вот они едут по старому шляху, известному чумакам с незапамятных времен. Едут в верховья реки Кальмиус, где можно купить каменное уголье.
В путь отправились затемно. На рассвете Мариуполь и Карасевка скрылись за холмами, а сейчас синий день, по–весеннему веселый и торжественный, пронизан золотистыми лучами.
Гарась глубоко вздохнул, перекрестился и негромко сказал:
- Благодать божья разливается. Каждая пташка и зверек радуются теплу. И человек сердцем отходит.
- Хороший человек, - отозвался Архип и насупился. Добавил сердито: - Эт‑то, плохой - всегда плохой. Дадю Карпова и Митрия за–а-аковали в ка–а-андалы.
- Что поделаешь, Архипка? Такой закон в России, - ответил грустно Гарась, - Простой крестьянин - слуга у помещика. Подневольный.
- Эт‑то, кто такой слуга?
- Ты у Чабаненко слуга. Я - тоже. Но нам хозяин деньги платит за службу. Он власти не имеет побить нас. Мы уйдем от него, потому что свободные люди. А от помещика крепостной уйти не может. Он, как мои волы, - хочу ударю их кнутом, хочу продам, хочу отпущу в степь.
- Бить никого нельзя. Даже собак и кошек, -твердо сказал Архип.
- Доброе сердце у тебя, сынок. От матери, знать, передалось… Земля ей пухом, - проговорил Гарась и снова перекрестился. Немного помолчал, громко крикнул: - Цоб–цобе!
Волы по–прежнему понуро тащили телегу; наезженная дорога то опускалась в долины, то поднималась на перевалы, покрытые молодым, еще зеленым ковылем.
Возчик по привычке занес над головой короткий батог и выкрикнул:
- Цоб–цобе!
Повернул голову к Архипу, заговорил снова: