Сомнения - о Ганне. Жаль. И правильно ли?
В с/с [сельском Совете]. Когда обсудили списки, Дубодел - о Евхиме:
- Уточнить. С семьею.
- Какая у него семья…
- Есть семья.
- Он один.
- Не один. Женка у него по документам.
- Дак она же бросила.
- Мало что, для виду.
Споры. Но вписали. Уточним.
И еще уточнил: Степана Глушака выписали из коммуны.
- С корнем вырвать. Не оставлять отростков. А то и не оглянешься, как вырастет опять!
Был в селе богатей - злыдня, конокрад. Нажил себе добро темными ночами. Не любили его. Охотнее, чем всех, решили раскулачить, руки поднялись дружно.
Когда о Прокопе - молчание.
Миканор и Дубодел едут "кулачить".
Как и ожидал, основные споры о том, кого раскулач[ивать]. Спорили о Глинищах. Много. Защищали некоторых. Он настоял.
Курени - под конец.
Споры о Ганне. Баш[лыков] насторожился.
Думает: как все делать? Охрана необходима. Не хватит своих. Не будет ли выступлений. Кого в первую очередь?
Куда ссылать будут?..
Угроза ареста над Василем. Василь волнуется. Но угроза минует. Миканор скрыл. Пожалел.
Когда обсуждают в с/с [сельском Совете], кого на высылку, Дубодел к Глушаку привязывает Ганну.
- Дак она ж бросила. Живет отдельно.
- Мало што отдельно. А в прошлом была в родственной связи. По документам, до сегодняшнего дня значится женкою етого гада - Глушака Евхима.
- Чего прицепился к ней?
- С корнем рвать дак рвать. Все отростки.
Башл[ыков]: сложно. Конечно, Дубодел перегибает.
Но заступиться - политически неправильный оборот, зажим инициативы. Можно подумать: прикрывает. (А вдруг знают…) "Личные мотивы надо отбросить".
- Давай дальше, - Башл[ыков].- Вопрос остался открытым.
Можно было считать и так, и этак.
Дубодел это позднее использует по-своему.
…Мать нетерпеливо:
- Все в колхоз вписываться собираются. И Петриковы, и Сорока, и Чернушки. - Горячо: - Василько! Покуда суд да дело! Может, сжалятся! Все заберут да еще в сани посадят! Ехать на край света, на чертову погибель!.. Все пропадет, все! Дак хоть самим остаться! Малое хочу уберечь! Да и деда, куды ему! Да и самому!.. - Василю это не понравилось, заметила сразу. - Ну, за себя не боишься, дак за других побойся! За малое! - Нашлась, сменила разговор: - А и там живут люди! И мы жить будем не хуже других. Там, видно, живут те, у кого руки есть. А мы что, без рук, больные какие!
- Правду мать говорит, - вступил и дед.
Василь оторвался от матери, вышел на двор. Противно было слушать: не потому, что неправда, а потому, что все было правдой и все было просто, не знал, что возразить.
Неспокойный, тревожный был этот день у Василя. Никогда он не предчувствовал так близко беду.
Как на ненадежное, смотрел на хозяйство; что б ни делал, куда б ни пошел, все вызывало чувство неуверенности. Боль и тревога. Пошел в хлев, к коню; странно, глядел как не на свое, будто отдавал уже. И овец видел как не своих.
По хрусткому снегу выбрался за хлев, пошел на гумно, открыл ворота. Скрип пронзил, как жалоба: и нас отдашь?
Пахло соломою, трухою. И снова виделось все, будто свое и не свое. И каким дорогим, милым представилось: и гладкие дубовые сохи с кривыми суками, и цеп, и клеть с соломой, кучка мякины в уголке.
Сел на клеть. Тихо было. Сидел, отдыхал. Почувствовал вдруг, как устал, будто всю ночь и все утро махал цепом. Хорошо, что никого нет. Посидеть можно, не слыша ничего.
Потом уже стали грызть мысли. Правду сказала: нет выхода. Съехать разве, дак куда ж денешься, коли света дальше Куреней не видал. И что за жизнь ему на чужбине. Да и малый, матка, дед как? Не бросать же их! Он же основа всему, и ему ответ держать за всех.
Василь, когда раскулачивали, не ходил никуда, но наблюдал за всем, что происходило. Видел, как проехал Глушак и Евхим, как повезли.
Потом мать привела Маню, которая билась в слезах. Опустил топор. Замычал с отчаяния. Увидел корову…
Выскочил. Дикий взгляд. Жена в ужасе назад. Спохватился, но вспомнил - снова в лице дикий гнев.
Выбежал к амбару. Намотал в кармане кресало. Высек огонь, в солому.
Жена заголосила. Стоял, смотрел, как берется огонь. На дворе судачит народ, боятся заходить. Поднял топор, к гумну.
Боятся подступиться. С колом Хоня. Зашел сзади, стукнул. Прокоп - объехал.
Связали, лежал молча, дико шнырял глазами. Около амбара засуетились с ведрами. Дым крутил. Хватились вовремя - потушили. Ветра не было, один амбар сгорел.
