- Мама, вы ошибаетесь, это, напротив, все говорят: Гете и Пушкина. C'est très bien porté.
- Я, пожалуй, голосовал бы за Данте, - сказал негромко, точно про себя, Василий Степанович. Он взял у хозяйки стакан и окончательно сконфузился, пролив несколько капель на блюдечко и на скатерть.
- А вы?
- Я был убежден, что следует говорить: Розанова, - ответил Браун.
- Я взял бы Ната Пинкертона, - мрачно сказал с расстановкой Беневоленский, автор "Голубого фарфора".
- Ну, уж это, ах, оставьте, уж вы-то, дядя, наверное, взяли бы полное собрание своих творений, - возразил Никонов.
Никонов был душой общества, собиравшегося в будуаре госпожи Кременецкой. Говорил он все с чрезвычайной энергией в выражении и всегда в шутливой или полушутливой форме. Эта вечная шутливость, незаметное порождение застарелой неврастении, несколько утомляла. Однако, при его появлении все изображали на лицах приветливую улыбку, что его еще более утверждало в бессознательно принятой им, не изменившейся за пятнадцать лет, роли живого юноши и души общества. Женщинам Никонов нравился чрезвычайно, особенно при первом знакомстве. Он зачем-то издавна делал вид, будто влюблен в Мусю. Она прекрасно знала, что он и не влюблен ни в кого, и ни одной молодой женщины не может видеть равнодушно. Но тон его ей нравился. Ее ответной мерой была резкость, которая была бы неприличной, если бы с самого начала Мусей не было установлено, что ей все позволено.
Хозяйка любезно расспрашивала Брауна: давно ли он в Петербурге? Надолго ли приехал? Верно, нигде за границей нет такой отвратительной осени? Муся, не без беспокойства глядя на мать, прислушиваясь к их разговору.
- Ах, вы остановились в "Паласе"? У нас будет сегодня еще гость оттуда. Может быть, вы его встречали: майор Клервилль из английской военной миссии…
- Да, я его знаю…
- Вы с ним знакомы? Я его видела в ресторане "Паласа", - сказала Муся. - Он был в штатском. Какой очаровательный!
- Очаровательный.
- Правда ли, что он шпион? Я обожаю шпионов, ну, просто с ума схожу!..
- Муся, перестань говорить глупости…
- Мама, что мне делать, если я непременно хочу выйти замуж за шпиона…
- Все англичане шпионы, - подтвердил медленно поэт. - Шекспир тоже был шпионом.
- Заткните фонтан, дядя. Шпион не шпион, а, должно быть, присматривается к тому, что у нас делается, как же иначе? - сказал Никонов. - Англичане поклялись воевать с немцами до последней капли русской крови.
- Ох, господи, все слышали эту шутку сто раз, - сказала Муся, затыкая уши.
- Напротив, майор Клервилль обожает Россию, - сказал Браун. - Он ведь сам из intelligentsia, - это теперь у англичан модное слово. Прежде они из русских слов знали только zakouski и pogrom, теперь знают еще intelligentsia. Все равно, как у нас все знают: если англичанин, значит контора и футбол. В действительности, англичане самый путаный народ на свете. И майор Клервилль - самая настоящая интеллигенция, с сомнениями, с исканиями, с проклятыми вопросами, со всем, что полагается. Он сомневается почти во всем… Ну, не во всем, конечно: в победе Англии, наверное, не сомневается, и в том, что Индии не надо давать независимости, - в этом, вероятно, также не сомневается… Но во всем остальном…
Хозяйка улыбалась, кивая одобрительно головой.
- А ведь слово "интеллигенция" выдумал почтеннейший Боборыкин, - сказал негромко Василий Степанович.
- Ничего подобного, оно встречается в "Анне Карениной", - возразил Никонов.
- Нельзя говорить: "ничего подобного", - поправила Муся.
- Оставьте, пожалуйста, отлично можно… И потом, помните, еще Столыпин сказал, что это только инородцев интересует, как можно и как нельзя говорить: мой язык, как хочу, так и говорю.
- Ну вот, вы известный антисемит, - несколько озадаченно сказала Муся.
- Я антисемит на немцев… Знаете, кстати, почему у меня репутация антисемита? Меня одна барышня спрашивает: "Григорий Иванович, вы женились бы на еврейке?" - "Смотря на какой", - говорю. Вот за это меня ославили антисемитом. Что ж, по-вашему, я обязан жениться на всякой еврейке?
- И все неправда! Никакая барышня вас ни о чем таком не спрашивала… Этот анекдот я в Москве слышала два года тому назад. И "антисемит на немцев" тоже слышала…
- Лопни мои глаза!.. Отсохни у меня руки и ноги!.. Чтоб я тут на этом самом месте провалился!..
