И хотя взгляд её снова уткнулся в жалобу, ясно видела, как соседка ухмыльнулась. Потом встала и направилась к креслу. В безукоризненном порядке лежали её черные волосы - что делать тут парикмахеру? Но Филипп Семёнович нашёл что. Подошла Риммина очередь, она села в кресло, встала - лёгкая стрижка и укладка не заняли и четверти часа, - а он все ещё священнодействовал над Оксаной.
В консультации она была в семь минут одиннадцатого. Кажется, впервые в жизни опоздала на работу из‑за женских прихотей… Римму позабавила эта мысль.
В коридоре у запертой двери сидели на скамье двое: отец Качманова, чье дело слушалось в понедельник, и молодая женщина в тёмном, не по сезону, платье. "Развод", - поставила диагноз Римма.
Качманов–старший испуганно вскочил:
- Здравствуйте, Римма Владимировна.
Она быстро и сухо, без улыбки, ответила ему и, отперёв дверь, пригласила войти. Он замешкался. Неуверенно на женщину показал - то ли она раньше его пришла, то ли хотелось поговорить без помех… Симпатичен был Римме этот пожилой плотник, овдовевший несколько лет назад и теперь с таким мужеством переносящий несчастье, что свалилось на него.
- Заходите вы, - с безразличием, быстро сказала Римма женщине. Оставив дверь открытой, распахнула форточку, села за свой стол. Цепким взглядом окинула бумаги. - Садитесь. Слушаю вас.
Женщина загнанно глянула на неё и опустила глаза. На груди белела аляповатая костяная брошка, какие делают в кустарной мастерской при мясокомбинате, где Римма юрисконсультствовала. Красные глаза, толстый слой пудры на щеках, пальцы дрожат…
- Я хочу развестись с мужем.
Тупо, заученно - видимо, бессчётное число раз репетировала дома эту страшную для неё фразу. И субботу неспроста выбрала, когда в консультации никого, кроме дежурного адвоката. Римма решила помочь ей.
- Пьёт?
Женщина вскинула глаза, уже завлажневшие, и в них мелькнуло что‑то детское.
- Да… - пролепетала она. - Да.
И вдруг губы дрогнули и некрасиво растянулись; дёрнулся нос. Римма знала это мгновение. Ещё чуть–чуть, и будут не юрист и клиент, который пришёл за деловым советом, а две женщины, две рассопливившиеся бабы. Спросила - отрывисто и сухо, как кнутом стеганула:
- Давно живёте?
Женщина взяла себя в руки.
- Семь лет.
- А пьёт сколько?
- Как теперь если - три года.
С мольбою смотрела на адвоката, словно та сейчас же, не сходя с места, могла исцелить её горе. Римма отвела взгляд. О детях спросила. Один ребёнок, девочка, четыре года…
- Как он относится к ней?
Долгое молчание… Сложно относится, поняла Римма. Любит, но даже ради неё, дочери, не в силах обуздать себя. Как это знакомо ей! - по собственному невесёлому Детству.
- Он любит её, - решилась наконец женщина.
Мельком улыбнулась Римма точности своей догадки.
До чего же похожи между собой несчастные семьи, а Толстой говорил - они разные! Чуть ли не дословно знала она, что последует дальше.
- Целует, когда пьяный… Пальцем ни разу не тронул. - Изо всех сил боролась она с подступающими слезами. Римма не помогала ей. - Но ведь он каждый день… Грязный, как свинья… - Она кусала губы, забыв с непривычки, что они накрашены. - Ввалится и лежит в углу. А она… Она…
Римма холодно прервала её:
- Вы размазали губы.
С недоумением, медленно подняла женщина мокрые глаза.
- Что?
- Губы размазали, - повторила Римма и вынула из стола зеркальце. - Он пробовал лечиться?
- Нет, - тотчас, с какой‑то даже радостной готовностью ответила клиентка, словно именно этого вопроса и ждала все время. - Я предлагала, но он и слушать не хочет. - С надеждой смотрела она в её очки. - Он не считает себя алкоголиком.
Адвокат произнесла - тихо и отчётливо:
- А вы представляете, что с ним будет, если вы бросите его?
- Он… он…
Римма не спускала с неё безжалостных глаз.
- Он погибнет, - выговорила женщина. - Но у меня нет сил больше! - взмолилась она. - Он все пропивает. Не только свою зарплату - мою тоже. Я деньги прячу. И девочка… Она у меня… моргать стала.
- Как моргать?
- Моргать… - Губы опять задрожали. - На нервной почве… Вот так. - Она часто–часто задвигала веками, показывая.
Лицо её гримасничало. Римма положила перед ней лист бумаги:
- Пишите заявление.
Женщина испуганно подняла глаза.
- Заявление о разводе.
Взгляд трусливо уполз в сторону. Закивала, подтверждая, что поняла, а пальцы то схватывали ручку, то выпускали её.
- Так, значит… развод?
