4
Вечером следующего дня, освободившись пораньше от дел, Хабаров зашел в библиотеку Дома офицеров. Взял справочный том к сочинениям Ленина, не отходя от стойки, отыскал работы, в которых Владимир Ильич пишет об укреплении Красной Армии.
В читальном зале было довольно людно, однако на Владимира никто не обратил внимания: обложившись книгами, офицеры сосредоточенно работали. Владимир прошел к свободному столику, сел, включил настольную лампу и раскрыл двадцать девятый том. "Все на борьбу с Деникиным!" - прочел Владимир заглавие и углубился в чтение.
Еще в академии Владимир читал эту работу, тогда она входила в список обязательной литературы по программе истории партии. Теперь же не по учебному заданию, а по внутренней потребности Владимир обратился к ней, ища ответы на вопросы, которые, хотя волновали его и прежде, но с принципиальной остротой встали во время разговора со Шляхтиным. То, о чем писал Ленин, было вызвано к жизни одним из драматичнейших периодов в судьбе молодой Советской республики и, казалось, не имело отношения к тому, чем жили страна и армия в канун своего сорокалетия. Но, перенесясь мысленно к тому времени, Владимир не смог отключиться от теперешних забот и к радостному удивлению своему все больше находил у Ленина таких мест, которые не устарели с годами. Одно из них, перечитав дважды, Владимир старательно выписал в тетрадь:
"…там, где тверже всего дисциплина, где наиболее заботливо проводится политработа в войсках и работа комиссаров… там нет расхлябанности в армии, там лучше ее строй и ее дух, там больше побед".
Именно этой очень четкой и понятной мысли вождя не хватало Владимиру вчера, чтобы более твердо и аргументированно отстаивать перед Шляхтиным свою точку зрения.
Владимир читал запоем, листая том за томом. Отдельные статьи и речи, телеграммы реввоенсоветам фронтов… Всюду, где бы Ленин ни говорил о Красной Армии, он как ее особенность выделял новую, коммунистическую, сознательную дисциплину бойцов, подчеркивал огромную силу коммунистических ячеек, благодаря влиянию которых даже бывшие царские офицеры и генералы становились защитниками революции; требовал не ослаблять политработу и "самым понятным языком" разъяснять, убеждать.
Это утверждало Хабарова в его собственной правоте.
Он не заметил, как читальный зал начал пустеть, и оторвался от книги, когда к нему подошла библиотекарь:
- Товарищ майор, мы уже закрываем.
- Так рано?
- Рано? Уже десять часов вечера.
Владимир глянул на часы: да, верно - и с сожалением поднялся, дав себе слово обязательно прийти сюда в ближайший свободный вечер.
Он возвращался домой возбужденный и бодрый, чувствуя на своей стороне такую поддержку, которая удесятеряла его силы.
Утром Владимир направился в партийное бюро полка. Секретарь майор Карасев, увидев посетителя, приподнялся из-за стола, подал руку, усадил напротив себя и скорее потребовал, чем попросил:
- Рассказывайте, как живете, как дела?
Владимир ответил обычным "ничего", но тут же оговорился, что есть у него сомнения, разрешить которые он, собственно, и пришел. Карасев сказал: "Очень хорошо, что пришли", навалился округлой грудью на стол и приготовился слушать. Владимир начал без обиняков, прямо с последнего заседания партийного бюро батальона, и кончил тем, какую реакцию вызвало оно у полковника Шляхтина.
- М-да, вот, значит, что… - озадаченно протянул Карасев, когда Хабаров умолк, и зачем-то стал перекладывать с одного места на другое лежавшие на столе бумаги. - А может быть, все это вам показалось и никаких ненормальностей нет? - вкрадчиво проговорил Карасев после долгой паузы.
Владимир, не колеблясь, ответил:
- Есть. Я советовался с Лениным, и он меня убедил: есть.
- Да, Владимир Ильич - наш великий советчик, - подхватил Карасев, распрямившись на стуле.
- А вы давно к нему обращались? - поинтересовался Хабаров. Ему очень хотелось найти сейчас умного собеседника, которому он мог бы поверить все, что Ленин пробудил вчера в его душе. Но его невинный вопрос Карасева смутил. Правда, он тут же бодро заверил:
- Читаю, читаю. Нам, политработникам, нельзя не читать.