Когда раскулачили Н[ибыто-Игната]- семеро малых, голых - не во что одеться, чтоб везти в ссылку. Дырявые свитки не на всех: соседи от жалости стали собирать, что можно, чтоб одеть в дорогу. Кое-как и одели всех. И с плачем, с рыданиями провели. Голосьба на всю улицу. А они, малые, укутанные, только испуганно выглядывают.
Этим жили и другие в хате. Мать, что исчезла на какое-то время, вернулась с новостью.
- Говорят, шчэ будут брать. И первыми нас вписали… Как Прокоповых свояков. И шчэ за то, что с Игнатом дружил.
Людей на Прокоповском дворе (старого уже не было: сидел, в Юровичах)… Жена, трое детей. Среди них стояла, всхлипывала Маня. Василева мать взялась за нее, уговаривала: "все равно не поможешь", пробовала увести. Был дед Денис - глядел молча. Володька наблюдал жалостливо и с интересом.
Прокоп
Дать надо.
Назначили раскулачивать. Дошло.
Когда уполн[омоченный] пригрозил, молчал, молчал. Пошел грозно на уполн[омоченного]. Еще немного, сломал бы. Молча подвинулся к дому. Молча - с топором - на двор. Под поветью - сани. Стал бить, ломать. Телеги, козлы для дров. Жена голосить. В хлев. (Замахнулся топором на коня. Рука онемела: глаза коня перед собою.)
Когда Глушака везут селом - мать Миканора в голос.
- Халимонко, Халимонко! Куды ж ето тябе!
- Спроси сына своего, Адарья! - задрожали губы, злость с обидой.
- Ой, не надо! Не надо! Ой, нашто ж ето!.. Не сердись, Халимонко! Не хотели мы!
- Хто не хотел, а хто - хотел!.. - Он преодолел злость и обиду, сказал великодушно. - Оставайся счастливая, Адарья! Не поминай лихом.
- Ой не! Тольки - доброе буду! Молиться буду, Халимонко! Чтоб добро було и там.
- Бог не покинет, можа!
Старый Даметик едва оттянул ее.
…Вдруг запричитала Глушачиха. Кинулась к дому. Упала на землю.
- А божачко, а божачко! Да как жа ето идти да из своей хаты? Да куды ж ето, в такой холод. Да в такие годы!..
- Тетко, садись! - Миканор дал приказание ехать. - Нечего тут спектакль устраивать!
Глушак взял старую под руку, довел до саней, посадил. Поклонился, сел сам…
Он при дороге был. Выглядывал, как будут везти. (Встретил. Прощание с матерью. Слезы. Отец прослезился - не поминай лихом). А может - не посмел подойти. Побоялся. Мать отговаривала перед тем.
Самая большая толпа собралась у хаты Нибыто-Игната. Содрогнулись, когда Игнат вывел детей: девятерых, мал мала меньше. Кто во что одетый: в опорках, в лаптях, в кожухах, в свитках. Гайлис тут наблюдал, распоряжался. Игнату (о детях) - Почему не одел получше?
- А вы б выделили, товарищ, из раскулаченных запасов!
Худой, строгий распорядился, где кому сесть. Хадоська, заплаканная, заботливо усаживала, просматривала, куда что положили. Хадоська загоревала. Игнат оглянулся:
- Не плачь! Москва слезам не верит!..
Когда приказали ехать, оглядел всех:
- Спасибо нашему председателю и советской власти за то, что так заботятся о трудовых людях!..
- Вы не разводите агитацию! - сказал Гайлис.
Хадоська бежит за возом, на котором везут отца, причитает. "И я! Няхай и меня!" Хоня останавливает, вырывается.
Маня всхлипывает: отца ее повезли в тюрьму. Мать одна да братья на возу.
По Глушаку никто не плачет. "Бывайте, люди добрые!.."
Дать жизнь Степана. Образ. К нему в Водовичи приезжает мать - сокрушается. Евхим заехал однажды. Приглядывается. Встретил Степан недобро: и так косо поглядывают.
Когда стали раскулачивать, идет в Курени. Хочет спасти мать. Жалеет ее очень. Говорит с нею. Она плачет, отказывается. Куды ж его одного. Вместе вековали, вместе и пропадать будем.
Сестра прибегает к нему. Или дочка ее - по ее просьбе. Отпустили сбегать. Попрощаться.
Прощается. Он - чтоб осталась с ним. "Куда ж он один". Он: "И я с тобою". Она просит: чтоб и не думал.
Однако он выходит. Ждет.
После бюро, когда Гайл[иса] исключили и Апейке "дали", Криворотый добивается: раскулачить Ганну.
Приходит.
- Собирайся.
- Куда ето?
- За мужиком своим.
- Ты что, гад, смеешься?
- Милиция придет. Уговаривать не будем.
Вышел. Параска успокаивает.
Собирается в Юровичи. Сразу к Башлыкову. Напала на него.
- В Мозырь поеду!
Тот колеблется минуту. Потом:
- Самоуправствовать не дадим никому.
Василь идет к Миканору.
- Поздно. - Миканор не принимает.
…Снова вспоминает Ганну. Правду сказала. Надо было идти. Не было б этого.
Надо было. Кто знал. Надеялся на лучшее. Лучшего ждал. Дождался. Дурак - на лучшее надеялся.
А может, теперь не поздно. Как бы повидаться? Поговорить.