Любушка поняла, что Мария не придавала случившемуся ровно никакого значения. Ее заботило лишь то, что после вина у мужа болели голова и живот. Любушка оставила Марию и доктора допивать чай, пошла к Васиным.
Собаки Васина встретили ее громким лаем. Здешние собаки вели себя довольно интересно. Скажем, собаки Васина строго придерживались своей территории, расхаживали и лежали у палатки Васина, собаки Данилова - у своей, и так далее. Выходишь из палатки Оли - Олины собаки молчат, подходишь к палатке Данилова - даниловские поднимают лай. Выходишь от Данилова - его собаки без внимания, направляешься к Оле - Олины принимаются драть глотки. Если же просто идешь вдоль палаток, собаки лают по очереди - в зависимости от того, по чьей территории проходишь. Только приближение общей опасности - волка, медведя, росомахи - пробуждает в них чувство коллективизма. Почуя вдалеке зверя, который, возможно, и не помышляет соваться к палаткам, они способны поднять столь дружное гавканье, что станет тошно и водку, и людям. В обычное же время собаки лают, придерживаясь порядка: даниловские - на Олю, Олины - на Данилова и так далее, руководствуясь принципом "свой - чужой". Правда, делают они это без особого энтузиазма и без всякой злости - что-то вроде голосовой разминки. И никогда не лают на детей, считая их почему-то всегда "своими".
В палатке у Васиных было пусто: сам он погнал с Даниловым стадо, Паша торчит возле трактора, не оставляет ни на минуту Володьку, а мать ее неизвестно где. Оставив Васиных "на потом", Любушка пошла в следующую палатку - к Оле, теперь уже к себе домой, встречаемая громким лаем Олиных, теперь уже и ее, собак.
Николая дома не было.
- Пошел стрелять барана, - сказала Оля. Она обшивала разноцветными тесемками шапочку и одновременно кормила грудью маленького.
Любушка переписала Олиных детей и все, что та заказала из продуктов и промтоваров, не забыв упомянуть соски и бисер. Перечисляя газеты и журналы, Оля, как и Мария, загибала пальцы на руках. Но у нее получилось двенадцать названий.
От Оли Любушка еще раз зашла к Васиным. Никого не обнаружив, она отправилась в самую дальнюю палатку. И надолго задержалась у Саши Ивановны.
9
Любушка вошла в палатку и изумилась - так было в ней светло и нарядно. День вливался сюда сквозь четыре окошка из полиэтиленовой пленки, освещая каждый уголок. И каждый угол, включая брезентовый потолок, был оклеен разноцветными журнальными вырезками, между ними свисали пришпиленные булавками зеленые ветки стланика и пунцовые гроздья рябины.
Хозяева и гости сидели, подогнув под себя ноги, вокруг ящичного столика, застланного новой клеенкой в голубеньких цветочках, заставленного всякой снедью. Здесь, как и в других семьях, ели жареных хариусов (у каждой палатки стояли мешки намороженного хариуса), консервы, галеты, разогретый на печке хлеб. Стояло вино в литровой банке, а в миске - оттаявший, сморщенный виноград. Собак в палатке не было, но у порога лежала парочка олешков с короткими рожками - те самые, что вчера неотступно следовали за Сашей Ивановной, когда она носила продукты.
- Здравствуйте. Приятного аппетита, - войдя, сказала Любушка.
Все задвигались, усаживаясь поплотнее и высвобождая ей местечко.
- Садись, садись!.. Чай пей, фермут пей, кушай с нами! - заулыбалась сморщенным лицом Саша Ивановна. И тут же стала наливать ей "фермут", пододвигать рыбу.
Хозяев было трое: Саша Ивановна, ее муж - пастух Егор Никитов, пожилой крепкий мужчина с квадратными плечами, плотно обтянутыми сатиновой рубашкой, и их тугощекий сынишка. А гостей двое: Пашина мать и поселившийся у Никитовых корреспондент. Саша Ивановна была наряжена в новую розовую кофту из гаруса, голову ее покрывал яркий крепдешиновый платочек, кончики платочка стягивались на лбу в узелок с рожками. От вина и от жаркой печки лицо ее разрумянилось, она не переставая улыбалась, широко растягивая подкрашенные губы и узя в крохотные щелочки глаза. Пашина мать тоже раскраснелась и тоже беспричинно улыбалась, поглядывая на всех маслеными глазками. Корреспондент и Никитов выглядели совершенно трезвыми: возможно, они не пили вина или оно на них не действовало.
Вероятно, до появления Любушки они разговаривали о чем-то интересовавшем корреспондента, так как на коленях у него лежал раскрытый блокнот, а в руке он держал самописку.
- Как дела, товарищ зоотехник? Как настроение? - весело спросил он Любушку.
- Хорошо, - ответила она, присаживаясь возле него. - Вот надо заказ на товары записать.
Увидев, что она раскрывает тетрадь, Саша Ивановна воскликнула:
- Потом, потом!.. Пей фермут раньше, кушай раньше, потом писать будешь! - Она толкала в руки Любушке кружку с вином.
- Пей немножко, пей, - закивал Никитов. Он тоже улыбался ей широкоскулым лицом, сплошь покрытым розоватыми тоненькими жилками сосудов.
Любушка взяла кружку, отпила немного "фермута".
