Печка в палатке так раскалилась, что воздух даже в легкие входил горячим. Мария, одетая в цветастое платье без рукавов, в каком видела ее вчера Любушка, сидела на краю постели, держалась рукой за ухо, повязанное платком, и покачивалась из стороны в сторону, унимая боль этими однообразными движениями. Возле нее, на одеяльце с подостланной клеенкой, лежал на спине и дрыгал ножками смуглый голый малыш. Малыш сосал странную соску - резиновый мешочек, набитый чем-то мягким, с деревянным пятачком на конце, вместо пластмассового. Позже Любушка поняла, из чего сделана соска. Поняла, когда Юрий Петрович надел резиновые перчатки: на левой перчатке недоставало среднего пальца.
С Марией провозились долго. Любушка ужаснулась, увидев ее ухо. Опухоль неестественно увеличила его, ушная раковина, вместе с хрящиками и углублениями, выперла наружу, ухо напоминало бурый уродливый гриб, какие попадаются на старых пнях.
Юрий Петрович все делал очень медленно. Медленно протирал спиртом большой шприц с тонкой хромированной трубочкой на конце (Любушка вспомнила, что он называется шприцем Жанне), медленно набирал в него содовый раствор, медленно направлял на вздувшееся ухо струйку из хромированной трубочки.
Любушка держала под руками доктора таз. Потом подавала ему ампулы с новокаином. Потом просто стояла и смотрела, как он делает новокаиновую блокаду. При виде иглы Мария испуганно зажмурилась, но уколы перенесла спокойно - не дергалась, не вздрагивала. Дети притаились, замерли, не спускали глаз с рук доктора. А Любушке казалось, что доктор неумел и неловок. К тому же игла у него была тупа, он по нескольку раз тыкал в кожу, пока наконец не вводил иглу. Ссутулившийся, в очках, со шприцем, он походил на хищного старика, делавшего злое дело. Так же медленно и нерасторопно он накладывал повязку.
Покончив с перевязкой, Любушка с доктором вышли на улицу мыть руки. Черпая кружкой подогретую воду из ведра, стоявшего на нартах, Любушка спросила Юрия Петровича, отчего так долго не прорывает у Марии нарыв.
- Какой это нарыв? Это опухоль, - снисходительно ответил он. - Скорее всего - злокачественная.
- Она согласилась ехать в больницу?
- Согласилась, да я ее не повезу.
- Почему?
- А кто мне даст гарантию, что на том же Мертвом хребте не полетят обе гусеницы? Что тогда прикажешь мне делать с ней и с грудным ребенком? Ждать, пока ребенок замерзнет и меня посадят в тюрьму? Благодарю!
- Тогда, может, вызвать вертолет? - сказала Любушка. - Вы поедете и сразу присылайте вертолет.
- Обязательно. Он у меня будет лежать в кармане, доберусь до поселка, немедленно выпущу и направлю сюда, - посмеиваясь, говорил доктор, тщательно - уже третий раз - намыливая руки, - А ты знаешь, сколько стоит заказ вертолета на один час? Двести двадцать рублей! В райздраве на этот транспорт строжайший лимит. И распоряжение: обращаться с подобной просьбой в самом крайнем случае, да еще в случае инфекционных заболеваний. Скажи я о Даниловой, меня затюкают. Учти это на будущее.
Учесть Любушка могла, но в ответах доктора она все-таки чего-то не улавливала.
- Но ведь вы ехали специально за Даниловой, - сказала она. - Как же вы собирались ее везти?
- Собирался везти на вездеходе, а увидел трактор.
- Разве вы не знали, что вездеход отменили?
- Если бы знал, то не поехал, - ответил он.
Теперь доктор поливал ей, и Любушка тоже тщательно намыливала руки. Она подумала, что доктор прав: везти Марию с грудным ребенком на тракторе опасно - уж очень ненадежен трактор. Но о чем же он раньше думал, почему не настоял, чтобы послали вездеход? Правда, в ту ночь, когда они выезжали из поселка, доктор был крепко выпивши, возможно, поэтому а не разобрал - трактор перед ним или вездеход. Или под хмелем ему было все равно, куда и зачем ехать?..
Доктор третий год заведовал поселковым медпунктом. Любушка не сомневалась, что он хорошо осведомлен о делах совхоза. Помня разговор с корреспондентом, она спросила его:
- Юрий Петрович, это правда, что Казаряна не любят в бригадах?
- А за что его любить? Он в оленеводстве ни черта не смыслит, народ здешний не знает. Работал где-то на Кавказе агрономом-виноделом, вот и сидел бы там.
- А в райсельхозотделе его хвалят.
- Сейчас хвалят, потом локти кусать будут.
- А правда, мне корреспондент говорил, что оленей сдают в торг со шкурой и камусом и в бригадах не остается камуса?
- Почему же не правда? Скоро Казарян приучит всех в трусиках бегать. Торбаса шить не из чего, зато в совхозе доход возрос. Торг за камус неплохо платит, и сам не в убытке: открыли в горняцких поселках мастерские, шьют торбаса на заказ, пятьдесят рублей за пару. Со стороны все прекрасно: у совхоза прибыль, у торга - тоже.
