Бывать у Пустобаевых в избе Андрей не любил. Ему казалось, что в просторной горнице всегда стоят сумерки. От хмурости, нелюдимости хозяев, что ли? Или от большой золоченой иконы в переднем углу, с которой лаковыми скорбящими глазами глядела божья матерь? Андрею неприятен был ее немигающе следящий взгляд.
Петровна в излюбленной позе, подперев подбородок рукой, стояла у голландки и наблюдала, как ест блины ее сын. Блины - Горкина слабость. Но сегодня и они были не в радость: будто раскаленная заклепка, десну прожигал разболевшийся зуб. Блины Горка глотал "живьем", поворочав их кое-как во рту.
Поздоровавшись, Андрей надавал кучу советов, но Горка, страшно косноязыча, послал его к черту. У Горки были основания не доверять приятелю. Как-то в прошлом году он зашел за Андреем, чтобы вместе идти в школу, а у самого глаза наизнанку выворачивало от ноющих зубов. Андрей порылся в круглой пластмассовой шкатулке, где мать хранила всевозможные порошки и таблетки, нашел пакетик пургена.
- Знаешь, вот эти помогают - сила! Глотай сразу две, скорее подействует.
Горка проглотил. Зубы, как ни странно, действительно перестали болеть, но зато через каждые двадцать минут Горка, страдальчески глядя в глаза учителю, отпрашивался с уроков...
Андрея пригласили к блинам, и он не стал отказываться. Чтобы нарушить тишину, сказал:
- Люблю блины, да не люблю, кто их печет.
У Петровны опали руки.
- Почему же, Андрюшенька?
- Да больно тонкие.
Бледные щеки польщенной Петровны облились слабеньким румянцем.
- Нешто так можно шутить, сынок.
- То-то и наворачиваешь по два! - буркнул Горка.
- Да по три-то я не умею, Гора, - Андрей посмотрел на его лицо, розовое и влажное, как плохо отжатая губка. - Ты как после ударника распарился.
Горка отмолчался. После бани, после жирных блинов ему вообще не хотелось говорить. Да и зуб не успокаивался.
Стукнула дверь в задней комнатке, и в горницу, пригибаясь под притолокой, вошел Осип Сергеевич. Повесил на вешалку лоснящуюся полевую сумку, в угол задвинул чемоданчик с медикаментами. Поздоровался.
- У Базыла две головы пало, - сказал, ни к кому не обращаясь, вроде бы для самого себя. - Да, пало, пришлось вскрывать. Будем удерживать с него. А как же!.. Баня готова?
- Уж давно истопилась. Есть будешь?
- Потом. - Осип Сергеевич сунул под мышку свежее белье, от порога оборотился: - Андрейка, завтра попридержи коров, будем прививку против ящура делать. В соседнем районе объявился. Он ведь не в шляпе ходит...
- Ладно, Осип Сергеевич! - Андрею вспомнился жизнерадостный веселый чабан с Койбогара, у которого "круглогодовой" рабочий день, у которого "вся работа насморк пойдет", если не будет сена. - А за что же с Базыла удерживать? Разве он виноват в падеже?
- А кто? Я? - В голосе Пустобаева, как в разлаженной гармони, появилось металлическое дребезжание. - Вот падет у тебя корова, тогда узнаешь.
Андрей с уважением относился к Осипу Сергеевичу, хотя и знал, что кое-кто недолюбливал неулыбчивого ветфельдшера. Он был старательный работник, а отцу Андрея эта старательность почему-то не очень нравилась. "Удачлив! - говорит Иван Маркелыч. - Удача за ним - как верный пес, по пятам..." Андрей недоумевал: разве это плохо, если человек работящ и удачлив?
А вот сейчас Андрею не хотелось просить Осипа Сергеевича о том, чтобы он "серьезно и аргументированно" поговорил с председателем насчет кукурузы, Андрей и сам не мог бы объяснить, почему вдруг раздумал, хотя именно из-за этой просьбы и зашел к Пустобаевым.
После ухода Осипа Сергеевича еще ниже, кажется, навис потолок, еще сумрачнее стало в горнице. От неверного огонька лампадки по лицу божьей матери блуждали тени.
Андрей и Горка тоже вышли.
- Ну вот, а ты все в пастухи да в пастухи! - Горка, прижимая ладонь к саднящей челюсти, явно искал причину отказаться от предложения приятеля. - Как присобачут за целую корову платить... Отец на самого министра акт составит, не только на нас с тобой...
- Тебе не присобачут, не беспокойся!
- Не понимаю...
- А чего понимать? Помалкивай и все. Так-то спокойнее...
Стояли возле ветлановских жердяных воротцев, от которых совсем недавно впервые уезжали на самостоятельную работу.
- Ты все на звезды смотришь, - Горка, как обычно, побаивался внезапной молчаливости Андрея, за ней всегда что-то таилось, поэтому усиленно завязывал разговор. - Тут надоело, что ли?
- Сенца бы звездам или кукурузы! Видишь, разбрелись, как мое стадо, а щипать нечего. Месяц умаялся гонять их по всему небу. Вообще-то понимать надо: и с него, наверное, высокие удои спрашивают!.. Значит, не хочешь в пастухи? Может, на ударник двинем, а?
- Сейчас, разуюсь и побегу! - Горка говорил быстро, но из-за больного зуба не очень членораздельно. - Вместо того, чтобы отдыхать после работы, как положено человеку, вкалывай.
