- Это не проблема. У нас есть сэкономленное. Никому в карман не полезем.
- Ладно, приду.
- С бригадой, Харитон Клавдиевич?
- Сказал - приду, так чего еще надо!
И он решительно взялся за скобу двери.
26
Воскресенье выдалось серым, пасмурным. Комсорг Яков Мохов пришел в гараж с братом Иваном раньше всех. Он с тоской поглядывал на Водораздельный хребет, где должно было взойти солнце, но там не появлялось ни одного светлого пятнышка: низкие грязные тучи, напарываясь на скалы, плыли с севера, а уж с севера в это время хорошей погоды не жди. Накрапывал холодный осенний дождь. Яков подумал: "Вдруг люди не соберутся, испугаются дождя"? Но тревога его была напрасной. Вскоре пришел в брезентовом плаще Алексей Спиридонов, потом один за другим стали сходиться трактористы, слесари, шоферы. Полуденновы пришли всей семьей, вооружившись один лопатой, второй ломком, третий топором…
Ровно в девять часов у гаража появился Харитон Богданов. Он шел во главе колонны людей в ватниках, нес на плече остро наточенный, с серебрившимся лезвием топор. За ним с зубастой поперечной пилой семенил Шишигин. Колонну замыкал далеко отставший Григорий Синько. Хотя этого парня Богданов и выгнал из бригады, но в общежитии держал его в своем кулаке. На воскресник Синько идти не хотел, лежал на постели и потягивался. Богданов велел ему вставать и одеваться. Парень пропустил его слова мимо ушей. Тогда Харитон сорвал с него одеяло и приказал: "Умывай харю, кусок в карман и догоняй нас! А не догонишь - пеняй на себя"…
Вскоре, направляясь к Водораздельному хребту, затарахтели тракторы, пошли автомашины. Над радиаторами трепетали огненные флажки. Люди ехали молча. Но вот на головной машине кто-то затянул песню, ее подхватили на остальных. И только самая последняя машина, на которой ехал Богданов со своей братвой, не подавала голоса.
Песня росла, ширилась. И от нее будто небо стало светлее, лес ярче, зеленее. И даже Богданов, сидевший угрюмым, нахохленным, приподнял голову, порасправил плечи и молодцевато начал поглядывать по сторонам на толпы бегущих мимо елей, среди которых пестрыми заплатками мелькали одинокие полуобнаженные березки, красные кусты черемух и гроздья рябиновых ягод.
В лесосеки люди приехали радостные, возбужденные. Разбились на группы и сразу приступили к работе. Алексей Спиридонов с бригадой Богданова начал расчищать свой волок. Харитон заставил людей растаскивать на стороны размочаленные валежины, подкапывать пни, обрубать у них далеко уходящие в стороны смолистые корни. Чокеровщик Иван Мохов раскинул трос, зацепил им первый попавшийся большой пень и крикнул Спиридонову:
- Вперед, давай вперед!
Трактор тронулся. Трос постепенно напрягался, дрожал, как туго натянутая струна. Пень не поддавался. Тогда Алексей дал задний ход, ослабил канат и снова погнал машину вперед. Огромный разлапистый пень и трактор одновременно дрогнули, словно раздумывали, кто кого перетянет, но вот "Котик" чуть-чуть подался вперед.
- Давай, давай! - закричал Иван Мохов. - Пошел!
- Поддается!
- Жми, Спиридонов, жми! - кричали столпившиеся в сторонке богдановцы.
Пень зашевелился и медленно начал вылезать из черной жирной земли, как краб, раскинувший свои красноватые, обомшелые конечности, и уже беспомощный, неуклюже ковыляя по траве, пошел на поводке за трактором в сторону от волока.
- Вот здорово, це сила! - восторженный, выпалил Синько.
До этого парень ни разу даже не ткнул лопату в землю, прятался за кустами, кривил рожу, раскусывая и обсасывая кислые ягоды рябины. А тут вдруг первый кинулся к следующему пню, сверху похожему на огромный блин.
- Хлопцы, идыть до мене сюды! Бачте, який сатана сыдыть. Зараз мы его пидчепим.
Сбросил с себя шапку, фуфайку и принялся рыть землю. Обнажились толстые, как бивни мамонта, корни пня многовековой сосны. На помощь к нему подоспели Богданов, Шишигин и прочие. Одни копали землю, другие рубили, пилили корневища.
И так везде. В делянках словно трудовой праздник наступил. Повсюду тарахтели тракторы, кричали люди.
- Вперед!
- Давай, давай!
- Есть, пошел, пошел.
Под вечер в стороне от волоков, прямыми линиями уходящих от эстакад в гущу леса, в беспорядке валялись еще сырые, искрящиеся от влаги коряжистые пни.
Шагая рядом с Богдановым к автомашинам, Алексей Спиридонов говорил, кивая на пни:
- Вон каких леших выдрали с дороги! Спасибо тебе, Харитон Клавдиевич, за помощь. Спасибо от всех нас, трактористов, шоферов, от комсомольской организации. Большое дело сделали. Одни-то бы мы тут долго копались.
У места сбора, возле машин, комсомольцы во главе с Яковом Моховым в одно мгновение подхватили Богданова на руки и начали качать.
- Ур-ра, ур-ра, ур-ра!
- Что вы, что вы? - бормотал растерявшийся Харитон.