- Странно… - задумалась Любушка.
- Странно - не то слово. Паскудно. От такой коммерции воротит.
Доктор надел рукавицы, взял с нарт топор, выбрал из кучи пиленых дров толстенький кругляк, приставил его к другому кругляку. Он поправлял очки, долго примерялся к кругляку, наконец взмахнул топором и всадил его в мох. Любушке отчего-то вновь стало жалко доктора, как тогда в дороге, когда полетела гусеница и он никак не мог согреться у костра.
- Вам здесь трудно, Юрий Петрович? - спросила она его.
- Не трудно, а муторно на всяких Казарянов глядеть и от них зависеть, - ответил он, выдергивая из мха топор.
- Вы уедете отсюда?
- Конечно, уеду.
- А сколько вам еще отрабатывать после института?
- Четыре месяца… Всего четыре месяца, - ответил он, с каким-то особым удовольствием произнося эти слова - "четыре месяца".
Он снова высоко занес топор, взмахнул им и опять промахнулся.
- Дайте я попробую, - сказала ему Любушка.
- Пожалуйста, - доктор охотно уступил ей топор.
Любушка поправила кругляк, вскинула над головой топор, держа его чуть вправо от себя, как делал вчера, рубя дрова, Николай, и с силой послала топор на кругляк. Но он вошел в ту же щель, откуда минуту назад его выдернул доктор.
- Одинаковые мастера, - засмеялся доктор. - Дай-ка теперь я.
- Еще раз попробую, - не согласилась Любушка. - Я ведь никогда не рубила.
Передавая друг другу топор, они все же кое-как накололи дров, снесли их в палатку.
Теперь можно было взяться за поручения. Любушка сбегала в свою палатку, вернулась к Даниловым с тетрадью. Сперва записала детей: Иван Семенович Данилов - 7,5 лет, Семен Семенович - 6 лет и четыре месяца, Андрей Семенович - 4 года, Александр Семенович - 2 года, Николай Семенович - 6 месяцев. Мария заметно повеселела после уколов новокаина, быстро, как заученный стишок, перечисляла заказы на будущий месяц: тушенки - один ящик, сгущенного кофе и сгущенного молока - по одному ящику, сухарей - два ящика, соли - четыре пачки, заварки - двадцать пачек… Промтовары - кофту из гаруса, одно полотенце, одно ведро, две кружки, три миски…
- Соски запиши. И бисер, - вспомнила Мария.
- Соски можете не писать, - сказал доктор, листавший "Огонек". - Сосок во всем районе нет.
- Куда же они делись? - удивилась Любушка.
- Изжевали грудники, - усмехнулся Юрий Петрович.
- Как же быть?
- Ждать, пока завезут из облцентра.
- Нет, я все-таки запишу, - решила Любушка.
- И бисер запиши, может, будет, - сказала ей Мария.
- И бисера тоже нет? - спросила ее Любушка.
- Давно нет. Надо Косте торбаса расшить, в техникум послать. Торбаса уже пошила, только бисер надо.
- Посылайте без бисера, а то у него нога вырастет, - посоветовал доктор. - В его возрасте нога за год на сантиметр увеличивается.
- Надо посылать, - подумав, решила Мария, - Но ты запиши, может, будет.
С подпиской на газеты и журналы тоже справились быстро. Загибая на руках пальцы, Мария говорила:
- "Известия", "Правда", областная газета, районка, "Работница", "Крестьянка", газета "Сельская жизнь", "Огонек", "Веселый картинка"… - Она посмотрела на загнутые пальцы и сказала: - Конец. Девять штук, как в том году. - Подумала и спросила Любушку: - Может, новый журнал заказать? Ровно десять штук будет. Какой хороший журнал есть?
- Какой хороший? - задумалась Любушка. - Даже не знаю. Журналов много… У вас сколько классов?
- Шесть, - сказала Мария.
- А у Данилова? - спросила Любушка и почувствовала, как неприятно ей произносить это слово - Данилов.
- Четыре.
- Выписывайте "Крокодил", - снова посоветовал доктор. - В нем картинки смешные.
- Правильно, - согласилась Любушка. - Писать "Крокодил"?
- Пиши, пиши!
Мария держалась с Любушкой приветливо. Налущив горку стланиковых орешков, она бросила несколько горстей детям на одеяло, остальные пододвинула на газете Любушке. Налила в чашки чаю - себе, доктору и Любушке. Но для Любушки она была прежде всего женой Данилова, которая видела и слышала, как он оскорблял ее последними словами, и не вмешалась, не остановила его, а спокойно стояла у палатки и смотрела. Теперь она спокойно угощает ее - будто ничего не случилось.
- Ну, проспался ваш муж? - строго спросила ее Любушка, давая понять, что она не забыла вчерашнего.
- Плохо спал, болел сильно ночью. Голова болела и живот, - объяснила она Любушке, явно сочувствуя мужу.
- Пить меньше надо, - нахмурилась Любушка.
- Меньше надо, - согласилась Мария. - Вчера много пил, все вино выпил, совсем немножко осталось. После вина он всегда болеет.
- Да еще и вас, наверно, бьет?
- Зачем меня бить? - удивилась Мария. - Он меня никогда не бьет.