- Слушай, в бане не угарно было?
Горка оскорбленно пожевал верхней оттопыренной губой и ушел.
Опять Андрей остался один.
Денек выдался! В голове - чехарда. А тут еще Горка. Вот паралитик косноязычный! И ответить ему сумел.
В минуты полного одиночества воспоминания о Гране - как крик ночной птицы за Уралом: грустные и неясные. Почему он так много думает о ней?..
Там, в лугах, и фельдшерица. В ее маленьких руках черен вил, наверное, груб и тяжел. Она, эта Ирина, как видно, с людьми трудно сходится, в Забродном у нее еще нет ни друзей, ни подруг. А вот поехала. А он не поехал. Самолюбие, гонор! Оплеуху получил. А кто виноват?.. Савичев, наверное, наверху топчется: завзятый скирдоправ. Завтра не будет ступать на растертое протезом надколенье, уж это точно... Они все там! Он - один...
2
В летней кухне отчим резался в "шесть листов" с дедом Астраханкиным, маленьким остроносым выпивохой. Посреди стола зеленела поллитровка, рядом мерцала пустая рюмка, а на ней - пупырчатый, словно бы озябший, малосольный огурец. После каждого кона тот, кто выигрывал, имел законное право налить полстопки, выпить и закусить огурцом. Когда пришла Граня, эта честь выпала Мартемьяну Евстигнеевичу. Он выпил и смачно крякнул:
- А! Не шутка выпить, а шутка крякнуть. - Аппетитно принюхался к надкушенному огурцу. - Дочка, айда, причастись для компании!
Она отмахнулась и стала разжигать керосинку, чтобы приготовить обед. По столу жирно шлепали зацапанные толстые карты, а Граня размышляла о том, что зря отца отпустили из пастухов. Там он хоть при деле был, меньше о водке думал, а теперь опять сверх всякой нормы будет заливать. И жалко его, и в то же время осточертело слушать его пьяные басни, видеть добрый помидорный нос. Кабы еще не этот Астраханкин!..
Разбивая над сковородкой яйцо, прикусила губу, чтобы не рассмеяться: кривой, кривой, а узрел отчим Василису Фокеевну издали! Сразу зашебутился, заерзал: огурец в рот сунул, бутылку в карман, рюмку в горнушку.
- Мой нафталин идет! - пояснил моргавшему красными веками приятелю. - Собирай карты, теперь наше дело мокрое, не высечешь.
Только напрасно они так поспешали. Пока Фокеевна дойдет до дому, со многим можно управиться. Нескончаемо длинна главная забродинская улица, а любопытство новой санитарки - еще длиннее. Увидит, муку везут - обязательно спросит, на каком камне малывали. Из сельмага бабенка с покупками выскочила - выпытает, почем ситчик брала. Выглянувшему за калитку хворому старцу присоветует прийти в амбулаторию: "Мы тебе с Ириной Васильевной горчишники поставим - враз все болячки сымет, хоть под венец веди!.." В общем, зря торопились картежники. Покудова Фокеевна доплыла, они успели не только собраться, но и по чашке чаю опрокинуть.
Встречена была Василиса Фокеевна покорливо-благостными взглядами, и это ее насторожило.
- Вы чего несмелые нынче? Поди, управились уж, выпили? Ну-ка, дыхни! - Видимо, требование такое не впервой приходилось выполнять старому казаку: раскрыл рот, дохнул в ее сосредоточенное лицо. - Да нет, вроде бы... А ну ты, пим дырявый!
Дед Астраханкин кругло облизнул губы и, вытянувшись, пуча глаза, как на смотру, тоже выдохнул. Фокеевна недоумевала:
- Неужто не разговелись до самого полдня?
Астраханкин потоптался у порога.
- Пошли? - кивнул Мартемьяну Евстигнеевичу.
- И то, идтить надо...
И они вышли. В окно Граня видела, как старики, склоняясь один к другому, что-то говорили и счастливо тряслись в смехе: точь-в-точь нашкодившие мальчишки, которым удалось ловко провести старших.
Фокеевну подвел нос: выскочила утром в одной рубашке корову доить, а утро ералашное было, ветреное, ну и простыла.
- Надо что-то делать, мама, с отцом. Лечить, что ли? Пропадет же.
- Я посоветуюсь с Ириной Васильевной.
Граня не возражала: новая фельдшерица стала для Фокеевны непререкаемым авторитетом.
Оседлав лошадь, Граня выехала в степь. Надои молока хотя и поднимались на ферме, но очень медленно. Председатель просил съездить к Андрею, посмотреть, где и как пасет, возможно, она что-либо да и подскажет ему. Андрей, конечно, не ждет ее. Парень с характером. Никогда не подаст и виду, что и ему кисло. Отделывается шутками.
С самого раннего утра ветер, злобясь, гонял стада взъерошенных туч. Казалось, вот-вот хлынет ливень. Но ничего у ветра так и не получилось: к обеду распогодилось. По небу спешно уходили облака, а в серой степи вспыхивали и перемещались, обгоняя Граню, солнечные озера. Пофыркивая, шел конь. Плыли Гранины то ясные, то хмурые мысли. Граня не была слабохарактерной, но когда предавалась раздумьям наедине с собой, хандра охватывала ее незаметно и властно, как сон, особенно если не было рядом людей, не было дела.