И вот Фазылджан уже сидит в столовой у Абузара Гиреевича, откинувшись к спинке дивана, заложив ногу за ногу, поблескивая модным, остроносым ботинком. На Янгуре новенький, с иголочки, костюм, белоснежная сорочка и белый шелковый галстук с маленьким, не больше наперстка, узелком. Щеки у гостя розовые. Седая прядь волос над широким гладким лбом придает ему особое благородство. Улыбаясь, рта не раскрывает. При этом на щеках у него появляются ямочки. Во всем облике и манерах чувствуется глубокое сознание собственного достоинства.
Сообщив несколько городских новостей, Фазылджан как бы счел законченной вступительную часть своего визита. Поднялся с- дивана, подошел к роялю. Рассеянно перелистывая ноты, вдруг спросил:
- От Мансура нет известий? Не собирается домой?.. Моя свояченица Ильхамия что-то интересуется его судьбой, - объяснил он между прочим.
Абузар Гиреевич даже вздрогнул слегка - так неожидан был вопрос и так тяжело было отвечать на него. А отвечать все же надо.
- Он ничего не пишет нам, - со вздохом сказал профессор. - Должно быть, не считает нужным.
- Не надо было отпускать его из дома, следовало быть с ним построже, - наставительно проговорил Янгура. - Он способный джигит, но несколько своенравен. Однако если попадет к хорошему шефу, из него выйдет отличный хирург. Я еще во время практики обратил на него внимание.
- Пусть узнает жизнь, в молодости это полезно, - неопределенно сказал профессор, явно избегавший подробного разговора о сыне.
- Но в молодости больше всего нужна узда, - возразил Янгура и слегка потряс сжатыми кулаками. - Молодо-зелено, тянется туда и сюда. Не заметишь, как пройдет время. А потом наш брат в, тридцать пять - сорок лет с грехом пополам берется защищать кандидатскую диссертацию. И только после пятидесяти принимается за докторскую, а в шестьдесят выходит на пенсию. Истинно способный человек уже в тридцать пять должен быть доктором и получить известность. Напишите Мансуру - пусть возвращается в Казань. Здесь все устроим. Я возьму его к себе.
Абузар Гиреевич промолчал, и не приняв предложения и не возразив ничего. Словно желая замять разговор, он пригласил гостя в кабинет, принялся показывать ему редкие книги, недавно добытые у букинистов. Но Фазылджан, как видно, не был книголюбом, он довольно равнодушно отнесся к удачным находкам профессора. Труды, имевшие отношение к медицине, он еще брал в руки, а книги по истории, искусству, художественные произведения - едва удостаивал внимания. Зато статуэтки вызывали у него неизменный интерес.
Одних, только статуэток Пушкина на шкафах в библиотеке профессора стояло пять или шесть. В большинстве это были оригиналы мастеров. А вот эту, из белого мрамора, Абузар Гиреевич привез недавно из Ленинграда, когда ездил на конференцию терапевтов.
- Не продадите ли мне ее? - вдруг спросил Янгура. - У вас и без того вон сколько изваяний Пушкину… Вы, кажется, очень высоко чтите этого поэта?
- Кто же не чтит его, Фазылджан!
- Ну как, продадите?
- Полно шутить, Фазылджан. Не продам. Вазу могу подарить любую. Вот тут есть одна, я прячу ее подальше от Фатихаттай, а то выкинет в окно. - И он, встав на стул, снял со шкафа вазу с изображением обнаженной женщины. - Это преподнесли мне на юбилее. Профессор Михайловский подарил. Покойный любил такие вещички.
- О! - воскликнул Фазылджан, прищелкнув языком. - Незлыбика, пожалуй, приревнует меня. Должно быть, заграничная штучка. Умеют же там!.. Если подарите, приму с благодарностью. Я в долгу не останусь, - как говорится, праздничное угощение должно быть взаимным. - Показав на бронзовую статуэтку охотничьей собаки на письменном столе профессора, он сказал: - У меня есть вроде этой, только получше. Если хотите, дам в обмен.
- Этo получается как при крепостном праве - человека меняем на собаку… - И профессор, склонив голову набок, как-то по-детски заразительно рассмеялся.
Фазылджан, стараясь скрыть свое излишнее внимание к соблазнительному изображению на вазе, взял было газету, но тут ему сразу бросилась в глаза статья Абузара Гиреевича.
- И как вы находите время, Абузар Гиреевич, еще писать статьи? - удивился Янгура, пробежав первый абзац. - Меня тоже частенько просят, но очень трудно выкроить время.
- Было бы желание, а время найдется, Фазылджан.
- Это, конечно, верно. Хотя не знаю, надо ли в наш космический век, в эпоху, когда разрабатываются величайшие проблемы науки, всерьез дискутировать с этими шаманами, проповедниками религиозных предрассудков? Особенно такому видному ученому, как вы, Абузар Гиреевич. Ведь вы могли бы поручить это кому-нибудь из студентов или своих ассистентов. Им, кстати, и гонорар пригодился бы.
