Пировали на свадьбе весело, подпили все, но разгульных песен и плясок не было. Набатов и смолоду не любил буйного веселья, и гости из уважения к нему сдерживали свои чересчур веселые порывы. Даже в большой стол, бывающий на другой день после свадьбы и справляемый с особым шумом и весельем, не было ни пляски, ни музыки, ни битья посуды, обыкновенно сопровождающих свадебные празднества. После ужина разрумянившиеся от выпитого вина гости чинно уселись по лавкам и затянули песню про молодых, которые то и дело обносили их пивом и брагой, низко кланялись и просили кушать по всей.
"Горько! Горько!" - слышалось беспрестанно, и молодых заставляли целоваться по нескольку раз за каждым стаканом.
- Ну вот и живите с богом, - говорил дедушка Савелий на прощанье. - Дай вам бог совет да любовь да долгий век. Ты, Груня, слушай мужа во всем, потому он глава, и свекровь почитай - старушку почитать следует, а про свата Сергея Ларивоныча я уж и не говорю, за него оба вы вовеки должны бога молить.
- Это точно, что должны они за него бога молить, - вмешался Василий Галкин. - И почитать его должны во всем паче отца родного, потому много он им добра сделал.
- Какое добро! - сказал Набатов. - Полноте об этом толковать! Вот выпейте-ка лучше на дорожку. - И он налил в рюмки вина и велел Груне подать собравшимся уходить гостям. Но, взявшись за рюмку, Савелий еще долго разглагольствовал о доброте Набатова и о том, что его следует почитать, и о том, что начальство надо уважать и слушать во всем. Галкин вторил своему тестю, соглашаясь с ним вполне.
Наконец, выпив вино, все перецеловались с Набатовым, Егоровной и с молодыми, которым еще раз пожелали совет да любовь и долгий век, и разошлись по домам.
- Слава богу, пристроили девку, - говорила Галчиха дорогой, поддерживая своего пошатывающегося мужа. - Что нужды, что дело их небогатое: поживут - наживут. Парень он работящий, старательный.
Галкин произнес какие-то неясные звуки в ответ на слова своей жены. Он сильно раскис и кое-как шел, опираясь на ее руку.
- Ладно, пусть с богом живут, - заговорила опять Галчиха, не обращая внимания на мычание мужа, - все лучше, чем в девках сидеть, по крайности заботы теперь у меня не будет. - И всю дорогу громко рассуждала она на эту тему, помахивая свободной рукой и выписывая разные фигуры по дороге вместе со своим мужем.
Простился с молодыми и Набатов и ушел в свою опустелую избу; и долго не спалось ему в эту ночь. Сел он под окно и, облокотившись на руку, уныло глядел на тихую белую улицу.
"Не воротишь, не воротишь, - шептал он по временам, глубоко вздыхая. - Все прожито, и худое и доброе - все прожито, и ничего впереди нету. Сызнова жить начинать - охоты нету, да и стар уж я стал, поседел совсем, и не пристало мне с седой головой да под венец ставать. Не женился смолоду, так теперь уж думать нечего… Стану век доживать бобылем бессемейным, а под старость к Григорию уйду либо его в свой дом переведу.
И долго еще думалось Набатову о предстоящей одинокой, невеселой жизни; вспоминалась Наталья, вспоминалось ее красивое бледное лицо, ее грустные, тихие глаза, и медленно скатывались слезы по морщинистым щекам Набатова и падали на рукава его суконного бешмета.
Не вспоминались ли ему в эту тихую, темную ночь тяжелые, жалобные стоны? Не выступали ли на чистом полу его избы кровавые пятна? Кто знает!
XXIV
Прошла неделя после свадьбы, и жизнь Гриши, ставшая на время рядом праздников, приняла опять свой будничный, серенький колорит. Попрежнему стал он работать в кричной, подвязав свой кожаный запон и обувшись в лапти с баклушами. Толстым слоем сажи покрылось его молодое, красивое лицо, и только весело блестели глаза да белели зубы, когда он, возвратившись домой, улыбался на веселые шутки и заигрывания своей молодой жены. Все было как по-старому, но чувствовалась во всем перемена - и перемена к лучшему. Парнишкой Гришей он остался только для своей старухи-матери, а для всех прочих стал Григорием Касаткиным - рабочим, семейным человеком. Мастера снимали ему шапки в ответ на его поклоны, знакомые бабы называли Григорьюшком, а мало знакомые называли по имени и отчеству. Чувствовать себя стал Григорий - будем уж и мы его называть так - лучше, будто сильнее физически и гораздо смелее и спокойнее. Усердно работал он, и скоро старики-мастера стали поговаривать про Григория:
- Славный работник вышел из него, толковый, сметливый, весь в дядю пошел. Пожалуй, годиков через пяток сам мастером работать зачнет.
И с удовольствием прислушивался к этим толкам Василий Галкин, любо ему было, что зятя хвалят. "Ладно, значит, сделали, что девку-то за него отдали; не ошиблись, значит", - думалось старику Галкину после таких толков.
- Советно ли, хорошо ли живут молодые? - спрашивали бабы у Галчихи. - Почитает ли тебя зятек-то?
