По частям, с трезвым любопытством оценивала она его лицо. Строгие губы, которые, пожалуй, слишком тонки, морщина на лбу, узкий, чуть раздвоенный подбородок. Много седины в густых, не редеющих с годами волосах - и наверху, и в длинных курчавившихся баках. Элегантность не тускнела в нем с возрастом - напротив. Брюки тщательно отутюжены, белоснежный джемпер мягко обтекает горло.
- Ты так пристально разглядываешь меня…
Она узнала и эту интонацию полувопроса, и спокойный точный взгляд.
- Сравниваю тебя с одним моим знакомым.
- Ну и как?
Она пожала плечами.
- Ты дашь фору любому мужчине. - И, предоставив ему право самому решать, шутка это или всерьёз, продолжала тем же бесстрастным тоном: - Ты за Наташей? Мне кажется, она не поедет с тобой.
Он молчал, соображая.
- Почему? - произнёс напряжённо. Именно с ним не поедет - так понял.
- Просто не захочет уезжать из города. Даже с тобой. У неё здесь поважнее дела.
Ей было трудно, когда он так смотрел на неё. Она энергично сняла очки и стала протирать их.
- Возможно, мне это только кажется, - прибавила она.
- Наташа встречается с кем‑то?
- Наташе семнадцать лет.
- Ещё нет… - Иногда он бывал поразительно наивен. Это умиляло её. В такие минуты она чувствовала себя свободной от него - сильная, независимая женщина. Она надела очки и посмотрела на него прямо.
- Все женщины от пятнадцати до пятидесяти лет думают о мужчинах. Твоя дочь не является исключением.
Он не спорил. Он вообще редко вступал с ней в перепалки - не было, кажется, случая, чтобы он выходил из них победителем. В их общие времена он объяснял это спецификой работы: "Ты адвокат, и тебе необходим полемический дар. Судье же он ни к чему. Моё дело - выслушивать стороны".
А выслушивать он умел. Римме казалось даже, что находчивость повредила бы ему - острые на язык люди нередко суетливы.
Озабоченно похлопал он по карманам, ища сигареты.
- Здесь можно дымить?
Вместо ответа она подвинула пепельницу с окурками. Он растерялся:
- Прости, - и виновато протянул пачку.
Прикурив, Римма спросила:
- Как твой сын? Не болеет?
- Нет, ничего. Спасибо… С кем встречается Наташа?
А сын - какие пустяки, стоит ли говорить о нем! Ах, эта его неугомонная совесть, за шесть лет не утихомирится никак. Пора бы! Но что делать, если никак не выходит замуж бывшая жена? "Ради него, что ли, сделать это?" Раз у неё уже была такая возможность. Римма вспомнила жизнерадостного лысого старика математика с жёлтыми глазами, который сделал ей предложение через два месяца после смерти жены. Бр–р…
Павел ждал ответа.
- С кем Наташа встречается? Этого я не знаю. Если хочешь, спроси у неё сам.
- Меня не это интересует. Сейчас десятый класс.
- Отразится ли это на учебе?
Он доверчиво посмотрел на неё.
- Да.
Она пожала плечами.
- Я почём знаю! Ей семнадцать лет. Почти семнадцать, - с иронией уточнила она, вспомнив его поправку. - Через два с небольшим года её мать вышла замуж.
- Надеюсь, у Наташи далеко до этого. - А у самого тревога в глазах.
- Ты так говоришь, будто речь идёт о величайшей трагедии.
- А ты считаешь это за благо? - И тотчас, увидела она, пожалел, что дал втянуть себя в этот никчёмный и опасный спор.
Римма тонкой струйкой выпустила дым.
- Я? - спросила она.
- Да нет, это не имеет значения.
Но она не пощадила его:
- Когда я выходила замуж, я считала это за благо.
Глаза его слегка сузились, но взгляда не отвёл. Кажется, он не так понял её: тогда считала, и она, поясняя, выговорила отчётливо:
- Я никогда не жалела о своём раннем браке.
Ни слова не проронил он в ответ. А она смотрела на него и снова терзалась вопросом, который не давал ей покоя вот уже шесть лет: любил он её? Пустое, запоздалое любопытство.
Двумя глубокими затяжками, одна за другой, докурила сигарету.
- У меня к тебе просьба… - Она старательно вмяла окурок в пепельницу. - Ты куда сейчас? За Наташей?
- Да. - Готовность прозвучала в его ожившем голосе: так редко просила о чем‑то бывшая жена. - Она ведь в два приходит?
- В два. Мне в тюрьму надо. Подбросишь?
Ответить не успел: в комнату ворвалась Света Агыше–ва - в ярком платье, в шляпе. Суббота… Прямо с порога затрещала о чем‑то, но, увидев Павла, растерянно осеклась. Праздничное личико приняло выражение постной официальности.
- Здравствуйте, Римма Владимировна. - И прошествовала, стуча каблуками, к своему столу.
Павел поднялся.
- Я подожду в машине.
Усмешкой отметила Римма его деликатность: ни "вас", ни "тебя".
