- Герой не столько моего, как твоего романа, - сказала она, со злостью швырнув газету.
- Что ты только говоришь? - взмолилась Ольга Ивановна. - Это ты должна подумать, почему каждый раз вляпываешься с женихами…
Удар был больной - Наташа выбежала из столовой, вслед ей с телевизионного экрана очередной певец, воткнув в рот микрофон, громко кричал:
Ты полюби меня однажды
И потом всю жизнь меня люби…
Спустя неделю Наташу пригласили повесткой в прокуратуру. Она пошла туда. По совету многоопытной матери захватила с собой кольцо.
- В конце концов, кроме этого колечка, тебя ничто с ним не связывало, - говорила мать, провожая ее. - Отдай им колечко, и делу конец…
- Никакого романа у нас не было… - со спокойным видом говорила Наташа следователю, отворачиваясь в сторону, будто от солнца, бившего в окно. - Пожалуй, он был ко мне неравнодушен, даже сделал мне в день рождения дорогой подарок. - Она вынула из сумочки кольцо и положила его на стол. - Солнце вспыхнуло и погасло в бриллианте. - Мне не нужен его подарок…
- Вас не смутила стоимость подарка? - спросил следователь, разглядывая кольцо.
- Я цены его не знала. Только когда показала вашу повестку маме, она сразу сказала, что вызывают из-за колечка, и объяснила, что оно дорогое.
Следователь посмотрел на нее с непонятной грустью, вздохнул и, оформив, как положено, сдачу кольца, отпустил ее.
- Надеюсь, меня больше таскать не будут? - спросила Наташа.
- Если понадобится, вызовем, - ответил следователь.
Больше не вызывали. Спустя месяц она уже не чувствовала ни горя, ни жалости. Одна злая пустота. Сказала маме: "Ты говорила возраст - это опытность и мудрость. Запомни - ты толкнула меня в этот позор…" Единственным, чего она лишилась в результате этой истории, были игры в теннис по утрам на Петровке - она стыдилась показаться там.
Прошло после этого почти два года, и вот в буфете министерства Наташа Невельская случайно встретилась и познакомилась с Евгением Максимовичем Горяевым, который вскоре стал ее мужем.
Глава третья
Сергей Акимович Гурин очнулся утром. Увидел над собой белый потолок и висевший высоко стеклянный шарик абажура, скользнул взглядом вниз по стене: электрический выключатель над белой тумбочкой, какая-то рогоза с подвешенными на ней стеклянными колбами и резиновыми трубками, а дальше - дверь с забеленными стеклами - больница!
Да, да, конечно, больница. Гурин подумал об этом спокойно. Что ж тут удивительного? Последнее время сердце качало все хуже. Сколько он заглотал нитроглицерина - откроешь левый ящик служебного стола, а там гремят пустые стекляшки от лекарства. Врачи давно говорили - надо лечь в больницу, серьезно подлечить сердце. И в горкоме это говорили. Конечно, надо было, но что теперь об этом вспоминать? Вот она, больница, он здесь и вроде жив. Гурин захотел повернуться на бок, и все исчезло…
Прошло еще несколько томительных длинных больничных дней, когда счет времени шел по градусникам, по завтракам и ужинам да по обходам врачей. Сколько он здесь? Пожалуй, больше недели - Гурин точно определить не мог. Он уже знал, что у него двусторонний инфаркт, что положение у него было тяжелое, осложненное тем, что его нашли лежащим на полу с запозданием на целый час. Пришлось прибегнуть к сложной аппаратуре реанимации, и он лежал в этой специальной больничной палате…
- Мы, батенька, вас воскресили, а теперь обязаны поставить на ноги и вернуть в строй, - сказал ему профессор Струмилин. - Но помогайте и вы. Пока не разрешим - никаких движений, лежать по стойке "смирно", не волновать себя никакими посторонними мыслями.
Но однажды профессор сказал:
- Опасный рубеж, батенька, пройден, завтра вас перевезут в обычную палату.
С вечера накануне волновался, плохо спал ночью… Когда стали перекладывать с кровати на каталку, застыдился своей беспомощности. Но вот его повезли по длинному коридору, вкатили в маленькую палату и переложили на кровать. Он полежал несколько минут с закрытыми глазами и стал осматривать комнату. Немного справясь с волнением, повернул голову и встретился взглядом с соседом по палате. И оба рассмеялись: они знали друг друга давно.
Гурин издали симпатизировал Лукьянчику, его удачливой судьбе. На сессиях горсовета, когда слово предоставляли Лукьянчику, в зале неизменно возникало оживление. Выступал он смело, с хлестким украинским юморком, вызывая то смех, то аплодисменты. Пожалуй, лучшего соседа по больничной палате Гурин не мог себе желать, по крайней мере, скучно не будет.
- Ну что, прокурор, инфаркт? - тихо спросил, улыбаясь, Лукьянчик.
- Выходит, что так, - ответил Гурин. - А я и не знал, что вы тоже здесь.