- Слава богу, что бога гневить! Всем довольна, - крестясь и отплевываясь, чтоб не сглазить молодых, отвечала Галчиха.
А Груня между тем весело хозяйничала в своей старенькой избе, и, не умолкая, жужжало веретено в ее проворных, привычных к труду руках. Торопилась она выпрясть лен поскорее, чтоб успеть соткать до весны холст наравне с другими бойкими бабами, чтоб не сказали про нее, что она тихоня, не умеет ни прясть, ни ткать. Но еще больше заставлял ее спешить недостаток белья у Григория, которое, несмотря на то, что делалось из крепкого домашнего холста, изгорало и изнашивалось на работе очень скоро. Много было забот у молодой хозяйки, и всегда полны руки работы, но ни уныние, ни недовольства своей участью не смущали ее. Весело, с надеждой на свои молодые силы начинала она свою трудную семейную жизнь и чувствовала, что только упорным трудом можно отбиться от суровой бедности, и все ее помыслы устремились к нему.
- Только было бы над чем робить, а уж мы бы стали, - говорила Груня мужу, когда он отдыхал дома после работы. - Вот вытку я холст. Наступит весна - стану садить огород; одна беда - огород у нас мал. Кабы дозволил приказчик загородить там, по-за огороду-то, место пустое, вот бы хорошо-то было.
- Что же, попросить сходить можно, - ответил Григорий, - может, и дозволят.
- Сходи-ка, право, попроси. Как только снег растает, так и сходи.
- Ладно, схожу.
- Да на что тебе, большая ты сыть, огород-от? - заговорила Егоровна, - слушавшая с не совсем довольным видом этот разговор. - Ты думаешь, мало с ним работы? Ведь надо вскопать, посадить, поливать, полоть! И в этом, дитёнок, досыта наробишься, а коли бог уродит, так ведь нам с этого овощи-то девать некуда. Я вон веснусь сколько ведер картови свиньям скормила.
- Ну зачем же свиньям кормить? Осталось бы, так продавать бы стали, - сказала на это Груня.
- Продавать, да кто купит? Ведь у каждого здесь свой огород.
- Ну, здесь не купит никто, так в город бы повезла; ведь город недалеко, всего сорок верст.
Егоровна всплеснула руками при такой смелой, по ее мнению, мысли. Ей, никогда не бывавшей дальше своего покоса и ближайших лесов, куда она хаживала за грибами и ягодами, расстояние в сорок верст казалось громадным. Да и мысль о том, что в городе все чужой, незнакомый народ, что между этим народом много сердитых и важных господ и чиновников, которые, пожалуй, и даром отнимут товар у заезжей бабы, страшила трусливую, хилую старуху.
- Полно врать-то, молодушка! - сердито сказала она. - Эку штуку выдумала - за сорок верст овощи возить! Да и на ком ты повезешь! На себе, что ли?
- Зачем на себе? - рассмеялась Груня. - Да ты не сердись, мати, ведь я еще не поехала, еще собираюсь только.
- И собираться-то нечего по пустякам, - говорила Егоровна. - Ведь хлеб у тебя есть, коровушка есть, денег, хоть и немного, да все же заробит хозяин, ну и слава богу, чего тебе еще надо? Сиди-ка да сиди в избе-то; будет с тебя и домашней работы.
- В избе-то сидя, мати, ведь ничего не высидишь, - не утерпев, опять сказала Груня. - Да изба-то у нас погляди-ка какая худая: ведь развалится скоро, надо новую строить.
Григорий глубоко вздохнул при этих словах. Мысль, что надо строить новую избу, заботила его крепко. Набежали тучки и на веселое, румяное лицо Груни, задумалась и она.
- Не тужите, дети, - кротко заговорила Егоровна, - надейтесь на бога да на добрых людей. Эта изба-то ведь простоит еще год-другой; ну, а там приказчик лесу даст, да добрые люди пособят - вот и построитесь.
- Не шибко добрые-то люди нашему брату пособляют, - заговорил Григорий. - Все-то норовят, чтобы из тебя чего вытянуть, а не тебе дать; только и надежды, что на отца - пособит, не пособит он, а окромя его кому нужно.
Отцом Григорий и Груня стали звать Набатова после того, как он благословил их иконой, и на его помощь они рассчитывали больше всего.
- Как не пособит - беспременно пособит, - заговорила Егоровна, с радостью ухватившись за эту мысль. - Свадьбу ведь пособил же сделать, ну, пособит и построиться. Ему ведь денег-то девать некуды. Намедни отпер при мне ящик, так я даже сдивилась, сколько у него денег накоплено: поди, рублев со сто есть.
Егоровна не знала счету больше ста рублей и не могла себе представить суммы больше этого. Григорий и Груня переглянулись и засмеялись.
- А ты думаешь, сто рублей - бог знает, какая сумма несметная, - сказал ей на это Григорий. - Молчала бы ты уж, коли толку у тебя нету, - прибавил он, вздохнув, и потом сказал, обращаясь к жене:
- Весной нам надо помочь сделать да покос расчистить: все же, может, возик-другой лишка сенца поставили бы; вот бы, глядишь, на овечку-то и было.
- Беспременно надо, вот корова отелится, телушку бы растить стали, кабы сено-то было на улишке, - сказала