Шляхтин нащупал на столе лампочку-грибок, с силой нажал на выключатель. Мрак рассеялся. Иван Прохорович, отвернувшись от жены и сына, медленно разделся. Оставшись в бриджах и белой майке, он стал тереть ладонью свою широкую волосатую грудь. Его отрешенный взгляд невидяще застыл на одной точке, потом скользнул по комнате и остановился на сыне. Тринадцатилетний Алешка, гордость Ивана Прохоровича, спал на боку, колени к подбородку. Так лежал на траве в подтеках крови ефрейтор Ващенко. Сходство в позе было столь разительно, что Ивана Прохоровича кольнуло в сердце, он сдавленно охнул.
- Ты чего, Ваня?
Екатерина Филипповна, все это время с недоумением наблюдавшая за мужем, вскочила с постели. Ночная сорочка сползла с пышного плеча, обнажив полную грудь. В иное время Иван Прохорович крутнул бы ус и с грубоватой удалью сказал: "Жена, не волнуй старика", - шагнул бы к ней, обнял… Но сейчас не сдвинулся с места. Екатерина Филипповна машинально одернула сорочку, нащупала ногами туфли и подошла к мужу.
- Ваня…
- Солдата только что убили…
Екатерина Филипповна отшатнулась.
- Какой ужас… Как же так, Ваня?
- Не знаю.
Шляхтин говорил правду: он еще не знал, как случилось несчастье. Взглянув на побелевшее лицо жены, Иван Прохорович пожалел, что поделился с нею своим горем. "Она жалуется на сердце", - вспомнил он и, чтобы успокоить жену, ласково сказал:
- Ложись, Катя, спи… - А сам направился к двери.
- Куда ты?
- Покурить.
Иван Прохорович вышел из комнаты и опустился на ступеньку веранды. Струившаяся с реки прохлада мягко и влажно обволокла тело. Полковник не шевельнулся. Он глубоко затягивался папиросой и смотрел прямо перед собой. Под его тяжелым взглядом темнота постепенно начала отступать. Иван Прохорович различал уже отдельные деревья и сквозь сплетение их ветвей - контуры косогора на той стороне реки.
Все больше и больше предметов выделял из ночи Иван Прохорович. А мозг был занят тем временем хотя и сходной, но более сложной работой: из хаоса разновременных событий он выбирал такие, которые могли бы дать ответ на вопрос: почему в первом батальоне произошло ЧП? У полковника было железное правило - дотошно анализировать каждое явление, выходящее из русла нормального течения жизни полка. Так повелось еще с фронта.
В сорок втором, осенью, батальон, командование которым только что принял капитан Шляхтин, проводил разведку боем. Готовились к делу тщательно, поэтому в успехе не сомневались. Однако батальон, продвинувшись метров на 700, под плотным огнем немцев залег и стал зарываться в землю. Не думая о смерти, Шляхтин сам ринулся вперед. Но порыв командира не дал желаемого: снова враг прижал бойцов к земле. Шляхтин был вне себя от гнева и бессилия. Правда, батальон свое дело сделал: вскрыл истинный передний край обороны противника, его систему огня, значительное число огневых точек. Но добиться можно было большего, если бы… Вот над этим "если бы" Шляхтину пришлось поломать голову.
- В чем причина вашего частичного неуспеха? - спросил Шляхтина командир дивизии тоном преподавателя академии, кем он и был до войны, а не грозного военачальника, каковым представлялся молодому комбату. Шляхтин был застигнут врасплох: сам он после боя дал вздрючку ротным, обозвал их трусами и считал, что поступил правильно; теперь подошла его очередь получить по заслугам, и он приготовился к этому. Но не получил. И вместо того чтобы обрадоваться и начать выкручиваться, как сделали бы на его месте иные, со свойственной ему прямотой, словно сам напрашивался на взыскание, признался:
- Не знаю, товарищ генерал.
- А вы подумайте. Командир должен уметь анализировать действия - и свои, и подчиненных, делать из них выводы. На будущее - воевать нам еще долго…
Вернувшись от командира дивизии, Шляхтин вместе со старшим адъютантом батальона, или начальником штаба, засел за разбор прошедшего боя. По карте они воссоздали всю обстановку. И тут комбату бросилось в глаза: в решающий момент схватки правофланговая рота оказалась позади основных сил. Она ввязалась в бой с мелкими подразделениями из боевого охранения противника, увлеклась этим боем и тем ослабила удар батальона. Выполняя указание комдива, Шляхтин доложил ему по телефону свои выводы. Генерал, выслушав объяснение Шляхтина, спокойно спросил:
- А что вы, как командир, предприняли для того, чтобы повлиять на ход боя?
