- Сейчас я вас запечатлею на всю жизнь. Пройдут десятки лет, вы уже состаритесь, разойдетесь в разные стороны, но у вас сохранится фотография. Она будет напоминать, что в таком-то году были вместе, работали на лесозаготовках и к вам специально приезжал фотограф Евгений Чирков. Я, конечно, не обязан раздавать бесплатно фотографии, я тоже ценю свой труд, несу расходы… Но мы с вами можем договориться. За небольшую плату я сделаю вам великолепные фотоснимки.
- А сколько это будет стоить?
- Пустяк! Одна карточка десять рублей, две - пятнадцать, а если полдюжины - за тридцатку сделаю.
- Что-то дорого?
- Так ведь это не в ателье, а в лесу! Один фон чего стоит! Это только я, дурак, согласился выехать в лес. Какой порядочный фотограф согласится поехать сюда? А вот я поехал. Поехал потому, что считаю нужным сделать хорошее, полезное дело для людей, самоотверженно работающих на лесозаготовках.
- Ладно, согласны! Только не волыньте.
- Задаточек соберите, чтобы я в надежде был, что тружусь не зря.
- Соберем! Рядимся из-за пустяков. Пока канителимся, сколько бы разделали леса…
- Но, друзья мои, я у вас редкий гость.
- Редкий, да меткий!
Перед праздником витрина появилась. Была она хорошо оформлена: расписана, раскрашена, оплетена пихтовыми гирляндами. В ней много было новых портретов передовиков соревнования. Среди них и портрет Лизы Медниковой. Посмотрев на него, девушка чуть не расплакалась. Она не походила на себя, а пилу, которую держала на руках, можно было принять за муфту или за кошку… Лиза была сфотографирована на фоне грязной стены, и не многие знали, что эта стена сооружена фотографом из "сосины".
Напротив витрины висела подновленная доска показателей работы лесных участков. Второе место на ней после Чаруса занимал Моховой. Ошурков выполнил октябрьский план на сто процентов с хвостиком, тогда как остальные участки застряли где-то на восьмидесяти-семидесяти процентах. Степан Кузьмич ходил козырем. Встречаясь со своими соперниками, он подтрунивал над ними, выкатив свои водянистые, вечно воспаленные глаза.
- Ну, чья взяла? Ошурков - пьяница! Не возражаю, люблю "лесную сказку". Но Ошурков пьет, да дело разумеет. А вы, трезвенники, где оказались? На первом месте с конца! У меня один Хрисанфов всех ваших лесорубов за пояс заткнет…
Особенно не терпел бахвальства Степана Кузьмича Чибисов. Он приходил в бешенство от издевок Ошуркова и называл его жуликом.
- А вот ты сумей сработать так, как я, - отшучивался Степан Кузьмич. - Я дал по своему участку к празднику сто с гаком, а ты сколько? Приходи ко мне и поучись, как надо работать.
- И пить? Праздник еще не наступил, а ты уже пьян.
- А кто празднику рад - накануне пьян. Я пью потому, что хорошо поработал, пью от трудов праведных. А ты попробуй напейся, так тебя излупят всего.
Подготовка к празднику чувствовалась повсюду. Яркий кумач пылал, подобно кострам, среди лесов и снегов. В магазинах люди толпились за покупками. В домах шла стряпня, над поселками стлались пряные запахи сдобы, жареного и пареного. В квартирах наводили порядок: протирали оконные стекла, подбеливали печи, мыли полы, доставали из сундуков праздничные половики, коврики, скатерти, занавески. Все сверкало чистотой, дышало свежестью, от чего на душе у людей становилось светлее и радостней.
Накануне праздника на всех лесных участках прошли торжественные собрания. На Новинке люди собрались в переполненном красном уголке. Здесь были руководители участка, передовики труда, пришло много стариков. Сергей Ермаков приехал из Сотого квартала с матерью, ввел ее в зал под руку. Пантелеевна выглядела строгой и торжественной, на голове у нее черная вязаная косынка, на плечах - старинный шелковый платок с перьями жар-птицы. Окинув взглядом зал, в котором было очень жарко и сильно пахло пихтой, она слегка поклонилась всем собравшимся. Увидев на первом еще не занятом ряду перед сценой Медникову, она сказала сыну:
- Вон Лизанька. Пойдем к ней. Да не вздумай у меня нос воротить от девушки.
Лиза увидела старуху, идущего за нею Сергея и вдруг вспыхнула, покраснела, быстро встала и заговорила смущенно:
- Проходите сюда, тут свободные места.
Пантелеевна поздоровалась с Лизой, с Паней. Прежде чем сесть отступила в сторонку, чтобы дать возможность сыну приветствовать девушек. Но парень и не думал подавать им руку.
- Вы разве уже сегодня виделись? - спросила Пантелеевна с ноткой недовольства в голосе.
- Ви-иделись! - небрежно сказал сын и сел, оставив место для матери между собой и Лизой.
Верховодил на собрании старик Фетис Федорович. Он прибодрился, подравнял бороду и казался теперь намного моложе своих лет. Произнеся коротенькую вступительную речь о празднике, он предложил избрать президиум, ловко, как молодой, подставил стул Лизе Медниковой, поднявшейся на сцену, посадил с ней рядом Сергея Ермакова, похлопал молодых людей по плечу. Затем предоставил слово для доклада Багрянцевой.
