Старик только теперь понял слова Микулки о потерявшейся сестре и все же недоверчиво спросил:
- Да как же это могла девка потеряться? Цыгане, што ли, украли?
Но из рощи вдруг донеслись громкие мужицкие слова:
- Илья! Илюха! Да это ты тут, што ли?
Песня в роще порвалась и в другом конце рощи отозвалось эхо:
- …оли!..
Микулка вскочил с места и поглядел на косогор. Дед глянул туда же и спросил:
- Это тятька твой кричит? Тебя, знать, кличет.
- Не-е… Меня зовут Микулкой, - с придыханием прошептал мальчуган и быстро побежал на косогор, на голоса.
Дед проводил его глазами и наклонился к закипевшему котелку с картошкой.
- Косолапый сорванец… Дотошный! - проворчал старик, чуть дрогнувши огромной густой бровью от набежавшей на лицо его усмешливой ласки к чужому незнакомому парнишке.
Из рощи скоро послышались громкие и радостные голоса.
Старик насторожился и вскоре увидел бежавшего назад и озиравшегося парнишку, точно там в роще отца его облапил медведь. Потом Микулка как бы осмелел и снова бросился в рощу. Голос его вплелся в общий громкий говор мужиков, и тройная общая разноголосица отозвалась в лесу, на другом склоне оврага.
- Чего они там обзарились? - проворчал старик, и в самом деле подумал, что может быть мужики поймали подраненного волка.
Но вот все трое вышли из лесной чащи и кубарем покатились с косогора к деду.
- Вот, ведь, слышь - случай какой! - радостно прокричал Петрован деду.
- Микулка! Вот вырос-то, ядрена мышь! - говорил ямщик, идя рядом с Микулкой.
- А мы тут вот у дедушки заночевать хотели. Ну, прямо Бог!.. Случай-то!.. - лепетал Петрован, суетясь и посматривая снизу вверх на огромного, возмужалого и кудрявого, заросшего пушистой бородою Илью.
- И я, понимаешь, ровно чуял! Ну, прямо потянуло меня сюда да и только… Здорово, дед!
- А-а! да ты тут у меня бывал уж, - сказал старик.
- Как же! - и Илья сообщил Петровану:
- В прошлый раз я закурить к нему спустился, а он мне, понимаешь, осетину меда дал.
Микулка глядел на парня с восхищением. В широких плисовых шароварах, запущенных в высокие с набором сапоги, в лаковом ремне поверх синей сатиновой рубахи, враспашку нанковый, немного выцветший от солнца пиджак, и помятый, со светлым козырьком картуз, из-под которого завивались рыжевато-русые волосы. Все это показалось Микулке настолько красивым и завидным, что он тут же твердо решил непременно сделаться таким же ямщиком.
- Дак где ты тут живешь и как чего? Рассказывай, - допытывался Петрован, - Садись вот тут… Чайку с нами попьешь?
- Фу-у! Долго, слышь, рассказывать… Ты-то вот скажи, как там у нас? Все ли живы, здоровы? - присаживаясь у костра спросил Илья.
- Да ничего. Кирюшка, твой братаник, вырос, прямо мужиком глядит. Работает. Просто, ничего уж, как большой. Мать твоя, действительно, стала прихварывать. Ну, тоже ничего. Шумит со всеми… О тебе все здышет, - заключил Петрован со вздохом, явно соболезнуя соседке.
Илья тоже вздохнул, скинул картуз, достал из-под околышка готовый желтоватый косячок бумаги и стал свертывать папироску.
- Обо мне чего теперь вздыхать? Мне уж туда теперь возврату, понимаешь, почитай што нету.
Петрован занялся чайником, достал из котомки хлеб и завалявшийся кусочек сахара. Хотелось ему угостить Илью.
Старик же, молча слушавший, не понял, кем приходится ямщик Прохожему и спросил у Ильи сурово:
- А по какой статье тебе возврату нет на родину? Проворовался што ли?
Илья наклонился к костру, взял рукам уголек и Микулка снова восхитился тем, что Илья держал горячий уголь прямо пальцами.
- Проворовался и есть, - сказал Илья, и небольшой отцветший ус его скривился. Ямщик пыхнул табаком и посмотрел на старика с сознанием своей силы, правоты и превосходства, - Дела такие, дедка, вышли… - и обратился к Петровану:
- Ну, а как насчет Овдотьи? Отыскалась, нет?
Микулку это укололо. Не понравилось ему, что Дуня названа была Авдотьей, но он смолчал и продолжал смотреть на парня, который дрогнувшей рукой погладил его по голове.
- Растешь? - спросил Илья, как бы не желая слушать то, что ответит ему Петрован.
Но Петрован молчал, а Илья крякнув, будто голос отказался ему повиноваться, с силой выдавил из себя:
- Я, понимаешь, недавно ее во сне видел…
- А сколько раз уж я! - выкрикнул Микулка, но Петрован движением руки остановил его и, подавая Илье чашку, сказал тем же ровным и грустным голосом, каким он теперь говорил о дочери.
- Да, деданька. Пятый год в печали нахожуся.
