Бабушка Устинья и сама не твердо верила в город и даже побаивалась его, но Дуня так заманчиво нарисовала ей, как они там по-новому заживут: Микулку отдадут в ученье, он будет одет, как барич. Дуня где-нибудь поступит в больницу либо в монастырь в послушницы, а бабушку возьмут любые господа в няньки. И вот - усталость ли старушечья, грех ли из-за пряжи, или нищета на старости - склонили бабушку Устинью на сторону этой городской мечты, как на спокойное и даже чем-то новым радостное окончание дней. То, что Дуня попадет в монастырь, теперь не смущало старуху. В монастыре она сама бывала пришлой богомолкой, а теперь будет приходить туда к своей родной голубушке и ближе будет к Богу и хоть на старости отдохнет возле господ, в удобной, чистой, сытой жизни.
- Там видно будет! - говорил Петрован, уверенный в удаче.
Когда он был с ружьем в руках, он всегда чувствовал себя уверенным в удаче и богатым, и упрямым, и свободным.
- А только што, парнишку я никуда от себя не отдам. Он у меня, можно сказать, одна надежда.
Микулке льстила эта отцовская надежда, как на опору, и почему-то вместе с тем было печально думать: может быть то, о чем толкуют эти дни бабушка и Дуня и отец никогда не будет правдой, а будет он, Микулка, по-прежнему сидеть в избе один, голодный и без обуток.
- Тятя! Все-таки мы куда-нибудь поедем?
- С печи на полати! - безнадежно вставила старуха. - На своих-то на двоих далеко не уедете…
Петрован поднялся из-за стола и объявил решительно:
- А вот увидишь, продадим корову, избу заколочу, да и поедем… А вы, как знаете! Раз дочь у меня стала эдакая умная…
Он не договорил, потому что в избу вошел Илья и, крестясь на икону, говорил вместо молитвы. У него всегда так выходило.
- Чего это ты так шибко кулаками машешь?.. Здорово, бабка! С праздником! - и сейчас же толкнул в пузо Микулку пальцем.
- Фу-у, ядрена мышь, в новой рубахе сидит! А пошто на улку не идешь? Там, мотри, ребята за Потаповой избой на телячьей шкуре с яру так летают, только дым идет.
Румяное, безусое лицо, веселая улыбка, шуточные слова - все в Илье было приятно, а то, что он сказал о катании ребятишек, Микулку обдало горячим паром, хотя на улице трещал мороз, обманчиво-веселый, светло-золотой.
- Тятя! Я пойду-у?
- Куда? Закоченеешь враз!
Петрован нахмурился, припомнил, как теща отнесла на днях и бросила обноски в сени Спиридоновне.
- Да и не в чем тебе напуститься-то на эдакий мороз.
Но бабушка вступилась:
- Да пускай он хоть проветриться. Во все свое оболоку опять ды ладно!
И началось быстрое снаряжение Микулки на улицу. Впервые в эту зиму, в одежде и самостоятельно. Даже Илья стал помогать.
- Да хоть шапку-то мою наденьте, - посоветовал отец.
- Да она куды?.. Вот лучше шалью подвяжу.
- Будешь, как девчонка, - пошутил Илья, - А курточку-то полотенцем подпояшем, - хлопотал он, забавляясь Микулкой.
- Фу-у, вот дак маскировщик! Да он Валенки-то потеряет. Постой, онучи-то наверни какие-нибудь!
- Ну-у!.. Не замерзну! - молодецки пропищал Микулка и, потащив через порог огромные валенки, сразу же упал в сенях, но засмеялся и видно было, как вставая на ноги, он счастливо захлебнулся острым, чистым воздухом.
Все трое постояли, поглядели в раскрытую дверь и Петрован первый сказал:
- Запирайте дверь-то!
А потом, когда Илья, захлопнув дверь и не отпуская скобы, продолжал стоять возле нее, Петрован прибавил:
- Проходи, садись Илюха. Что прижался у порога-то?
- Постою, такое мое дело.
- Што так: из купцов да в слуги?
Илья робко поглядел на бабушку Устинью и ответил Петровану с запинкой:
- Может я к тебе… просителем пришел?
- Ему бы только зубы скалить! - залезая на печь проворчала бабушка.
И Илья, правда, оскалил все свои широкие и белые зубы.
- Ты съела свои-то дак и не скалишь. Ежели мне вышибут и я не буду скалить.
- А ты, брат, только говори! - посоветовал хозяин, - За што тебе их вышибать?
- Рад бы толком, да видишь…
Он заглянул в свою шапку и прибавил:
- С матерью я шибко разругался…
- Из-за чего такое?
- А все из-за нее же… Из-за Дуни.
Илья шагнул к Петровану, сел на лавку, сразу вскочил, махнул рукой и сказал сердито:
- Да што я - урод какой? Што - мы што ли пропадем с ней, с Дуней? Я хоть завтра могу из дому уйти… В работники могу наняться…
Петрован и бабушка смотрели на Илью в недоумении. Наконец, бабушка тихо спросила, обращаясь к зятю:
- Да он што это: сватается эдак-то за Дунятку, што ли? Не пойму я.
- Ты видать для праздника немного выпил? - ухмыльнулся Петрован.
- В рот я его не брал покуда! - ответил Илья, - А вот сегодня, может и напьюсь.
- Да ты наперво у девки-то спросил? - пропела бабушка Устинья.