Пока Нина Андреевна шла к трибуне, раскрывала папку, он попросил стоявших в проходах занять освободившиеся места. На первый ряд села Дарья Семеновна Цветкова. Она вела за собой, держа за руку, словно маленького, Харитона Богданова. Он был в тщательно разутюженном костюме, в галстуке, выбрит и даже напудрен и надушен; шел он своей неуклюжей походкой и выбуривал глазами из-под лба, поглядывая на стороны, как будто впервые видел этих одетых по-праздничному людей.
- Садись, Харитон Клавдиевич, рядом с бабушкой, - сказала Дарья, указывая на место возле Пантелеевны.
- Нет еще, покамест не бабушка! - возразила Ермакова и перевела взгляд на сцену, где, как именинники, сидели рядышком Сергей и Лиза, такие молодые, свежие, разрумянившиеся. И она подумала: "Вот бы привел бог посадить их так вместе дома, за свадебным столом…"
От умиления у старухи на глазах навернулись слезы, она хотела их сдержать, но не смогла - и расплакалась.
- Вы, бабуся, что? - спросила Торокина.
- Ничего, ничего, золотая моя… Это от радости.
И Пантелеевна торопливо начала вытирать слезы кончиком полушалка с яркими перьями жар-птицы.
37
Мимо окон каморки Дарьи Цветковой к крыльцу мужского общежития, звеня колокольцами и бубенцами, промчались три тройки лошадей, запряженных в широкие кошевы. На первой, серой тройке на облучке за кучера восседал Фетис Федорович Березин, выставив наружу ногу в унте, как заправский ездок-лихач. На нем была лисья шуба с меховыми, откинутыми на стороны бортами, круглая шапка с красным верхом и кумачовый жгут, перекинутый через левое плечо и завязанный бантом на правом боку.
Женщины, собравшиеся у Цветковой, и мужчины - в общежитии у Богданова, вышли на крыльцо.
- Где молодые-то? - спросил Березин, сдерживая разгоряченных лошадей с лентами в гривах и челках.
- Сейчас, одеваются.
В комнатушке у Дарьи все было перевернуто вверх дном, раскрытые сундуки стояли среди пола; сама невеста в белом атласном платье, отделанном на груди кремовыми кружевами, с розочкой вместо брошки, гляделась в зеркальце, а женщины суетились возле нее, делали модную прическу, подводили брови, красили губы, утюжили носовые платочки.
- Скорей, бабоньки, скорей! - говорила Цветкова. - Где Харитон-то Клавдиевич? Уже, поди, оделся, ждет?
- Ну подождет.
В дверь постучали.
- Можно, войдите! - крикнули женщины.
У порога появился женихов дружка, Шишигин. На нем был новенький с борами белый полушубок, чесанки с галошами, шапка-ушанка, а на груди на полушубке огромный красный бант, от банта две ленты свесились; карманы оттопырены, из них торчат горлышки бутылок. Шишигин, видать, уже приложился к огненной водичке, от этого малюсенькие глазенки его светятся по-доброму.
- Скоро вы, Дарья Семеновна? - спросил он. - Жених уже на крыльце дожидается.
- Сейчас мы, сейчас! - ответили женщины. - Уходи отсюда, нечего тебе возле баб околачиваться.
Невеста вышла на крыльцо в плюшевой шубе, пуховой шали. Брови вместо белых стали черные, губы красные. Встала рядом с женихом. На нем бобриковое пальто, шапка каракулевая пирожком, новые валенки, грудь открытая, под пиджаком виднеется шелковая рубаха небесного цвета, подаренная невестой, и буро-малиновый галстук с косыми полосками, на руках кожаные перчатки - щеголь щеголем! Стоят рядом, словно на показ вышли, а возле коней, кошевок собрались парни, девчата, мужчины, женщины, ребятишки. Глазеют, пощелкивают семечками, орехами; в гуще толпы, надвинув фуражку на ухо, стоит гармонист и играет.
- По местам, по местам! - скомандовал Березин. - Жених и невеста, садитесь ко мне, а остальные размещайтесь на вороных, на рыжих, кому где нравится.
Богданов и Цветкова сели рядышком в первой кошеве. Оба были смущенные, друг на друга не глядели. Какой-то мальчишка пристроился на запятках и наговаривал им:
- Невеста без места, жених без ума!
- Кыш, угланье! - ходил возле кошевок дружка Шишигин, отгоняя мальчишек.
- Уселись? - спросил Березин.
- Готово, готово! - крикнули ему. - Трогай.
- Не, не, не готово! - вытаскивая из оттопыренного кармана бутылку и маленький граненый стакашек, сказал Шишигин. - Надо вооружиться батожком, а то кабы дорогой волки не напали.
Наполнил стакашек и, подавая Березину, проговорил:
- Ну-ка, сваток, смочи коням копыта, чтобы шибче бежали.
- Не надо! - отмахнулся Фетис Федорович. - Я уже на взводе.
- Ничего, ничего, сваток! При таком деле не пить нельзя. Опрокинь… Ну, вот. А языком закуси.
Затем подошел к Богданову.