А комсомольцы, подкидывая Богданова, кричали:
- Честь труду, честь Богданову!
Очутившись на ногах, покачиваясь, точно пьяный, Харитон, смущенный и раскрасневшийся, полез в кузов машины. А оттуда, сверху, махнул своей братии рукой:
- Залазьте! Чего рты разинули?
27
В субботу вечером к Сергею Ермакову зашел мастер Голдырев. Он только что напарился в бане, был багрово красный, мокрый от пота. Сергей с матерью сидели за ужином.
- Хлеб-соль вам.
- Милости просим кушать с нами, Степан Игнатыч, - пригласила его за стол Пантелеевна.
- Покорно благодарю, кушайте сами. Если можно, Пантелеевна, налей, пожалуйста, ковшичек брусничного рассола. Рассольчик. - душа моя. Никак не могу без него после бани… А у нас, как на грех, теленок разбил корчагу с брусникой.
- Как же его угораздило? - спросила старуха, подымаясь из-за стола.
- Да как?.. Ночью отелилась корова. А на улице - холодище. Ну, мы и занесли теленка-то в избу, загородили на кухне. А он, бог с ним, неспокойный. Корчага-то глиняная под лавкой стояла, ведра на два. Он, видно, вздумал взыграть, да как лягнет ногой-то, да по корчаге, - она и развалилась.
Поставив на край стола ковш с рассолом и пустой стакан, Пантелеевна сказала:
- Проходи, Степан Игнатыч. Раздевайся. Пей, я песку сахарного положила.
Голдырев снял шапку, полушубок, скинул с ног галоши и в носках прошел в передний угол.
- Вы были в бане-то? - спросил он. - А то идите мойтесь у нас: воды осталось много, жару много.
Холодный, из голбца, брусничный рассол Голдырев пил не спеша маленькими глотками, с причмокиванием.
- Вот красота! - Он вертел стакан в руке, поглядывая на розовую жидкость. - Словно дары Христовы по желудку разливаются. Другие любят квасок, а вот мне милее всего рассольчик брусничный… И не знаю, как теперь без него зимовать.
- К нам приходите, Степан Игнатыч, - отозвалась мать Сергея.
- Да ведь стыдно, не будешь приходить к вам каждую субботу… Я бы, ровно, за один жбан брусники теперь пять возов сена отдал.
- Есть у людей брусника-то. Нынче ягод много было.
- Есть, да не про нашу честь… В теперешние времена, Пантелеевна, совсем другой народ пошел. Раньше народ был простой, душа нараспашку. А теперь у кого и есть брусника, так промолчат. Я вот, к примеру, мастер, начальство. Раньше бы мне отовсюду были приветы, поклоны, пожелания доброго здоровья и прочее, прочее. А теперь, можно сказать, самый последний человек смотрит на тебя как на равного, ему ты что мастер, что не мастер - все под одну гребенку стрижены.
- А ты хотел, чтобы перед тобой люди шапки ломали? - спросил Ермаков, взявшись за свежую газету.
- Так я говорю, к слову пришлось. Теперь народ стал гордый, каждый узнал себе цену, каждый считает, что вышел в люди. Иной раз нужна тебе от человека услуга, а ты стесняешься его, не знаешь, можно ли к нему подойти за этой услугой или нет. Другой так посмотрит на тебя, ровно гвоздь вонзит в твою душу. После этого и людей начинаешь чураться: все сам, везде сам… Вот завтра бы мне надо за сеном съездить на выруба лошадях на пяти, а кого позвать на помощь - не знаю. В одном месте закинешь удочку, в другом, а поклева нигде… Может быть, ты, Сергей, еще раз выручишь меня? Не в службу, а в дружбу. Пантелеевна, я думаю, возражать не станет. Так ведь, мамаша?
- Это воля Сергеева, не мне ведь ехать, - уклончиво сказала старуха. Убрав со стола посуду, она села за свою расписную прялку.
- Так как, Сергей? - спросил Голдырев, опорожнив залпом последний стакан брусничного рассола.
- Нет, не поеду, Степан Игнатович! Ни в службу, ни в дружбу.
- Почему так? Что я тебе плохого сделал?
- Мне лично ничего плохого не сделал, а вот государству нанес большой ущерб.
- Какой ущерб? Что ты, Сергей?
- Материальный ущерб, Степан Игнатович. В этом лесозаготовительном сезоне ты совсем распоясался. Забыл, что тебе надо древесину заготовлять. Тебе дороже всего на свете стало свое личное хозяйство, а интересы леспромхоза нипочем.
- Вот здорово, Сергей! Вот спасибо тебе… И это за все мои услуги?
Ермаков прищурил один глаз, зло глянул на Степана Игнатьевича.
- За какие еще услуги?
- Эх, Сергей, Сергей! Свинья ты неблагодарная после этого. Извини меня за грубость. Уж я ли для тебя не старался. Ты со мной работаешь не год, не два. За все это время я тебя не обсчитал ни на кубометр, ни на четверть кубометра! Иной раз замеряешь твою выработку, у тебя немножко даже не дотягивает до кубометра, а я возьму да поставлю тебе целую единицу.
- Выходит, мне приписывал, а у других воровал?
- Не воровал.
- А где же брал? Как сводил концы с концами?
- Это дело мастера.