Не за этим, стало быть, пришла сюда. Не развод нужен ей - поговорить с кем‑то, душу облегчить, ибо нет больше мочи терпеть в одиночку. Совет надеется получить - ведь должен же быть какой‑то выход, кроме развода, потому что какой же это выход - подвести человека под верную гибель! Римма кашлянула.
- Мы вызовем его сюда. Попробуем втолковать, что он болен, и, как со всякой болезнью, одной силой воли тут не справиться. Необходимо лечение. Попытаемся заставить его лечь в больницу.
Не адвоката, конечно, это дело - слепливать распадающиеся семьи, но, выйдя отсюда ни с чем, соберётся ли с духом снова предстать перед кем‑либо со своим крестом и позором?
- Эго можно? Если бы это…
- Пишите, - перебила Римма.
Смолкнув на полуслове, женщина принялась выводить под её диктовку старательные каракули.
Когда она вышла, гордо вскинув за дверью голову, в комнату заглянул Качманов. Не по себе было ему: отнимает время у занятого человека.
- Я сейчас… - На самом краешке стула пристроился он. - Вы говорили, если у меня появится что, чтобы я сообщил вам…
На лысине, широко светлеющей в свалявшихся русых волосах, искрилась испарина. Римма, поколебавшись мгновение, отчеканила, что напрасно он боится обеспокоить её. Вовсе не одолжение делает она - выполняет свою работу, которую, кстати говоря, подзащитный оплачивает.
Это подействовало. Обстоятельной и откровенной вышла беседа - впервые за все время. Римма получила в свои руки ниточку, которую тщетно нащупывала с самого начала.
Интуиция подсказывала ей, что Качманов Иванюка избил не из хулиганских побуждений, как классифицирует следствие, тут другое. Но что интуиция! - нужны факты. Ну хороший парень, ну добрый, ну посмотрите на его лицо - мыслимо ли, что человек с таким лицом способен на бандитские выходки? Все это не доводы. Принцип: "Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда" - давно и напрочь отвергнут юриспруденцией, а к чуткому сердцу судей взывают лишь посредственные адвокаты. Не актёром, умеющим вышибить слезу из зала, Должен быть адвокат, а тонким и бесстрастным аналитиком. Факты и ещё раз факты! Они действуют на судей куда сильнее эмоций.
Как и предполагала она, в деле была замешана женщина. Качманов–старший назвал её имя: Люда Малютина. Кажется, было это у них серьёзно, но собирались ли пожениться, он не знает. Когда сына призвали в армию, Люда два раза навещала отца. А полтора года спустя он встретил её на улице с Иванюком…
- Я ничего не написал Виктору. Не моё дело. Но, мне кажется, у них из‑за этого… Иванюка он из‑за этого побил. Вы тогда спрашивали меня, но я… Зачем ещё девушку втягивать? - Он подумал и прибавил твёрдо: - Она хорошая девушка.
Картина менялась. Если удастся доказать, что Качманов действовал в состоянии сильного душевного волнения, то в понедельник она без особого труда добьётся переквалификации грозной 109–й статьи в 110–ю. А если это не просто ревность? - ведь Виктор не похож на человека, в котором дремлет зверь. Если это возмездие за поруганную честь девушки?.. Как мало у неё времени, с отчаянием подумала Римма.
- Вы сделали ошибку, что не рассказали мне раньше. - Она выдержала паузу и спросила быстро: - Все? Или есть ещё что‑нибудь?
Качманов не отвёл взгляда.
- Все.
Римма поверила. Но то, что у неё в руках, - слишком мало, это даже не факты, а предположение, которое пока что доказать нечем. Возможно, ей удастся убедить суд в несостоятельности обвинения по 109–й, потребовать возвращения дела на доследование, но это уже риск.
- Где живёт Люда Малютина?
Качманов знал лишь улицу - Московская, но этого оказалось достаточно. Через три минуты на столе у неё лежал адрес. Однако сперва надо было поговорить с Виктором. Отпустив отца, она позвонила начальнику следственного изолятора Мироненко, попросила срочной встречи с заключённым Качмановым.
- Откедова звонишь? - стал допытываться своим хитрым украинским голосом Мироненко. - Из дому, что ли?
- Я в консультации, Иван Тимофеевич. В понедельник суд. Мне необходимо увидеть его сегодня.
- А чего это ты в консультации торчишь? Вон погодка какая! Бабья осень. Баба ты или не баба?
- Баба, Иван Тимофеевич, баба. Но у меня сегодня черная суббота.
Пора бы привыкнуть за шесть лет, что Павел - чужой муж, отец чужого ребёнка, и это бесповоротно, навсегда, и потому какие чувства может вызывать у неё этот посторонний мужчина? - пора бы, но Римма не могла.
Едва он открыл дверь (не слишком уверенно, так что в первое мгновение она решила, что это ещё один клиент, последний), как она вспомнила о скором уже свидании с Валентином. Римму разозлило это. Будто она в чем‑то обманывала Павла! Будто она, брошенная жена, обязана хранить верность бывшему супругу.