Надпись отвлекла Андрея от предстоящего разговора. Он нащупал в кармане складной нож: о себе память, что ли, оставить? Усмехнулся. Посмотрел вокруг. С ближних полей долетали звуки жатвы: звенящая скороговорка комбайновых ножей, сигналы грузовиков. Солнце сплющилось на горизонте и, брызгая окалиной, ослепляло глаза.
От Астраханкиных брел и без ветра качался Мартемьян Евстигнеевич. Держа фуражку на отлете, он истово раскланивался не только со встречными, а и с теми, кто был на противоположной стороне улицы. Откланявшись, брел дальше, затягивая и не оканчивая одну и ту же песню:
Двор мой брошен, разгорожен
И зар-рос густой травой...
С горечью и сочувствием проводил Андрей кряжистую, но шаткую фигуру старика: "Это ж Гране с ним столько канители!.."
Решив, что председателя ему не дождаться, Андрей с тяжелым сердцем направился домой. Совершенно случайно глянув на савичевский двор, увидел серый от пыли председательский "газик". У Андрея похолодело под ложечкой - от предстоящего разговора. Войти? Или отложить?
Издалека долетело пьяненькое, горюющее:
Двор мой брошен, р-разгорожен...
"Авторитетов боюсь, выходит? Начальству виднее? А если оно не право? Может, с трусости все и начинается... Один говорит, а остальные поддакивают, вместо того, чтобы поправить вовремя..."
Павел Кузьмич сидел в горнице возле приемника, на вошедшего Андрея даже бровью не повел. Андрей опустился на стул и, нахлобучив шляпу на колено, стал терпеливо ждать окончания концерта. Однако Савичев внезапно выключил приемник.
- Бах! - резко, как-то даже раздраженно бросил он, поворачиваясь к Андрею. - Иоганн Себастьян Бах. Раньше смеялся, а теперь злюсь, - стукнул кулаком по крышке приемника. - Злюсь! Как ты относишься к симфонической музыке?
- Сочувствую тем, кто ее слушает.
- Остришь, негодяй. А тут плакать надо, что мы такие серые, неумытые, - Савичев начал медленно прохаживаться по комнате. Говорил он отрывисто, сердито: - Был на курорте. Пошел на симфонический концерт. Все слушают, на физиономиях - божественное сияние. А я злюсь: ни черта не понимаю. В чем прелесть этой музы́ки? Как понять ее, прости за грубость? Как? Ну!.. - остановился перед Андреем. - С каким вопросом пожаловал?
Андрей с удовольствием ушел бы, не начиная разговора. Он поднялся со стула, опустив шляпу в руке так, что край ее соломенного поля терся о половицу.
- Хорошо информированные круги... - Андрей чувствовал, что фальшивит дико, что его наигранное бодрячество Савичеву видно насквозь, и все-таки не мог найти такой нужной сейчас простоты. - Хорошо информированные круги утверждают, будто я не пастух, а так...
- Правильно утверждают.
Под холодным немигающим взглядом Савичева Андрей вдруг начал зябнуть. Сказал совсем не то, что намеревался сказать.
- Отпустите на трактор. Я технику люблю.
- И не любишь коров. Обожаешь молоко и вареники в сметане. И не перевариваешь коров. - Савичев, локтем отодвинув горшок с цветком, присел на подоконник, закурил и пустил в открытое окно струю дыма. - Какие вы, черт возьми, хитроумные пошли. Так и норовите цапнуть, что поближе лежит. Трактор ему дай! А нам не нужны трактористы, даже хорошие не нужны. Нам хорошие пастухи нужны. Трактор ему!
- Ладно, не надо трактора, - Андрей вновь уселся на стуле, шляпу бросил к ногам. - Коровам, Павел Кузьмич, есть нечего. Трава выстрижена ими под нулевку. О каких тут надоях можно говорить!
- Ну-ну! - Савичев затушил окурок о спичечный коробок, швырнул в окно. - Дальше.
- Кукурузой надо подкармливать. Ведь много посеяли.
- А зимой, извини, что в ясли положишь? Шляпу?
- В прошлом году под снег триста гектаров ушло. Отец говорит, не успели скосить. Нынче, говорит, еще больше посеяно. Опять не сумеем всю убрать. Так лучше...
- Под копыто пустить?
- Факт! Гектаров триста - четыреста.
- Долго думал об этом?
- Весь день.
- А я, дорогой мой стратег, - триста шестьдесят пять дней в прошлом году, столько же - в позапрошлом, столько - в позапозапрошлом...
- Так что же мешает?! Классическая музыка, что ли?
Как от удара, быстро отвернул Савичев лицо свое к окну. Сидел так минут пять. На подсиненных сумерками скулах двигались желваки, мелко-мелко дрожал острый кончик уса. За окном слышались будничные вечерние звуки: жена Савичева, Мария, звала теленка, кто-то промчался на трескучем мотоцикле-козлике.
Андрей искренне жалел о сказанном, потому что видел, насколько болезненно реагировал председатель на его неуместную реплику о музыке. Так у него частенько случалось: сначала ляпнет, а потом подумает. Хотел было извиниться, но Савичев опередил. С видимым трудом разжав челюсти, точно были они у него сцеплены леденцовой конфетой, он кивнул, не поворачивая головы:
- Дурак - не дурак, и умный не такой.