- Откуда же знать-то? Бюллетеней о состоянии здоровья лиц среднего звена в газете не печатают. С нами все проще. Вчера навещал меня мой зам Глинкин. Рассказывает - позвонил Митяев: где Лукьянчик? В больнице. Что он там делает? Лежит вроде с инфарктом. Нашел время… и вешает трубку. Митяев в своем репертуаре. - Лукьянчик тихо и беззлобно рассмеялся. Председатель облисполкома Митяев действительно был человек сухой, исповедующий святую уверенность, что с людей должно только требовать. Но надо сказать, сам работал как вол и со знанием дела, за что ему прощали и его жесткость…
- Давно лежите? - спросил Гурин.
- Вторую неделю завершаю, а конца не видно. А вы?
- Почти месяц. Лежал в палате, где воскрешают.
- А-а! - рассмеялся Лукьянчик. - Я тут у нянечки интересовался, что это за палата. Она сказала - там вашего брата за ноги с того света на этот тянут. У меня главное - не ко времени: самый разгар стройки…
- Болезнь, наверно, всегда не ко времени, - отозвался Гурин.
- Меня-то свалил скандал с моим бывшим стройуправлением. План первого квартала сорван, обнаружены приписки, а мой преемник Вязников оказался провокатором, говорит, что я критикую его за недостатки, которые в свое время сам в управлении насадил, и тому подобное. Я с ним схватился, и тут-то меня и трахнуло… - Лукьянчик тяжело вздохнул и замолчал.
На самом деле все было совсем не так, как сказал он Гурину.
В исполком уже давно поступали жалобы на начальника второго строительного управления Вязникова, что он ведет себя как удельный князь: не терпит критику, хамит подчиненным, поощряет подхалимов, а непокорных вынуждает увольняться. Лукьянчик мог бы решительно призвать самодура к порядку, но дело в том, что, уходя из стройуправления, он сам рекомендовал на свое место этого Вязникова, который при нем был главным инженером.
После каждой жалобы Лукьянчик вызывал его к себе в исполком и с глазу на глаз воспитывал, пугал, советовал образумиться. Вязников слушал, не спорил, не оправдывался и произносил в ответ одно слово "учту"…
И вдруг скандал. В исполком к Лукьянчику является бухгалтер стройуправления Когин, работавший там и при нем.
- Иду в народный контроль с "телегой" на Вязникова, - объявил он.
- Что случилось? - спокойно спросил Лукьянчик, хорошо зная бухгалтера, он был уверен, что тот попусту шум не поднимет.
- Обнаглел ваш Вязников, - продолжал Когин. - Приписки бывали и при вас, бухгалтерия тогда проспала. Но Вязников потерял всякую меру. Я ему сказал, что прикрывать не буду, а он взял и уволил меня… за непригодность. Но я ему пригожусь… в последний раз пригожусь. - Когин показал на папку с "телегой".
- Но вы тоже премии небось получали? - напомнил Лукьянчик. Но не тут-то было…
- А как же?! Если бить посуду, так всю.
- Подождите до завтра, - попросил Лукьянчик. - Он приказ отменит.
- Ну, нет… - Когин поднял папку над головой. - Это будет там еще сегодня.
Когин ушел.
Лукьянчик немедленно разыскал Вязникова и рассказал ему о визите бухгалтера.
- Беги в народный контроль, перехвати его во что бы то ни стало. Отменяй приказ о нем. Если контроль начнет трясти стройуправление, тебе несдобровать, и я тебя не помилую.
- Никуда я не побегу, - заявил Вязников. Он был явно во хмелю. - А если меня возьмут за шкирку, я скажу, что всем этим хитростям я учился у всеми уважаемого товарища Лукьянчика.
Лукьянчик пошел советоваться к своему заму Глинкину, и там-то и было решено лечь Лукьянчику в больницу, а погасить опасную ситуацию взялся Глинкин…
Расстались Гурин с Лукьянчиком вполне дружески, даже обнялись и расцеловались.
- Давайте и вы поскорее отсюда, отъелись тут, как на курорте. - Лукьянчик легко подхватил сумку и ушел быстрым, энергичным шагом.
Гурину пришлось пробыть в больнице еще больше месяца. Однажды не выдержал, изменил своей сдержанности и раздраженно сказал профессору Струмилину, что его держат в больнице в порядке перестраховки.
- Почему вы это решили? - сухо спросил профессор.
- Лукьянчик ушел почти месяц назад, а болезнь у нас с ним одна и та же.
Профессор усмехнулся:
- По-вашему, советской власти мы не боимся, а перед прокурором дрожим? Несерьезно, товарищ Гурин. И я бы искренне желал, чтобы у вас было то же, что у товарища Лукьянчика. Но, увы, у вас двусторонний тяжелый инфаркт, а у него… - профессор замялся и добавил: - В общем, я бы желал вам его вариант. Кстати, после больницы вам крайне необходимо по крайней мере две недели провести в санатории. Я горком об этом предупредил. Потом я вас посмотрю, проверим ваше сердце, и только тогда я смогу сказать, сможете ли вы продолжать свою работу, насыщенную отрицательными эмоциями. Извините, но вы меня на этот неприятный разговор вызвали сами.
В эту ночь Гурин почти не спал, в голову ему лез Лукьянчик… Почему профессор о его болезни сказал пренебрежительно?