Но на самом деле Ленина он давно уже не читал - текучка заела. Признаться же в этом рядовому члену партии Карасев считал недостойным своего положения. Впрочем, Владимир хорошо его понял и теперь терпеливо ждал, что секретарь скажет в ответ на его исповедь. А Карасев тоже думал, что сказать, ибо опасался попасть в щекотливое положение. Он знал свои обязанности: помогать командиру-единоначальнику успешно решать стоящие перед полком задачи. А то, о чем говорил Хабаров, касалось чисто служебной деятельности командира - области, в которую партийной организации вмешиваться не дано право. Это табу не им, Карасевым, было наложено, и не его, простого майора, дело против него выступать, что-то перестраивать, полагал он. Однако сказать так пришедшему к нему за советом человеку - значило вконец уронить свой престиж. И Карасев ухватился за ту спасительную мысль, которая, как защитный рефлекс, возникла в его мозгу, как только беспокойный командир батальона высказался.
- Мне кажется, товарищ Хабаров, у нас нет оснований делать какие-то выводы. Фактов для этого мало. Одного разговора с товарищем Шляхтиным, который вы приводите, явно недостаточно для критики установившегося в полку порядка. Имейте в виду: полковник Шляхтин - командир опытный, у него многому можно поучиться. А что он малость резковат, так это от характера. А характер в его возрасте переделать трудно, надо подлаживаться.
- Я имел в виду не характер… - тихо возразил Владимир.
- Да, да, понимаю, поэтому и говорю: оснований никаких нет…
Но у Владимира закралось сомнение, что Карасев его не понял, а еще хуже - намеренно не пожелал понять. Владимиру стало ясно, что делать ему здесь больше нечего, он встал. Карасев с поспешностью вскочил тоже и первым, торопливо, словно опасаясь, что Хабаров может раздумать, протянул руку.
Насколько воодушевленным, преисполненным энергии, жаждущим действий, борьбы шел вчера вечером Владимир из библиотеки, настолько расслабленным возвращался он сегодня от секретаря партийного бюро.
V. ДУШНАЯ НОЧЬ
1
"Лесной табор" - так с чьей-то легкой руки именовали лагерное поселение офицеров и их семей - раскинулся в буйно разросшемся у реки молодом орешнике и дубняке, в километре от воинских подразделений. В отличие от солдатского палаточного городка с его четкой планировкой в "таборе" даже днем не мудрено было долго плутать, а ночью, когда все словно растворялось в аспидной черноте, тем более. Жители этих упрятанных в чащобе мазанок с наступлением вечера передвигались с карманными фонариками. Это походило на феерию: темнота, рыскающие лучики света в зарослях, пляшущие тени…
Полковника Шляхтина, привыкшего к строгим линиям военных городков, коробило поначалу от одного вида такого хаоса. "Как в Запорожской сечи", - ворчал он и, имей на то волю, снес бы к чертям все это лесное гнездовье. Наверное, так бы он и сделал, если бы не снисходительность командира дивизии.
- Пускай живут. Офицер в лагере находится чуть ли не полгода. Каково ему без семьи? Да и семье не слаще. А тут тебе лес, река… Курорт…
- Ясно, пускай живут, - не посмел возразить Шляхтин, но и не уступил безоговорочно: - Но порядок должен быть везде. Следовало бы распланировать, а еще лучше - построить дачного типа домики.
Комдив улыбнулся:
- Это было бы идеально, Иван Прохорович. Увы, такая роскошь нам пока что не по плечу: первая наша забота - боевая готовность. Нам предстоит усовершенствовать учебную базу - переоборудовать по последнему слову техники стрельбище, полигон, танковую директрису, учебные классы. На все нужны средства, и немалые. Мы не можем их распылять. Не имеем права. Так что офицерам придется пока пожить вот этак, по-цыгански. Что поделаешь: слишком дорогое удовольствие - оборонная мощь. Но, сам понимаешь, иного выхода пока нет: будешь слабым - слопают тебя с потрохами. - Командир дивизии вздохнул.
Шляхтин почувствовал себя сконфуженным своей местнической ограниченностью и перестал замечать "стихийное безобразие", как он назвал однажды "табор". Вскоре по примеру большинства, хотя мнение большинства не всегда и не во всем бывало для него решающим, он сам перевез свою семью в небольшой, в одну комнату, дощатый домик, построенный на берегу реки. Каждое утро в 7.45 к домику подкатывала автомашина и забирала полковника. В 14.10 она привозила его на обед и в 16 часов увозила. Зато вечером Иван Прохорович возвращался домой пешком. Это вошло у него в привычку, которой он не изменял, когда бы ни заканчивал служебные дела.
Изменил он ей лишь сегодня, выбитый из колеи чрезвычайным происшествием в батальоне Хабарова.
Шофер, доставив командира полка домой, осведомился, в какое время приехать за ним завтра.
- Как всегда.
Шляхтин и здесь остался верен себе, хотя было уже за полночь. Он устало, словно с ношей на плечах, поднялся на террасу, толкнул дверь в комнату.
- Это ты, Ваня? - сонно спросила Екатерина Филипповна, жена.
- Я.