- Господи! Григорий Иванович! - страдальчески улыбаясь, сказала хозяйка.
Поэт, загадочно глядя на шею своей соседки Анны Сергеевны, спросил вслух сам себя, какое слово лучше передает ощущение женской кожи: peau veloutee или peau satinee. Из передней слышались звонки. Из кабинета доносился радостный голос хозяина. Хозяйка поддерживала разговор, следя за чаем и косясь в сторону столовой. Там, за дверьми, нанятые клубные лакеи делали свое дело, с презрением глядя на напуганных горничных хозяев.
- Он в самом деле так красив, этот англичанин? - спросила Мусю вполголоса Глафира Генриховна.
- Прямо на выставку англичан! - сказала Муся, закатывая глаза. - Он похож на памятник Николая I… А фрак, фрак!.. Григорий Иванович, отчего на вас так не сидит фрак?
- Это вам так кажется, потому знаете, что лордова порода, - обиженно сказал Никонов. - Верно, фрак как фрак.
- А зовут его Вивиан… Григорий Иванович, отчего вас не зовут Вивиан?
- Оттого, что разумный человек не может так называться, несерьезное имя. Вот послушайте: Гри-го-рий Иванович, как это хорошо звучит: серьезно, солидно, приятно… Я очень доволен… Только кретинический лорд может себе позволить быть Вивианом.
- Разве он лорд? - спросила Анна Сергеевна.
- Кажется, нет… Впрочем, не знаю… Знаю только, что я погибла.
- Я знаю из верного источника, что он не лорд и не аристократ, - сказала желтолицая Глафира Генриховна, которая все знала из верного источника.
- Вешать шпионское отродье! - сказал Никонов и сделал страшные глаза.
XII
В одиннадцатом часу гостиная и кабинет стали быстро наполняться; звонки следовали почти беспрерывно. Среди гостей были люди с именами, часто упоминавшимися в газетах. Были и богатые клиенты, которых Кременецкий награждал за дела знакомством с цветом петербургской интеллигенции (это и у него, и у них выходило почти бессознательно, однако банкиры и промышленники ценили связи своего юрисконсульта, а иных известных людей из его салона заполучали и в свои). Прибыл и английский майор. Его приезд произвел маленькую сенсацию. Он явился в походном мундире, - почему-то это доставило удовольствие хозяину. Еще приятнее было то, что англичанин понимал русскую речь и даже, видно, любил говорить по-русски: по крайней мере, он на первую же, заранее приготовленную фразу Кременецкого, начинавшуюся со слова "аншанте", ответил: "О, я очень рад действительно" с такой любезной улыбкой, что Кременецкий сразу растаял. "В самом деле красавец, хоть картину пиши, - подумал он, - недаром Муська о нем три дня трещит"… Английского гостя Кременецкий проводил в гостиную, познакомил его там с Тамарой Матвеевной и усадил рядом с Мусей. Она устроилась так, что возле нее как раз оказался свободный стул. Разговор у них сразу покатился как по рельсам, и Кременецкий счел возможным оставить англичанина в гостиной, хотя большинство видных гостей-мужчин находилось в кабинете.
Майор Клервилль был очень доволен тем, что попал на вечер к адвокату, у которого, как он знал, собиралась передовая петербургская интеллигенция. Его в первую минуту немного удивило то, что на русском вечере почти все было, как на английских вечерах. Разве только, что в передней шубы не клались на стулья, а вешались; да еще один из гостей был в пиджаке, а не во фраке и не в костюме, который здесь, как, впрочем, везде на континенте, именовался неясным англичанину, хотя и английским, словом смокинг. Мужчины вообще были одеты хуже, а дамы лучше, чем в Англии. Среди дам было много хорошеньких, - больше, чем было бы на английском вечере. Особенно понравилась Клервиллю та барышня, рядом с которой его посадили: она была именно такова, какой должна была быть, по его представлениям, девушка, стоящая в центре петербургской передовой интеллигенции. Правда, заговорила она для начала не о серьезных предметах, но говорила так умно и мило-кокетливо, что майор Клервилль просто заслушался и сам не торопился перейти к серьезным предметам.
"Ну, что ж, теперь, с Божьей помощью, можно загнуть и музыкальное отделение", - подумал Кременецкий и незаметно показал жене глазами на рояль. Тамара Матвеевна чуть наклонила утвердительно голову. Кременецкий обменялся любезными фразами с барышнями, поговорил с Никоновым, с Беневоленским.
- Верно, вы сейчас творите, - уж такой у вас вдохновенный вид!.. Что ж, может быть, когда-нибудь в вашей биографии будет упомянуто, что вы у нас задумали шедевр, - сказал он шутливо поэту и вышел очень довольный. "Отлично идет вечер, потом ужин, от шампанского еще лучше станет", - подумал Семен Исидорович.