И Абдулла пробыл в доме профессора до самого позднего вечера. Теперь он уже не так смущался и меньше робел, чем в прошлый раз. В семье профессора царили искренность и радушие. Отец и дочь необидно подтрунивали друг над другом. Под конец Турсунали-ака взял у Абдуллы аттестат и попросил его написать заявление на имя ректора института. Абдулла должен прибыть в Ленинград спустя месяц, двадцать пятого августа, сам же профессор поедет раньше, через три дня ему уже надо быть в институте. С ним вместе поедет и Саяра…
Девушка проводила Абдуллу до ворот.
- Смотрите не передумайте, - лукаво сказала она.
Абдулла рассмеялся:
- Куда я теперь денусь, если даже и передумаю?.. Ведь мой аттестат в руках вашего отца, Саяра.
Девушка протянула ему руку:
- Завтра придете?
- А можно прийти?
- Конечно! Мы сходим в кино. На новый фильм.
- Как называется?
- "Любовный напиток". Играет Джина Лоллобри джида.
- До завтра, Саяра…
- До завтра, Абдулла.
Он шел домой по тихой темной улице и улыбался. Еще месяц - и прощай Ташкент. Внезапно он остановился, поднял голову, нашел в ярком ночном небе свою зеленую звезду и подмигнул ей. "Надеюсь, ты будешь светить мне и в Ленинграде", - подумал он и вдруг вспомнил, что еще не нашел звезду для Гюльчехры. "Надо будет заняться этим как-нибудь на досуге, так сразу не выберешь", - решил Абдулла. И все же настроение у него как-то потускнело, он почувствовал себя немного виноватым. Хотя в чем? Что он такого сделал?
Некоторое время Абдулла стоял у своих ворот, не решаясь войти. До чего их дом старый! До чего невзрачный! Случись, придет к нему Саяра, так он со стыда сгорит! И опять же эти книги. Всего-то их у него штук восемьдесят, все в нише помещаются. Саяра Хемингуэя перечитывает. Перечитывает! А он его и не читал. Все больше по программе, экзамен ведь надо было сдавать, золотая медаль не шутка. Но ничего. Он еще ее догонит. Обязательно догонит. А после окончания института первое, чем надо заняться, - это дом подновить или же купить новый. Одну комнату он отведет под библиотеку, другая, самая большая, будет залом-гостиной, ну и, конечно, отдельную комнату займет столовая… Да, так он и сделает.
Долго не мог заснуть Абдулла. Все в родном доме казалось ему отталкивающим: и старый желтый самовар, стоящий в нише, и потолок из покоробившейся фанеры, и дряхлая балахана, и эта дурацкая люлька - бешик…
На следующий день он пришел к Саяре и застал у нее целую компанию молодежи. Весело было, шумно. Саяра про кино и не вспомнила. Абдулле это не понравилось. Не понравилось ему и то, что она никак не выделяла его среди других парней. И до Абдуллы внезапно со всей очевидностью дошло, что он для Саяры всего лишь один из многих, да, именно так, всего лишь один из многих. Это ощущение не покинуло Абдуллу и на другой день, когда они все-таки пошли вместе в кино…
Перед отъездом профессор пришел попрощаться с Гафурджаном-ака.
- Абдулладжан теперь наш, - пошутил он, поздоровавшись с хозяином.
- Я охотно отдаю его вам, как говорят старики: кости отроков наши, а мясо ваше.
Они рассмеялись.
- Турсунали, спасибо вам, - на глазах Гафурджана-ака вдруг заблестели слезы. - Я вам очень благодарен. Вся надежда у нас на Абдуллу. Когда мы состаримся, он будет светильником в нашем темном доме. И вот мы его отпускаем… Главное, чтобы вы там присмотрели за ним. И этого будет достаточно.
- Что вы, пока он не освоится, пока не разберется, что белое, а что черное, я ему буду помогать. А потом он уже сам будет знать, что делать. Я буду о нем справляться, - сказал Турсунали-ака. - Так что можете быть спокойны.
- Спасибо, спасибо.
Наутро Абдулла провожал профессора и Саяру в аэропорт.
- Приезжайте пораньше, - сказала на прощание Саяра. - Я вам покажу город. Покатаемся по Неве на "Ракете".
Когда самолет скрылся в облаках, сердце у Абдуллы защемило. И он не мог понять почему.
14
Когда он отворил ворота, его родители сидели рядышком на супе. Вид у них был невеселый. Абдулла тоже присел на край супы, вопросительно посмотрел на мать.
- Ну что, проводил? - спросила Шаходат-хола.
- Да
- Скончалась Саодат-апа.
- Кто?
- Саодат-апа, соседка твоего дяди в Мингбулаке, - объяснила Шаходат-хола.
- Это кто же, мать Гюльчехры?! - Глаза Абдуллы расширились, он медленно поднялся с места.
- Да. Кажется, ей и сорока лет не было, так, отец?
- Во всяком случае, что-то около этого, - подтвердил Гафурджан-ака. - Что мы будем делать?
- Не знаю, - сказала Шаходат-хола. - Может, дадим телеграмму?