- Дак, вишь, у рук-то не было… А она у вас больно спесивая…
Петрован тряхнул волосами, вздохнул. Прибрал с стола рассыпанные крупинки пороха.
- Не знаю, друг Илюха, што тебе сказать на это: отдать девку на грех - горе, отдать на нужду - вдвое. Ты по работникам-то не жил. А мы жили. Знаем, как это несладко.
- А я говорю, девку спросить надо! - закричала с печи бабушка Устинья, - Ты, Петрован, видать, хоть сейчас, и слово дать готов.
- А што такое? Вот возьму и дам.
- На-дыть, так и есть. Девка-то может и не желает вовсе.
- А я говорю: возьму и отдам! - отстаивал свои права Петрован, - Мало что она желает? Я ей родитель, али нет?
Илья, подойдя к печке, закричал старухе:
- Ты думаешь, што этот барин за себя возьмет ее? Надсмеется он над вами, только и всего.
Бабушка Устинья передразнила Илью:
- Барин! Барин! Надсмеется… Много ты тут смыслишь?
- Никаких нам баринов не надо! - заорал Петрован с перекривленными губами и ударил по столу кулаком. - Ежели Илья не шутит - вот и с Богом! А разговор о баринах надо оставить без последствия!.. А ты, должно совсем из ума выжила: о барине задумала… Давай, смеши людей-то!..
Старуха как-то вся враз плюхнулась с печи на пол и подбежала с крючковатой рукою к лицу Петрована.
- А я те вот што скажу, - залепетала она задыхаясь, - Ежели ты девку будешь силой принуждать - я сама с ней, крадучись, уйду и крышка.
- Куда? Куда это? - закричали в один голос Петрован и Илья.
- А в монастырь! Вот куда… Што? Взял? Богу посвятим себя, а паренька в люди отдадим. И нечего им с тобой всю жизнь мыкаться. Ничего!.. Меня тебе давно не надо, а ребят я на нужду да на наруганье тоже не оставлю… И это мой тебе последний сказ! И не чего на меня буркалы-то пучить… Я те не боюся!
Петрован стоял с широко раскрытыми глазами и ничего не мог ответить. Он знал старуху и цену ее слов порядком испытал. Еще при жизни жены теща не раз наскакивала на него, и он никогда не смел даже крепко выругать ее. Теперь он только показал на нее Илье и, жалко ухмыльнувшись, повторил:
- Ты видал таких, ай не? Видал, ай не?
В это время кто-то сильно побарабанил в заиндевевшее окошко.
- Эй, Петрован! Бабушка Устинья! Бегите скореича на речку. Там парненка-то ко льду примерз.
Это кричала Мавра Спиридоновна и потому в избе не сразу поняли. Илья услышал голос матери, метнулся в угол, а Петрован к окошку.
- Да где он? Чего такое?
- Бегите, говорят вам: валенки-то потерял он, босиком на льду стоит… Ребятишки один валенок-то на Потапову поветь забросили…
- Ах! Матушки мои родимые! - завизжала бабушка Устинья, заметалась по избе. - Где же у меня обутки-то? Да куда же это шаль-то я девала? Господи, помилуй. Эдакое варначье! Вот арестанты экие. Петрован! Не видал ли ты мои валенки-то? Господи прости!
Но Петрован без шапки, выбегая из избы, крикнул ей:
- Дыть, ты ему их отдала, Микулке.
- Да што же это, батюшки! - застонала бабушка Устинья и бросилась на улицу босая и раздетая.
Илья выглянул следом за нею из избы, но тотчас захлопнув дверь, с усмешкой озорника стал держать ее за скобу.
- Ты опять тут?.. Отвори!.. Прокляну! Отвори - прокляну!
И у Ильи сейчас же опустились руки.
- Ну, вот. Опять и прокляну! - сказал он, с унылой покорностью впуская мать в избу.
Спиридоновна, с прикушенной губой и искаженным злобою лицом, стала искать в избе что-нибудь потяжелее, чем бы ударить сына, но на глаза ей не попалось ничего, кроме бабушкиной прялки.
- Вот я тебя сейчас. Я-т-те пок-кажу-у!
И неумело, по-бабьи взмахивая прялкой, она зацепила ею за полати и, не успев ударить сына, на двое переломила прялку.
Илья не мог удержаться от смеха и промямлил прыгающим голосом:
- Ну, вот! Чужую прялку изломала.
- Прокляну-у! - завопила Спиридоновна.
- Да ну, иду, иду я… Не кричи ты, Бога ради! - испуганно сказал Илья и вышел.
Спиридоновна, трясущимися руками сложила прялку и, озираясь, торопливо положила ее на прежнее место, будто целую. Поправила, выпавшие из-под шали волосы и вышла из избы, оставив дверь не запертой.
В избу медленно вползал пар и таял, пока мороз не вытеснил его. С улицы стали близится и нарастать суетливые, бестолковые крики бабьих и мужицких голосов, заглушавших совсем охрипший, задыхающийся вопль Микулки.
- Да, дитятко! Вот каторжное отродье! - вопила бабушка Устинья, вбегая в избу первой и стуча по полу закоченевшими босыми ногами. - Да будьте вы со свету прокляты! Да родимый ты мой, дитятко! - причитала она, плача без слез. - Чем он помешал им? Что он им доспел худое?
- Снегом надо. Снегу! - кричал Петрован, внося паренька в избу. - Заприте дверь-то!