- Господи! Научи. Дай мне крепости… Дай мне, Господи, терпенья. Научи кротости!
Упал ниц, лежа всхлипывал, повторяя все те же слова о кротости, смирении и терпении. А сам, нет-нет, прислушивался, припадал к полу и, пересилив боль, шептал:
- Господи, помилуй!.. Заперлися…
Лимпея вошла в горницу, оправила на голове повязку и, видя мужа на коленях, остановилась у порога в страхе или в изумлении.
Медленно встал на ноги Корнил, отвернулся от икон и, бросившись к жене, страдальчески и кротко зашептал:
- Запирался? Опять запирался!
Переполненная жалостью и ненавистью к мужу женщина сказала:
- Да не терзайся ты! Не изводися. Ну, што же я доспею: спину заставил растирать ему. Я уж и сама не рада жизни этой окаянной здеся…
Поедая глазами жену и указывая на божницу, Корнил шептал:
- На Бога погляди! Ну, погляди на Бога прямо. А! Не можешь? Не можешь поглядеть на Бога?
- Да будя, будя! - простонала Лимпея, - Жилы мои вытянули. Кровь всю выпили, - тут же сжалилась, - Ну, ложись, Господь с тобою. Помолись Богу да ложися…
- Не могу я спать теперича. И молиться не могу я… Думы меня одолели. Нет, у меня терпения сносить мою обиду.
- Ну, какая же обида? Ну, я, вот она, с тобою… Ну, иди ко мне, иди сюда. Я сама тебя разую. Уложу, как дитё малое.
Корнил покорно и поспешно подошел к ней, продолжая шептать:
- А потом, когда усну - ты опять уйдешь? К нему уйдешь, как в прошлый раз?
- Да не уйду! Собакою цепною буду у кровати всю ночь сидеть, стеречь тебя. Выть буду всю ночь… Пальцы свои грызть с горя лютого!
Лимпея сдвинула густые брови, скрипнула зубами.
- Ну, не надо. Ну, не надо злиться! - исступленно стал уговаривать ее Корнил. - Не надо плакать. Я буду тихо сидеть вот за столом, а ты ложись… Я буду тебе читать писание… А ты ложись и слушай…
Устало и неторопливо села у стола Лимпея.
- Ну, почитай… Почитай - душу свою облегчи… Я послухаю, послухаю…
- Нет, ты ложись, а я посижу. Я дух свой хочу утешить писанием…
Он сел у стола, раскрыл книгу, но не мог читать. Лишь перебирал листы дрожавшими руками, стараясь и не находя нужной страницы.
- Не могу я, не могу одолеть себя, - заключил он кротко, - Вот ежели бы таким сделаться, как святой Яков. В миру живет, в миру отрекся от всех благ земных и благо ему, Лимпеюшка, благо ему, дядюшке Якову.
- Просто дурачок он, твой дядюшка Яков. А дуракам, понятное дело, ничего не надо.
- Нет, он не дурачок! - горячо ответил Корнил, - Нет, нет, он мудрость воспринял от Бога и от юности преборил все страсти. А я - не могу… Я не умею… Лимпеюшка, я грешный. Меня мучают мирские страсти.
- Ой, да, какие у те страсти! Хворый ты смолоду, вот и горе. И не надо бы тебе жениться вовсе!
- Не моя была воля, Лимпеюшка, не моя воля.
- Ты воли не имеешь, а я виновата. Ты хворый, а я виновата.
- А! А тебе надо сильного? - сквозь слезы продолжал Корнил, - Тебе надо такого, как Мотька Бочкарь, разбойника?.. Ну, где же мне взять такую силу… Где же мне взять здоровья, коли Бог его у меня отнял?
- Да не распаляй ты душу зря. Я к слову! - низким голосом, примиряюще, сказала Лимпея. - Читай-ка со Христом. Я послухаю. Мне и самой не сладко горе наше мыкать.
- Горе мыкать?.. Какое горе мыкать?.. Пошто тебе со мною горе? - подходя к жене подвизгивал Корнил. - Ты мне скажи все от души… Ты мне откройся во всем… А, может, ты и в Бога не веруешь, а?.. Лимпея, ты скажи мне. Поче ты в прошлый раз к Петровне, к просвирне, уходила, а?.. Ты у ней ворожишь, а?.. А про кого ворожишь? Ну, скажи же…
- А ты поче к ней ездишь? - огрызнулась женщина, - Ты тоже ездишь к ней - я знаю…
Корнил смутился, заморгал, виновато улыбнулся.
- Я?.. Я только два раза, Лимпеюшка… Я с дяденькой Яковом у нее видаюсь, чтобы батюшка не знал. Мне у ней легко бывает. У ней тихо, чисто, как в келейке. Дяденька Яков там рассказывал, а я слушал. Он говорил наитием. И про сон один мне рассказывал… Видает он его по-разному, по-новому, а сон один и тот же… Когда говорил, делался как на иконе. А он, Лимпеюшка, совсем даже неграмотный, а мне не дано такого сна увидеть.
Нетерпеливо перебила его Лимпея:
- Ну, вот, и шли бы все трое, куда не то в леса спасаться и сны бы там видели хорошие. Ни во сне, ни на яву не вижу с вами никакого роздыха. И леса мне ваши опостылели.
- А ты откройся мне. Ты не таись - скажи: какого тебе надо роздыха? - таинственно допрашивал Корнил. - Я не буду на тебя серчать ни в чем. Только скажи мне правду.
- Серчать! - передразнила Лимпея. - А может мне на вас надо серчать. В берлогу в эту свою заманили… Давай-ка спать ложиться, завтра чуть свет надо вставать. Коров одних двенадцать штук доить должна одна-одинешенька. Ну, ложися, будя думать-то, сердце надрывать.