- Не говори глупостей, - отрезал Гафурджан-ака. - Человек умер, а ты - телеграмму! Съездила бы вместе с Абдуллой.
- Оставить тебя одного?
- А что со мной сделается? Я здоров как бык. И потом, два дня - не год. Поезжайте. Вечерним поездом.
Шаходат-хола задумалась.
- Слышала, что я сказал? Собирайся в дорогу. Ведь надо купить того, другого…
Абдулла стоял потупившись. Бедная Гюльчехра. Каково ей теперь! Прощаясь, они обещали писать друг другу. Письма Гюльчехры должны были приходить на почту до востребования. Он-то не сдержал своего обещания - неужели из-за Саяры? Нет, просто некогда было. А написала ли Гюльчехра? Почему он до сих пор не думал об этом?
И Абдулла заторопился на улицу.
- Куда? - бросил ему вслед Гафурджан-ака. - Не уходи далеко.
- Я скоро вернусь.
К счастью, почта еще не закрылась на обед. Абдулла вынул из кармана свой досаафовский билет и протянул его девушке, сидящей у окошка.
- Пожалуйста, мне должно прийти письмо из Коканда…
- Без паспорта мы не выдаем, - равнодушно сказала девушка.
- Я вас очень прошу, это важное письмо. Я сейчас сам еду в Коканд.
- А коли сами едете, зачем вам письмо?
- Беда случилась. Неожиданно приходится ехать. Да есть ли письмо-то?
Девушка лениво стала перебирать груду писем. Вынула одно, повертела его в руках и покосилась на Абдуллу.
- От кого должно прийти письмо?
- От Саидовой. Саидовой Гюльчехры, - торопливо ответил Абдулла. - Есть?
- Есть. Кем она вам приходится?
- Знакомая. Хорошая знакомая.
- Гм… - Девушка покачала головой. - Знаем мы ваших знакомых. Сказали бы просто, что это ваша подружка, с которой вы встречаетесь.
Абдулла разозлился.
- А какое это имеет значение? - спросил он с вызовом.
- Если это для вас не имеет значения, то для нас имеет, - грубо сказала девушка. - Из-за нестоящего любовного послания вы доставляете беспокойство всей почте. Берите. В следующий раз приходите с паспортом.
Абдулла взял конверт и тут же надорвал его.
"Здравствуй, Абдулла. Немного прошло времени с тех пор, как ты уехал. А мне кажется, что много. Моей маме стало совсем плохо. Приезжал знаменитый доктор, ничего не смог сделать… Сказал, что нет надежды. Он ушел, а я целый день проплакала. Вечером оставила отца возле матери и вышла на улицу. Сама не знаю, как очутилась у нашего родника. Помнишь, сколько раз мы там сидели? Как ты живешь, Абдулла? Мне кажется, без тебя в кишлаке стало совсем пусто. Если будет у тебя возможность, приезжай перед началом занятий. Может, к тому времени и мать поправится. Я жду тебя с нетерпением. Гюльчехра".
И еще было выведено внизу страницы: "Прости, я писала у очага. Могут встретиться ошибки".
Абдулле стало не по себе. Почему он ей не написал? Ведь они условились. Бедная девушка, что она сейчас делает? И вообще, что она теперь будет делать?
До самого отъезда да и в поезде Абдулла был мрачен. Шаходат-хола после нескольких неудачных попыток вовлечь его в разговор замолчала…
Солнце уже начинало припекать, когда они подошли к Мингбулаку. В доме бабушки никого не было, кроме жены Абида-ака.
- Все на похоронах, - тихо сказала она.
Абдулла поставил чемодан на веранде и вышел на улицу. Возле дома Гюльчехры стоял понурившись Самад. Абдулла тихо приблизился к нему, они поздоровались молча, кивком головы.
- Выносят! - прошептал Самад.
Абдулла заглянул в ворота. Над женщинами и мужчинами, заполнявшими двор, поднялся гроб, накрытый красным бархатом, колыхнулся в руках людей и поплыл к воротам.
Напрасно Абдулла искал Гюльчехру в густой толпе. Людские волны подхватили его и понесли по пыльной дороге за околицу кишлака.
Кладбище было довольно далеко от Мингбулака. Нещадно палило солнце. Многие изнемогали от жары. Когда гроб опустили на землю, подул легкий ветерок. Абдулла ощутил пряный запах бурьяна и огляделся. Ветви яблонь гнулись под тяжестью плодов. Если бы не гроб под красным бархатом, если бы не старики в чалмах, кладбище это вполне можно было принять за обычный яблоневый сад, в котором еще не собран урожай.
Со дна узкой ямы поднялся могильщик, одетый в белый халат, и что-то сказал высокому широкоплечему человеку, стоящему рядом с гробом.
- Кто это? - спросил Абдулла у Самада.
- Раис. Нормат-ака.
Председатель колхоза поднял руку…
- Слушайте, слушайте, - раздались голоса.
Нормат-ака провел рукой по лицу и начал тихим голосом:
- Товарищи, сегодня у нас большое горе. Мы прощаемся с нашей сестрой, мы прощаемся с нашей Саодат.
В толпе кто-то всхлипнул. На глазах Нормата-ака заблестели слезы.