Двумя руками держа шляпу, смотрела Света на уходящего Павла. Это был не профессионально–бесстрастный взгляд адвоката, а иной - взгляд женщины на мужчину. Римма сбоку наблюдала за ней со смешанным чувством гордости и тоски.
- Кто это?
- Судья из Крутинска. А что?
Света закусила губу.
- Там у нас никаких дел нет - в Крутинске?
Девчонка… Римма устало улыбнулась.
- В Крутинске своя адвокатура.
- Да, конечно. - Она положила наконец шляпу. - Римусь, милая, я к тебе с просьбой. Олега помнишь? Высокий такой, с усиками. Он заходил сюда. Лётчик.
- Помню, - сказала Римма и подумала о Валентине. Тот тоже летал, правда, не на военных самолётах - в Аэрофлоте.
Восторженно щебетала Света о своём Олеге:
- Ваше желание, говорит, для меня закон. Ах, так, говорю, тогда покатайте меня на самолёте…
Это могло продолжаться до вечера, а на улице её ждёт Павел. Римма перебила её:
- Ну а просьба‑то?
- Так я же объясняю. Завтра и в понедельник у него нет полётов, два выходных подряд. Приглашает в Сочи слетать. Сегодня - туда, в понедельник - обратно. Отпустишь меня на понедельник? Римусь, дорогая…
- Что у тебя в понедельник?
- Ничего! Должна прийти одна клиентка, Макарова, раздел дома, но это не срочно.
- Ты ей назначила?
- Я же говорю, это не срочно. Дело на конец сентября поставили. Риммочка, милая…
- Но во вторник быть, - строго сказала Римма. - Никакой нелётной погоды, ни задержек рейсов…
- Умру, но буду! - И в порыве благодарности громко чмокнула Римму в щеку. - А ты сегодня прелесть как хороша! Тебе идёт эта причёска.
- Подхалимничаешь?
- Клянусь! Особенно вот так, в профиль, - коснулась она Римминого подбородка. - Ужасно идёт!
Римма с неудовольствием отодвинула её руку, а самой подумалось, что именно в профиль к Павлу будет сидеть она в машине. Оставшись одна, взяла было зеркало, которое давала утром женщине с мясокомбинатовской брошкой, но помедлила, усмехнулась и убрала его в стол.
Павел довёз её до тюрьмы - теперь её именовали следственным изолятором - и, пообещав вернуться минут через сорок, поехал за Наташей.
Разговора не получилось. Качманов по–прежнему стоял на своём: к Иванюку зашёл случайно, повздорили из‑за ерунды - теперь уже не вспомнить, - и вот все так кончилось.
- Из‑за ерунды покалечили человека?
- Я не собирался калечить.
А ручищи - во, такими и убить недолго.
- Но все же какие‑то были причины.
- Он слишком много говорил.
- Что он говорил? - быстро спросила Римма.
На сейфе у зарешеченного окна стоял кактус. Качманов не спускал с него взгляда. Силой и прямотой дышало его крупное лицо.
- Не помню. Я же говорил вам, что подробностей не помню.
- Но суд все равно попытается восстановить их. Без этого невозможно определить меру вины.
Губы Качманова приоткрылись, - словно примериваясь, сперва мысленно произнёс вопрос и лишь потом повторил его вслух:
- Зачем? Я ведь признаю свою вину.
- Этого недостаточно. Признание подсудимым своей вины не есть ещё её доказательство. В судебной практике сколько угодно случаев, когда люди оговаривают себя.
С простодушным недоумением посмотрел он на адвоката.
- Зачем они это делают?
Римма бегло улыбнулась - не наивности Качманова, а другому, доброму, что уловила в его словах.
- Причины разные. Например, из‑за боязни скомпрометировать кого‑то.
Тотчас замкнулось его лицо.
- Меня это не касается. Я ничего не боюсь.
- Я это поняла, - сказала Римма. - Познакомившись с вами, я поняла, что во флоте служат люди смелые. Немного горячие, может быть, но это скорей достоинство, чем недостаток.
- Во флоте тоже дряни много.
- Почему - тоже?
Качманов усмехнулся. На слове ловите? Что ж, ловите. Сказал:
- Потому что её всюду полно.
За стеной, в комнате дежурного, играло радио - что-то весёленькое, из оперетты. В другой тюрьме, пожалуй, странно было б услышать эту легкомысленную музыку, но в заведении, где командовал Мироненко, она не резала слух. Чистота, стены выбелены, в служебных помещениях - горшки с простенькими комнатными цветами. "Я ведь хохол, - объяснял Мироненко. - Люблю, чтоб порядок был. Як в хате".
Римма вздохнула.
- Вы мне не верите, Качманов, - сказала она. - Жаль! Я ведь ваш защитник. А защищать мне вас будет трудно, поскольку многого я не знаю. Если вы считаете, что какие‑то факты или какие‑то имена я не должна оглашать в суде - ваше право запретить мне. Но знать я должна. Вы ведь понимаете, что я здесь не из‑за праздного любопытства.
Он слушал, не перебивая. А может быть, и не слушал. Она решилась:
- Прямо отсюда я отправляюсь на Московскую к Людмиле Малютиной.