- Ложись ты сперва, - робко попросил Корнил.
- Да, лягу, лягу я… Не бойся, не уйду. И, быстро раздевшись, она погасила свечу у иконы. - Ну, гляди, ложусь я…
- Ложись, а я посижу еще немного, дух свой утишу святым писанием, - тихо всхлипнул Корнил и, сев за стол, задумался, глядя куда-то через стену горницы.
Ложась в постель, Лимпея, позвала его особым мягким голосом:
- Иди ко мне… Я приголублю тебя, мой болезный… Иди ко мне.
Но Корнил, как бы не слыша, стал читать, хотя не мог понять прочитанного.
- "И старче премудрой рече: быша бо нетленное во тле и в тлене… испепеляй… и тлен испепеляй… Быша бо не тленно в тле…"
Еще нежнее прозвучал голос зовущей женщины:
- Корнилушко! Иди ко мне скореича. Я полюблю тебя…
Но Корнил отвечал ей словами, чуждыми ее желанию:
- Лимпеюшка! Уйти бы нам в скиты. Уйдем отсюда, слышь ты, оба? Вместе построим где-нибудь келейку.
- Ну-у, опять ты про то же! - скучным голосом сказала она. - Да разве "он" останется тут в лесу?
- А мы тайком, Лимпеюшка… Нам ничего не надобно. Только бы ты со мною…
- Да куда же я с тобой поеду? Кабы был ты пошустрей да поздоровше. А то ведь и сам-то ветра не осилишь. Иди-ка спи, ложися.
Женщина вздохнула, потянулась, устало и сладко зевнула, а Корнил прислушался к чему-то за стенами дома.
- Шестой год живу с тобой, а ни одним дитенком не понеслась, - грустно промолвила Лимпея. - Был бы дитенок, дак я знала бы за что терпеть. А то никакой нету охоты маяться. Чую вот, што вяну, как травинка без росы, - и, положив голову на оголенную до плеч руку, с вызывающим смехом прибавила, - А вот, пришел бы молодец какой - ушла бы с ним куда-нибудь подальше.
- Што ты сказала? - опомнившись спросил Корнил, - С кем ушла бы?.. Может с Мотькой?
- А чем Мотька не молодец? С ним не заскучала бы.
- А грех-то? Грех-то? Грех-то!..
- Ой, уж! С вами без греха живу… Тоже безгрешные.
- Значит, правду согрешаешь, а? Значит, правду с ним, с отцом, согрешаешь?.. Ну, признавайся, не таись! - подходя к ней, умолял Корнил.
Лимпея засмеялась, приласкала его и запела сладостно и нежно:
- Да што же мне таить-то от тебя? Ну, вот она я, вся тут… Ну, бери меня, милуй, аль унеси куда-нибудь в леса дремучие… Ну, дурачок ты мой! Ложись скорее, приласкаю, пока хочется.
- Тебе все шутки, а у меня на сердце камень… Сказала бы ты мне правду всю. Легче бы сердцу было.
- От правды легче не бывает никогда. Правда, завсегда страшная.
- Значит, правда? Правда, што ты с ним грешишь? - застонал опять Корнил. - Ну-у… Скажи-и!
Лимпея вся переменилась, голос ее огрубел, слова запрыгали:
- Ну, вот опять зачал вы-ыть! Сказано тебе, што никакой тут правды нет. Постылы оба вы - вот, правда. Вот это истинная правда!
Но Корнил, допытываясь своего, шептал:
- А што он говорит с тобой, когда ты с ним одна бываешь? Ну, што?.. Чем он соблазняет тебя? Про золото тебе открылся, а? Открылся?
Испытующе глядя на мужа, Лимпея увидела в нем какого-то другого, по-новому постылого ей человека.
- А тебе на што про это знать? Ты в скитники себя готовишь, - тебе нужно знать про житейское…
- Ты не верь ему! Не верь! - шептал Корнил. - Он никогда тебе не скажет. Он даже мне не скажет, где у него што лежит…
- А может, я уже давно знаю, где оно зарыто золото, да не хочу его… А вот захочу, шепну два слова Мотьке, и поминайте, как звали.
- Нет, нет, Лимпеюшка!.. Не надо, не хоти - это греховное… Греховное, не надо нам с тобою ничего…
- Тебе не надо, а мне надо!..
- На што тебе, на што? - шептал таинственно Корнил. - Оно, все это золото, разбойством, сказывают, добыто. И без злодейства уйдем с тобой подальше… Построим часовенку и зачнем молиться подальше от греха. Уйдем, Лимпеюшка?
- Да бу-удя тебе зря болтать! - устало протянула женщина. - Иди, говорю, спи. Спасаться надо будет, дак сама уйду. Парой не спасаются.
- Эх, Лимпея, я тебя не люблю уж больше.
- Да ну-у не лю-юбь! - позевывая, передразнила Лимпея. Какая уж любовь в берлоге? Спать хочу я! Намоталась за день-то. А утром до свету вставать. Иди, говорю, пожалею.
Корнил опять приблизился к Лимпее, но возле кровати замер, прислушиваясь.
- Слышь, Лимпея… Будто кто-ето кричит…
- Да ветер это… Ишь, какая буря-вьюга.
Снимая пояс и вытягивая ухо в сторону окна, Корнил испуганно произнес:
- Слышь, собаки лают?.. Кто-то быть воет…
- Ну, волки воют. Впервые что ли? Экой ты, какой робенок.
Но в голосе вьюги со стороны лесной поляны явственно плелся протяжный женский голос, чуть слышный, далекий:
- Ба-атюшки-и!
- А може это искушение, какое? - в страхе зашептал Корнил.