- Полудурок, Павел Кузьмич. Извините!
Савичев и слова сказать не успел, как Андрей вылетел из горницы.
- Тьфу! - раздосадованный Савичев включил и выключил приемник, прошелся по комнате, - Ну и молодежь нынче! Наверное, зря обидел. Да и он хорош!.. Грачев под самую сурепицу хвост отрубит за эту кукурузу, попробуй только страви... В прошлом году, действительно, триста гектаров сгубили. Машин не хватало силос отвозить. А если повторится? Грачев сказал: "Транспорт будет! С Украины целая автоколонна придет на подмогу". Ох, смотри, товарищ Грачев!..
Возле клуба стояли два грузовика с наращенными решетчатыми бортами, и в них с хохотом лезла молодежь. На передних скамейках уже сидели пожилые колхозники, большей частью из конторских. Все они сурово и молчаливо, как оружие, сжимали между колен желто-белые черены вил. Маленькая Нюрочка Буянкина прыгала возле колеса и никак не могла влезть в кузов. С мольбой обратилась к подошедшему Андрею:
- Ой, Андрюшк, ну, подсади! Все только смеются, а руки не подают...
Он легко вскинул ее над бортом. В машинах загомонили все разом:
- Айда с нами! На ударник!
- Сено метать в лугах.
- Самые большие вилы ему. По блату.
- У него грыжа! Надорвался на животноводстве!..
И хохот, озорной, дразнящий. Андрей и голоден был, и устал за день ходьбы на жаре, но уйти не решился - засмеют! Схватился за край борта и прыгнул в кузов. Раскрасневшейся, закатывающейся от смеха Нюре кончиком ее косынки вытер нос:
- Кланяться надо, спасибо говорить дяде, а ты заливаешься. - Демонстративно поддернул свои пышные шаровары, вызвав еще больше шуток и смеха. - Не ужинал, на одном интеллекте держатся.
- Ужасно интеллектуальный человек.
Андрей обернулся: Граня. Уголки ее губ приподняла чуть заметная улыбка. А на кончике скамьи увидел Ирину. В узких брючках, в белом платочке, завязанном под круглым подбородком, она смотрела в сторону и словно бы ничего не слышала. "Нарочно отвернулась! Красивая, но холодная. С ней, наверное, скучно быть вместе".
Сузившиеся глаза - от этого они стали еще длиннее - Граня повела на Андрея, не знавшего где сесть, потом на молчаливую бесстрастную Ирину.
- Он, девочки, еще не умер от голода, но доступ к его телу открыт. Не теряйте времени.
- В порядке живой очереди! - Машина тронулась, и Андрей, не удержавшись на ногах, плюхнулся Гране на колени. С лихой решимостью обхватил ее шею и - была не была! - больно поцеловал в губы. - Будешь первая!
Граня спокойно поправила косынку на голове и коротко, звучно стеганула ладонью по щеке Андрея.
- Если желаешь - не последняя.
Грохнул смех, дружный и уничтожающий. Даже Ирина улыбнулась.
Андрей оглянулся, точно затравленный. Слегка коснувшись рукой Нюриного плеча, перемахнул через борт. Летя в придорожные кусты, слышал, как в уходящей машине испуганно затарабанили кулаками по кабине.
- Остановите!
- Такая скорость! Убился...
"Шиш - убился! Что я - дурак?.." Ободранный Андрей выбрался из зарослей крапивы и шиповника на лунную полянку, оцепленную вербами. Пошел в противоположную от машины сторону. Вдогон - насмешливый голос Грани:
- Субботнику пятки показывает...
"Ничего себе мотивировочка! - Андрей сел на пенек и зло сплюнул солоноватую слюну: - Губы, что ли, разбил?.. Вечно она язвит..." Андрей знал, что теперь в машине на его счет отпущено немало шуточек. И, как всегда, поджигает Граня. Андрей никак не мог понять, что с ним происходит. Если это любовь, так почему же вот сейчас он больше всех на свете ненавидит Граню? Если не любовь, то отчего сердце по-сумасшедшему колотится о ребра, как только он, Андрей, увидит ее? Да и Граню не понять: то она такая, то такая. Похожа на куст шиповника: весь в цветах, но подойди - уколешься.
От поселка шла машина, ныряя в низинках. По трем ярким фарам Андрей определил - председательский "газик". "Уеду с ним на субботник!" - Андрей встал и сразу же почувствовал, что коленка у него голая. Нагнулся: от поясной резинки до щиколотки штанина была разодрана. Он сжал зубы и снова сел: как не повезет, так уж не повезет!
"Газик" промчался мимо.
Домой Андрей пришел темнее тучи. Хорошо, что Варя уже спала, положив возле себя где-то добытый журнал мод. А мать не стала донимать расспросами, заметила лишь, что можно бы поаккуратнее рвать штаны.
Переодевшись и выпив кружку молока, Андрей перепрыгнул через плетень в пустобаевский двор. Под ногами сочно хрустнула молодая тыковка. Он выругался и, раздвигая руками подсолнухи, пошел к избе. Нужно было поговорить с дядей Осей, он член правления, ветеринар. Осип Сергеевич если захочет, то настоит на своем, уломает упрямого Савичева.