- Что скажете, господин офицер? - обратился прямо к Саблину студент в тужурке.
XXXVI
Саблин оглянул все общество. Он уже разделил его в своем уме на людей, ему сочувствующих, в которых он почему-либо сумел возбудить к себе симпатию, и на людей непримиримых, возненавидевших его с первого взгляда за его мундир, за погоны, за шпагу, за цветную фуражку. Он понял, что этих людей ему не свернуть и им не доказать правоту своего мнения.
К первым принадлежала дочь хозяйки. Олицетворенное непротивление злу, она стала на его сторону лишь потому, что увидала, что на него напало большинство, а он не готов к защите. На его стороне, очевидно, была и молчавшая все время Маруся Любовина. Такая красавица не могла не быть доброй. Этого требовала гармония. Красота невольно тянулась к красоте, а Саблин знал, что он красив. Он принял вызов ради нее. Он все время чувствовал на себе взгляд темно-синих глаз Маруси, хотел блеснуть перед нею умом и не ударить лицом в грязь. Он чувствовал, что она, все время молчавшая, волновала своим взглядом всю молодежь, и она сталкивалась мнениями ради нее.
Союзником была и белобрысая с прыщами на лбу девушка, и красивая барышня, сидевшая рядом с madame Мартовой. Одна была слишком некрасива, другая, напротив, хороша собою, и потому обе, наверно, имели добрые сердца.
Вихрастый гимназист открыто стал на сторону Саблина, студент с кованым воротником тоже ободрительно смотрел из своего угла. Он был, видимо, свой, не из кухаркиных сыновей или хотел казаться таким и потому хотя и возражал, но возражал слабо, видимо, только для того, чтобы не потерять своего веса в этом обществе.
Было несколько безразличных. Три барышни сидели рядом подле недурненькой гимназистки, перешептывались между собою, смеялись, толкали друг друга и, видимо, далеки были от всего этого спора. Здесь, как и везде в России, барышни сбились в один угол стола, к самовару и хозяйке дома - мужчины заседали на другом. Большинство курило, не спрашивая позволения хозяйки.
Самыми непримиримыми были Павлик, бледный, нездоровый и злой, студент в тужурке, технолог, еще два гимназиста и маленькая девица с тонким длинным носом, похожим на птичий клюв, которую Саблин про себя прозвал "пигалицей". Саблин заметил, что его противники были все некрасивы, болезненны, имели какой-либо физический недостаток. Товарищ Павел подергивался, технолог слегка заикался, у студента в тужурке одно плечо было короче другого, пигалица была безнадежно безобразна - вероятно, это влияло на них и усиливало их злобность. Напротив, те, кто старался примирить, были или красивы, как Маруся Любовина, вихрастый гимназист и студент с кованым воротником, или если были совсем некрасивы, как Варя Мартова, то были здоровы и хорошо сложены. Варя Мартова - сними с нее ее круглое курносое лицо с близорукими глазами в очках - красавица, русская полная красавица с большой грудью, широкими бедрами и полными белыми руками… "Видно, - подумал Саблин, - верна русская поговорка - Бог шельму метит".
- Я с вами совершенно не согласен, - начал он свое возражение реалисту, - злоба между людьми существовала независимо от того, имели они оружие или нет. Оружие явилось потом, как результат необходимости защищаться.
- Старо! Старо как мир. И давно позабыто! - закричал студент в тужурке. - Homo homini lupus est (* - Человек человеку - волк) - это оставить, это забыть надо.
- Но, - вдруг возразил студент с кованым воротником, - именно христианство породило безчисленные войны, крестовые походы, иезуитизм и инквизицию.
- Да, неправильно понятое, - звонко, действительно как пигалица, прокричала маленькая девица. - Но христианство, претворенное в социализм, несомненно, прекратит войны.
- Или превратит их в безконечную классовую борьбу, - вставил вихрастый гимназист.
- Товарищи, - воскликнула из-за самовара Мартова, - но мы опять далеки от темы.
- Тезисов нет, - сказал студент-технолог.
- Я поставил вопрос совершенно ясно, - сказал реалист, - и получил уклончивый ответ. Я поясню. Мировое положение так запуталось, народы вооружились, и потому войны стали вполне возможны. Мир обратился как бы в лук с натянутою тетивой. Каждое мгновение может начаться пожар мировой войны. И я утверждаю, что для того, чтобы прекратитьтакое невозможное положение, необходимо кончить вооружения, перековать мечи на орала. Когда не будет военного привилегированного сословия, не будет офицеров и воинской повинности, войн не будет.
- Нет, это не так, - возразил Саблин. - Это утопия. Сделать так, чтобы все разоружились, невозможно. Но допустим, что это сделано. Но разве для того, чтобы воевать, нужны магазинные ружья и скорострельные пушки? Достаточно выломать палку, взять самый мирный инструмент: молоток, топор, серп или косу, чтобы стать сильнее человека голого. Малейший неразрешенный или неразрешимый спор - и драка готова, а драка между народами - война. Военная наука…
- О!.. Какую еще науку выдумали! - воскликнул технолог. - Да разве есть такая?