И только теперь ответил на вопрос Ильи:
- По сказам должна жива быть… Веснусь Трофимовна вернулась с богомолья и пришла к нам, сказывает: как есть, говорит, Дуню видела. Ну только видела в церкви, мельком со щеки. И, говорит, в монашьем наряде. Плат, говорит, черный, опущен низко эдак на глаза и молилась, говорит, вся на коленях… - Петрован еще глубже вздохнул, - А может так ей показалось зря. Старушка-то сама уж плохо видит.
Илья нахмурился и промолчал.
Дед поднялся, покряхтывая сходил в избушку и принес в деревянной самодельной миске осотину меда.
- Покушайте-ка, вот, послаще, - сказал он.
Любопытно ему было все в этих своих случайных гостях. Не все он понимал, но сердцем чуял, что не надо спрашивать. А было жалко их и жалость не умел он иначе выразить, как самым сладким угощением - медом, чудотворным даром Божьим.
Микулка покосился на мед, но не посмел взять и швыркал чай даже без хлеба, который был отложен для Ильи. Но Илья не пил, не ел и это понял дед, как кручину парня по оставленному отцовскому дому.
- Да, - сказал он наставительно, - Пчела вон и та своим хозяйством живет, а человеку не сидится дома… Все ему надо шататься.
Петрован понял это, как упрек себе и поспешно стал оправдываться:
- А, видишь, деданька, я не то што зря шататься, а дочку свою искать пошел.
- Дочку? - строго спросил дед. - Слышу я, што дочка потерялась, а как так дочка потерялась? Чудно мне это… Бери меду-то! - прикрикнул он на Микулку. - Бери, бери! - совсем сердито приказал он и сам сунул кусок осотины в руку мальчугана.
- А видишь ли, какое вышло дело, деданька, - говорил Петрован все с тем же вздохом углубленного воспоминания. - Приехал к нам в деревню господин один. Поученный будто как - и эдакой…
- Мазурик! - перебил Илья. - Из поселенцев с политических.
- Пошто напрасно говоришь? - мягко заступился Петрован и продолжал теми словами Дуни, которые запомнил о Проезжем.
- Человек, действительно хороших обстоятельств, ну только что, конечно, из господ; и все у него выходило как-то… А девка же моя была немного грамотная. Книжки, то да се, ей наморочили, слышь, голову…
Илья вновь перебил Петрована:
- А правда, што мать моя на суд на меня подавала? За лошадь? Будто я украл у ей?
- Ну, это она пристращать тебя хотела, чтобы воротить домой, - умиротворяюще ответил Петрован.
Но Илья вдруг вспыхнул и стал выбрасывать из себя злобные и грубые слова на этот раз только для деда.
- Вот понимаешь, дедка, матерь какая есть! Жили мы, прямо скажу, справно. С молодожняком было тринадцать лошадей, семь коров доилось. А я, когда случилось все это, уехал на самой кляче, на кобыленке старой… Ну и продал ее за десятку. Дак меня за это дело два года тягали на допросы.
- Неужто разыскали? - удивился Петрован.
- А я ж без пачпорта ушел. Надо же было объявиться. Вот, понимаешь, и канителили меня как справдешнего вора. Матушка родная! - злобно протянул Илья и замолчал.
Потом, когда выпил без хлеба и без сахара свой чай, поглядел на потухшую зарю и вспомнил:
- Пашку, сына Терентьича я в прошлом годе встретил тут на тракту, - обращаясь к Петровану улыбнулся Илья, - Партию он арестантов провожал, в конвое шел. Узнал меня. а я-то сперва не узнал его. В ефлетуры уже вышел… Ничего, разговорились, будто и не ссорились. Он мне и сказал, что мать на суд на меня подала. Подвез я его в повозке, он мне и покаялся, что, дескать, мать же моя тогда его подбила и камедь-то подстроить. Помнишь ты, над Дуней на святках изгалялись?.. Вот она какая мать моя! - закончил Илья и подбородок его дрогнул.
Но Петрован опять попытался примирить его со Спиридоновной. По мере удаления от родной деревни, у Петрована все более смягчалось сердце и даже на Спиридоновну у него не осталось ни какого зла.
- Бог ей судья! Теперь не поправишь. А только плакала она об тебе шибко. Убивалась.
- Плакала! - передразнил Илья. - Што ж плакать, коли жисть всю нашу исковеркала?.. А, конечно, родная земля тянет… В работниках бы не жил, кабы порку эту при всем обществе… Как вспомнишь… Другой раз песню запоешь и…
Илья не досказал. Голос его поперхнулся, а глаза стали искать чего-то не то в роще, не то в небе, в стороне от чужих взглядов.
Дед покачал головой и сказал:
- Н-да! Вон оне дела какие… Выпиваешь? - спросил он у Ильи.
- Да не пролью, - глухо проворчал Илья.
- Понятно дело чижало, - сказал старик. - Пейте с медом-то послаще!.. - сердито заключил он, подвигая мед Илье и Петровану.
И опять послышался печально-углубленный голос Петрована:
- И вот, ровно как в реку канула. Может и в живых давно уж нету, а я все думаю: а вдруг - где не то на след наступим. Главное из-за паренька хлопочу. Один он у меня, а как-то все растет не по пути: ни в ученье, ни к хозяйству не пристроен. Вот и пошли…
Дошел печальный рассказ до сердца дедова и он разговорился.
- Вот я и говорю: пчела и та живет как-то по божьему, и все она в труде и завсегда у ней порядок.