- Если писать ради гонорара, то, безусловно, можно сделать так, как предлагаете вы. Но если писать из убеждения, для народа, - профессор поднял палец над головой, - для народа, Фазылджан, - это уж совсем другое дело. Для меня, например, ясно как день: если нам удастся окончательно вырвать людей из паутины религиозных пережитков, освободить от слепой веры в различных шарлатанов-знахарей, мы сделаем большой скачок не только в области здравоохранения, но и в сфере хозяйства и культуры.
- Ну, вы уже вторгаетесь в высшие сферы, - сдержанно усмехнулся Янгура, поудобней усаживаясь в кресло.
Только сейчас Абузар Гиреевич обратил внимание на папку в красной сафьяновой обложке, которую Фазылджан все время не выпускал из рук, Янгура моментально перехватил этот взгляд и сразу заговорил о том, ради чего пришел сюда. Правда, он повел разговор явно издалека.
- Абузар Гиреевич, - начал он серьезным, несколько минорным тоном, - знаете, о чем я начал подумывать? Годы-то у меня тоже идут. Пятьдесят стучится в дверь.
- Не может быть, вам никто больше сорока не даст, Фазылджан, - простосердечно возразил Тагиров.
- Увы! - сказал Янгура, шутливо разводя руками. - Мамаша не пожелала произвести меня на свет лет на десять позже… Теперь начнут приставать с юбилеем. Уже напоминают со всех сторон: готовься, мол.
- Да, шумиха - дело тяжелое, - вежливо согласился профессор и покачал седой головой. - Я пережил это.
- Шумиха как нагрянет, так и исчезнет, Абузар Гиреевич. Это меня не особенно тревожит. Мы, люди науки, должны на юбилее не просто подбивать итог десятилетий жизни, - прожить свое и дурак сумеет, - а подводить итоги наших трудов, научной деятельности, чтобы получить зарядку на будущее. Учитывая это, мне хочется в связи с юбилеем издать что-нибудь из своих научных трудов, внести свою лепту в науку.
- По-моему, научные труды следует публиковать независимо от юбилея. Но уж если совпадает…
- Разумеется, только потому, что совпало, - подхватил Фазылджан. - И все же нельзя не учитывать наших странных привычек. У нас ведь с публикациями не очень торопятся, даже в связи с юбилеем. Лично мне грешно было бы жаловаться. Издательства относятся ко мне благосклонно. А вот сейчас, когда я закончил серьезный труд, те же издательства - смешно сказать - не могут подыскать компетентного рецензента. Говорят: "Помоги нам найти". Но понимаете, это дело щекотливое, одни могут понять так, другие иначе… Поэтому я решился побеспокоить вас, Абузар Гиреевич. Конечно, я должен глубочайше извиниться перед вами за то, что отнимаю у вас время…
- Какое тут беспокойство, оставьте вы это…
- Беспокойство-то уж есть, я человек совестливый и, как выражалась в этих случаях моя покойная мать, пришел, закрыв лицо рукавом… А потом, Абузар Гиреевич, - все работа да работа, хочется иногда просто поговорить душевно, обновиться в чувствах. Иные в такие минуты и за рюмочку берутся чаще, чем следует. - Он кивнул на открытую бутылку вина, стоявшую на столе. - Ну, а нам - людям воздержанным - остается только сердечный разговор. У старых интеллигентов были хорошие традиции. Люди запросто ходили друг к другу в гости, взаимно доверяли самые сокровенные мысли. А теперь… Вот я живу в доме ученых. Встретимся с соседом - поздороваемся, а в гости - ни-ни. Почему? Да потому, что плохо доверяем друг другу. Да, да, Абузар Гиреевич, если говорить правду, - именно так!.. А вам я верю и мысли свои от вас не скрываю, потому что знаю вы честный человек, ничего не таите против меня. Видите, сколько словоизлияний, - усмехнулся над собой Янгура. - А короче, Абузар Гиреевич, у меня просьба к вам такая: не попросите ли вы Гаделькарима Абдулловича Чалдаева отрецензировать мой труд? Он большой специалист в области хирургии, к тому же честен и справедлив. А то ведь бывают не столько специалисты, сколько ремесленники.
- Ладно, попробую поговорить с Гадель-каримом. Правда, сейчас у него очень мало времени. Садыков болен, и вся кафедра урологии лежит на Чалдаеве…
- Очень вас прошу, Абузар Гиреевич, - настаивал Янгура. - Я и сам знаю, что у него дел по горло. Но иногда можно ради коллеги на время отложить другие дела. Мы, татарские интеллигенты, слабо поддерживаем друг друга. Прискорбно, но надо признаться: говорим громкие слова о товариществе, о дружбе, а на поверку - мало у нас профессионального коллективизма. В результате - мы поотстали в сравнении с интеллигенцией некоторых других народов Союза, я бы сказал - значительно поотстали. Когда-то у нас учились, перенимали наш опыт среднеазиатские деятели науки, а теперь они сами далеко ушли вперед. Они горят ярким пламенем, а мы…
Абузар Гиреевич замахал руками:
- Не горячитесь, Фазылджан. В горячке человек может потерять чувство меры.
- Я не горячусь, Абузар Гиреевич, просто иногда обидно бывает…
- Я тоже татарин, - продолжал профессор, - но не могу считать себя отставшим или жаловаться на недостаточное внимание. Моей деятельности дают широкий простор.