- А как же, - уже владея собою, возразил Саблин. Маруся его вдохновляла. Он видел сияние ее глаз, радость, в них отраженную всякий раз, как он что-либо удачно ответил. - Военная наука есть, и она так же точна, как точна математика. У ней есть свои аксиомы, у ней есть свои теоремы, и подобно тому, как в математике Пифагор, Ньютон открыли нам законы непреложных истин, в военной науке великие полководцы, начиная с Александра Македонского и Юлия Цезаря, оставили ряд выводов, составивших то, что вошло в основу тактики и стратегии.
- Ну, например, - снисходительно сказал технодог, готовый разбить по пунктам все, что попробует сказать Саблин.
- Например, - отвечал Саблин, - Наполеон нам завещал, что для того, чтобы победить, нужно в известном месте в известное время быть сильнее противника. Он сказал нам les gros bataillons ont toujours raison (* - Большие силы всегда себя оправдывают). И мы, например, часто проигрывали сражения и кампании только потому, что надеялись на доблесть русского солдата и на русское авось и вели бой батальонами там, где надо было навалиться корпусами… Другое правило говорит нам, что начатую победу надо довершать непрерывным, неутомимым преследованием. Дорубать до конца. Петр Великий сказал по этому поводу - "недорубленный лес вырастает скоро"…
- Ужас! Ужас! - запищала пигалица. - И вы этому ужасу даете святое имя науки.
- Наука убийства! - с отвращением проговорила одна из бледных барышень и презрительно поджала губы.
- Это не наука, - сказал студент в тужурке. - Если играть такими аксиомами, то и остановку во фрунт можно ввести в догмат науки.
- У них есть и другие аксиомы, - ядовито сказал реалист. - Их Суворов сказал: "За битого двух небитых дают".
- Он не совсем так сказал, - успел только вставить Саблин, как на него мощным басом обрушился студент в куртке.
- Ну, что вы говорите! А фридриховское изречение, что нужно, чтобы солдат боялся палки капрала более, нежели пули неприятеля.
- А аракчеевское: "Нужно забить десяток, чтобы выучить одного".
- Шпицрутены и палки, палки… - кричала пигалица.
- Товарищи, спокойствие, - пыталась вернуть порядок Варя Мартова. Но страсти загорелись, к методичному спору молодежь не была готова ей надоело сидеть за столом, хотелось движения, шума, крика. - Мордобойство. Драгомиров пишет: "в войсках бьют", - говорил реалист.
- Я сама видала на даче, как офицер бил денщика, - вставила пигалица.
Штатских за людей не считают. Этим летом у театра Неметти конвойный офицер студенту руку отрубил - и ничего.
- Скандалисты!
- Товарищи! Это свинство, - кричал вихрастый гимназист. - Это не спор, все на одного, не дают слова сказать.
- Мы личностей не трогаем.
- Всякая личность достойна уважения. Герцен смог даже о жандармских офицерах хорошо написать.
- Но принципы! Борьба против принципов.
- Социалисты правы! Они требуют всеобщего разоружения.
- Уничтожения армии!
Слова вспыхивали и летели, как яркие огоньки дешевого фейерверка. Саблину трудно было следить, кто что говорит, отвечать было безполезно. Кому? На что? Но молодежь заражала его. Он покраснел, и ему было хорошо в этой словесной свалке. Он начал понимать спортивный интерес спора.
- И первые вооружаются, - выкрикнул смело вихрастый гимназист. Все повернулись к нему.
- Как? Что? Вот ерунда, - раздались восклицания. - Товарищ, вы обалдели.
- Бомбами и револьверами, - сказал гимназист и сам испугался своих слов. Все обрушились на него.
- Товарищи, это предательство.
- Опричник.
- Сам опричник!
- Господа! Довольно.
- Это подлость.
- Гадость, - шипела пигалица. - Это самозащита. Борьба за свободу.
- Нет, каково! Каково! Подумайте. Социалисты вооружаются. Сказал тоже!
- А хотя бы и вооружались. Они вынуждены к этому гнетом правящих классов.
- Ну, господа, довольно, - вдруг сказала madame Мартова и встала из-за стола. - Поспорили, повоевали и баста. Идемте петь.
Все задвигали стульями и стали выходить из-за стола. Никто, кроме Саблина, не подошел благодарить хозяйку. Саблин хотел поцеловать ей руку, но она сильно потянула ее книзу и не дала ему это сделать. Здесь это было не принято.
Студент в тужурке сложил свои руки рупором и диким басом, как кричат в театральном райке, вопил: Любовину! Любовину-у-у!..