- Теперь кушай, кушай!.. Рыба кушай, консерва, винихрад, - быстро-быстро говорила ей Саша Ивановна. - Чай тебе дам, тушенка бери…
Она повернулась к раскаленной печке, проворно натянула на ладонь рукав кофты, взялась за дужку кипевшего чайника. Ворсинки на рукаве вмиг опалились, закурчавились искрами.
- У вас кофта горит, - сказала ей Любушка и тут же заметила, что низ кофты тоже припален, но не сейчас - раньше.
- Пускай, пускай, - беспечно ответила Саша Ивановна. - Мы новый кофта купим, зеленый купим. Зеленый кофта красивый. Дуся, ты какой себе кофта купишь - зеленый или красный? - спросила она Пашину мать.
- Никакой не буду, - замахала руками Пашина мать, точно Саша Ивановна давала ей кофту, а та не желала брать. - Зачем мне кофта? Ты деньги пуф-пуф бросаешь, а я деньги не могу бросать. Я с Васиным летом Крым поеду, отпуск делать поеду, там кофта куплю.
- Поедешь, поедешь!.. Васин тебя бросит, деньги сам заберет, ты сам назад поедешь, - отвечала ей Саша Ивановна и тоже махала руками.
- Зачем он меня бросит? Он меня любит!
- Как ты знаешь, что любит? Он тебя не любит! Он тебе красивый манатка купить жалеет. Пашка купить жалеет! Пашка старый телогрейка ходит! Я свои дочка красивый манатка посилка посилаю!
- Зачем Пашке покупать? Пашка свой муж есть, Володька! Пускай Володька покупает! Он уже много покупал: пальто красивый черный, кофта теплый! А я отпуск делать поеду, мне деньги нельзя пуф-пуф бросать!
- Поедешь!.. А потом один сюда назад поедешь!..
Любушка и корреспондент посмеивались, слушая столь напористую перебранку женщин. Впрочем, это была даже не перебранка, так как обе женщины, хотя и размахивали энергично руками, говоря все это, но широко улыбались друг дружке, в голосе их не слышалось никакой злости. Никитов тоже смеялся, глядя на женщин, от смеха в черных глазах его, круто срезанных книзу, выступили слезы.
Наверно, Саша Ивановна и Пашина мать продолжали бы и дальше в том же духе частить словами, но тут сынишка Никитовых громко крякнул, хлопнул себя рукой по животу и шумно сообщил:
- Ох, наработался крепко!.. Чай напился!..
- Теперь погуляй, Егор, - погладил его по смоляной голове Никитов.
- Теперь гуляй, Егор, - эхом отозвалась Саша Ивановна и тоже погладила сына шершавой рукой по черным волосенкам.
- К дяде пойду, - серьезно заявил мальчик, показав рукой на корреспондента. И, пыхтя, стал перебираться к нему.
- Садись, дружок, садись. - Корреспондент усадил его между собой и Любушкой, сказал ему: - Ну, познакомься с тетей, скажи ей, как тебя зовут.
- Егол Еголович, - громко ответил мальчик, лукаво стрельнув раскосыми глазенками.
- Ох ты, какой молодец, Егор Егорович. - Любушка потрепала его по жесткой голове.
- Он у нас молодец, - сказал Никитов.
- Он молодец, всегда молодец! - закивала Саша Ивановна. - Почитай тетя Люба книжка.
- Почитай, Егор, тете книжку, - поддержал жену Никитов. Он потянулся в угол палатки, где лежала на одеялах стопка журналов, взял "Веселые картинки", передал сыну.
Мальчик раскрыл журнал и, тыча пальцем в картинки, стал бодро сообщать:
- Это - дом-м!.. Это - гриб-б!.. Это - со-пак-ка!..
Саша Ивановна и Егор Никитов-старший довольно кивали, не сводя глаз с мальчика. Не приходилось сомневаться, что оба они без ума любят своего сынишку. И все-таки трудно было поверить, что эта щупленькая женщина с коричневым лицом, сморщенным, как кора старого дерева, не бабка или прабабка, а родная мать мальчика. Любушке вспомнились Олины слова о том, что Егор родился случайно, когда Саше Ивановне было уже пятьдесят пять лет. А если женщине уже пятьдесят пять, говорила Оля, как она может думать, что у нее родится сын?..
- Это - сон-ц-це!.. Это саяц-ц!.. - продолжал мальчик.
- Постой, Егор Егорович, постой, - остановила его Любушка. - Это не заяц. Ну-ка, посмотри хорошенько, кто это?
Мальчик прищурился на картинку, приклонился ближе к журналу, засопел и строго сказал:
- Это - саяц-ц!
- Нет, это кошка, - объяснила ему Любушка. - Видишь, она молоко из блюдца пьет?
- Это саяц-ц! - рассердился вдруг мальчик.
- Да нет же, кошка, - засмеялась Любушка. - Вот здесь написано: "Мя-у, мя-у", А разве зайцы мяукают?
- Нет, саяц-ц! - упрямо повторил мальчик и шлепнул рукой по картинке, как бы в доказательство того, что он прав.
- Заяц, заяц, Егор, - поспешил успокоить его Никитов и пояснил Любушке: - Он кошку никогда не видел.
- Он не видел, он не видел! - немедленно подтвердила Саша Ивановна.
- Не видел? - удивилась Любушка. - Но ведь в поселке полно кошек.
- Он поселок еще не видел, мы его не возили, - сказал ей Никитов.
- Он не видел, мы не возили!.. - закивала Саша Ивановна.