Шляхтин опять был озадачен: своим вопросом комдив атаковал его с неожиданного направления и, будто не заметив замешательства молодого комбата, резюмировал:
- Вот вам вторая причина частичной неудачи батальона. - И, не меняя тона, закончил: - Я не наказываю вас: мне нравится ваша честность и прямота. Не глушите в себе эти ценные качества.
То был урок, который многому научил Ивана Прохоровича и запомнился ему на всю жизнь.
…Полковник Шляхтин напряженно искал обстоятельства, приведшие к ЧП в первом батальоне, и не обратил внимания на легкий скрип двери и шорох шагов сзади. Лишь когда на плечи ему легла мягкая пижамная куртка, он вздрогнул.
- Накройся, Ваня, простынешь, - заботливо сказала Екатерина Филипповна и села рядом. Вместе с теплотой, передавшейся от ее тела, к Шляхтину стали возвращаться самообладание и способность трезво мыслить. Он был признателен за это своей верной спутнице. В сорок первом она спасла ему жизнь, вынеся на себе из самого пекла под Смоленском. Потом, когда он вернулся из госпиталя, они встретились снова - санинструктор Катенька и командир роты Иван Шляхтин - и больше не расставались. С прежней семьей Иван Прохорович порвал. Хотел взять к себе сына, но мать не отдала. Тем не менее Шляхтин всегда заботился о своем первенце. Помогал ему и теперь, хотя тот уже перешагнул черту совершеннолетия (студент же - как не помогать!), хотя у самого Ивана Прохоровича рос второй сын и была другая жена. Он никогда не сожалел о том, что у него так сложилось, потому что женщины лучше Кати не встречал. Она была образцовой женой военного, непритязательной, безропотной, умеющей создавать уют почти из ничего, понимающей трудную службу мужа и всеми силами старающейся облегчить ее. Екатерина Филипповна и сейчас не докучала мужу расспросами. Она хорошо знала своего полковника: в такие трудные для него минуты самое лучшее - молчать. Сидеть рядом и молчать, пока он не успокоится и не заговорит сам, чтобы вслух разрешить сомнения. И Екатерина Филипповна терпеливо ждала, хотя ей очень хотелось узнать подробности случившегося, и с какой-то задумчивой нежностью гладила его неподвижную руку. А Шляхтин напряженно думал. Его память извлекла из прошлого и представила ему на суд устроенное в первом батальоне заседание партийного бюро, на котором обсуждали служебную деятельность офицера. Конечно, речь шла всего-навсего о лейтенанте Перначеве, о деловых качествах которого Шляхтин был невысокого мнения. Но не в этом суть. А в самом факте такого заседания. ("Сегодня они обсуждают взводного, завтра - командира полка!") А когда Хабарову было сказано: плох Перначев - пишите представление, уволим, - так он на дыбы: зачем увольнять - молод, дескать, еще не нашел себя. "Вот и нашел, дождались…"
Вспомнилось и другое. Когда вышла Инструкция ЦК организациям КПСС в Советской Армии и Военно-Морском Флоте, Шляхтин не сразу уяснил себе, какие изменения несет она, поэтому с выводами не спешил, а тем более не спешил что-то ломать в работе. Зато в первом батальоне проявили удивительную прыть: не дождавшись указаний сверху, вокруг Инструкции по инициативе замполита "развернули работу". Созвали партийное собрание, и у Петелина с Самарцевым забило, как из фонтана: "Новое веяние…", "Живительный ветер…", "Смело вскрывать недостатки…" И все это при разлагающем попустительстве командира батальона, который нет чтобы поставить каждого на свое место и напомнить, кто в конце концов отвечает за батальон, - пошел у подчиненных на поводу и только поддакивал им.
В памяти всплыло и совещание, на котором Хабаров в присутствии младших по званию и должности вдруг замахнулся на начальника штаба полка: почему, дескать, по его распоряжению прервали в батальоне комсомольское собрание и отослали людей на хозработу?
А размагничивающая подчиненных затея Хабарова насчет рабочего дня офицера, высвобождения времени для книжек там, театров?..
Что это - завихрения молодости или продуманная линия? Показать себя "новатором"? А опыт и советы старших - ему плевать? И это на виду у всех! А солдат не дурак, он все видит и на ус мотает: почему одним такое сходит с рук, а от него требуют - слушайся и повинуйся? Иной еще и подумает: повиноваться ли? Где сомнения - железной дисциплины не жди. А без дисциплины нет армии…
Чем гуще наслаивались в сознании Шляхтина факты, тем отчетливее виделась ему первооснова происшествия в первом батальоне. И брошенное в ярости Хабарову: "Доигрались… Либералы!" - теперь уже представлялось Шляхтину единственно точным определением причины.
Иван Прохорович не раскаивался, что при всех сказал так.
- Такие дела, Катя… - Он глубоко вздохнул, помолчал и стал рассказывать, что произошло на полигоне.