- Бесподобно, бесподобно! - смеялась Лара. - А скольких я еще знаю, которые втихаря обожают "Сказание о земле сибирской", но канючат билетик на Феллини.
- Нет, Феллини я вам не отдам, - сказал Ильин. - Как говорится, и "крестьянки чувствовать умеют".
- Вы обиделись? Я ведь так, к слову. - Она порывисто дотронулась до его плеча.
И снова Ильина кольнула жалость. Ему было жаль ее за ее неумелую порывистость и за то, что он ей понравился. Пробило одиннадцать, но уходить не хотелось, чужая волна, к которой Ильин так легко приспособился, теперь его не отпускала.
- В детстве я всегда мечтала начать новую жизнь, и обязательно с понедельника, - рассказывала Лара. - Папа не выносил шума, он работал на железной дороге и очень уставал. С понедельника не буду шуметь, не буду грубить Кольке Маевскому: этот мальчишка, посмешище всей школы, обезьянка, был влюблен в меня. Потом я обещала, что с понедельника начну готовить мужу вкусные обеды, даже пошла на какие-то курсы. С понедельника начну жить весело, никому не буду докучать своим настроением и не буду злиться, когда меня в очередной раз спросят о гаремах. А сейчас, каждую субботу, я обещаю себе, что с понедельника начну готовиться к кандидатской. А что бы хотели вы начать с понедельника?
Простились они в первом часу ночи. Во дворе все давно утихло - и соната Грига, и дети, и щенок, никто больше не рубил капусту, весь дом спал. И только в глубине двора по-прежнему сидел старик, и перед ним белели чайник и пиала.
3
Ну, что ж, вот он и добился уплотненного дня, кое-что посмотрел, знаменитое медресе - весьма квалифицированно, азиатский дворик тоже произвел впечатление, а знакомство с милой Ларой, конечно же, стоит "Марии Стюарт". И предстоит поездка на раскопки, о которых Ильин читал в газетах, а может быть, о них Андрей рассказывал, этим он больше интересуется, чем школой.
Да, время спрессовано "по-ильински", и все же есть в сегодняшнем дне что-то непрочное, шаткое. "Что бы вы хотели начать с понедельника?" - спросила Лара, и хотя она, кажется, сама посмеивалась над своими понедельниками, именно в ту минуту день дал трещину.
Ильин в тон ответил какой-то непритязательной шуткой, вроде того, что для начала неплохо бы в понедельник выиграть дело в арбитраже, но на самом деле он отнюдь не был тем закоснелым в делах человеком, каким себя сегодня нарисовал. Он любил искусство, из года в год брал абонементы в оперу, а когда поставили "Порги и Бесс", даже схватился с Касьяном Касьяновичем, который прочно затвердил: "Сумбур вместо музыки". Это была его любимая присказка, с этими словами он отодвигал от себя плохо подготовленные бумаги, и вся контора знала, что если "сумбур вместо музыки", то надо переделывать.
И хотя сам Ильин предпочитал классиков, ему не нравились плоские шуточки сослуживцев по поводу всяких "измов". Именно эта широта и привлекла в свое время Касьяна Касьяновича.
Ночь была холодной, казалось, что пахнет снегом, на самом деле это был запах цветущего миндаля. Но Ильин ничего не слышал. "Начать с понедельника!" От этих слов веяло другими широтами и другими веснами.
Ильин пришел в гостиницу во втором часу, казалось, что он тут же рухнет, но все эти козетки и пуфики его раздражали, и особенно пожарный телефон, да и залезать в альков не хотелось. "Просто я очень устал - ночь в самолете, а потом весь день на ногах, и этот сладковато-горький запах нерусской весны. Черт его знает, как уснуть на таких перинах". И вместо того чтобы лечь и уснуть, Ильин все ходил и ходил по своему номеру. Он уже понимал, что дело не в усталости, а в той случайной встрече, которая тем и хороша, что совершенно случайна. И даже не в самой встрече, а в том вольном воздухе, которым он дышал весь прожитый день. И было больно, как бывает, когда вспомнишь молодость. Наконец он лег, но разбуженная боль не затихала.
"Боль лечит, - вспоминал Ильин. - Страдать или не страдать?.." Именно об этом двадцать лет назад шел спор в их студенческом клубе. По тем временам скользкая темочка, да и скользить можно было в одну сторону. Но двадцать лет назад само собой было ясно, что поскольку никакой социальной базы под этой самой душевной болью нет, то и само понятие - всего только архаика, Даль, который, как известно, устарел. И выходило так, что и дискутировать не о чем и нечего, зря только время провели. А он взял и выступил в пользу этой самой "душевной боли". Что-то такое о том, что боль совершенно необходима человеку. Без этого не рождаются ни великие мысли, ни большие дела. И в настоящем и даже в обозримом будущем эта душевная боль - необходимый фермент. "Вроде как для обмена веществ?" - крикнули Ильину из зала, и он ответил серьезно: "Да, пожалуй, так…"
На том и закрылся дискуссионный клуб, а вопрос о взглядах студента Ильина Е. Н. стал предметом широкого обсуждения. Дело было серьезным, и не повернись эпоха так, как она повернулась, не быть бы Ильину тем, кем он стал. Но повезло: как раз перед оргвыводами было спущено решение: клуб открыть, фанеры и бархата не жалеть. Неудивительно. С того дня, как Ильин погорел, прошел не просто один семестр и одно лето. И снова шуруют ребята: "Женька, наша взяла, открываем! Тебе, как пострадавшему, первое слово!"
Но не пришел. Ни на открытие, ни на первое заседание, ни на второе: "Диплом, да и государственные на носу".
И в самом деле, дни были решающими, когда же и готовиться к государственным, как не сейчас… И все-таки, и все-таки один вечерок, конечно бы, нашелся. Так, по старой памяти, заглянуть, пусть не вылезать самому, а только послушать… Но дальше он не решался теребить прошлое. Все давно зажило, да и сама жизнь пошла совсем по другому руслу, и теперь если он что и вспоминал, то шутливо, с легкой иронией, вот так вот, как сегодня в столовой самообслуживания, что-нибудь о Малюте и Грозном.
Ильин уснул поздно, спал плохо, всю ночь ему снился понедельник, который во сне был живым существом, наваливался, давил, требовал ответа, стучал в дверь, и все сильней и сильней…
Проснулся и услышал стук в дверь и Ларин голос:
- Опаздываем!
Он вскочил. Бог ты мой, свет, весна, тепло, воздух. Но надо было позвонить Азимову. Он набрал номер и решил не петлять:
- Есть возможность съездить на раскопки. До завтра, добро?
И бриться не стал. И вместо завтрака - стакан холодной воды, спустился в холл и так обрадовался, увидев белую блузку, словно всю жизнь ждал ее.
На рейсовый автобус они все-таки опоздали. Выручил попутный грузовик, но кабина была занята, пришлось забираться в кузов. Машина взяла с ходу, они весело обнялись, и Ильин почувствовал, как Лара доверчиво прижалась к нему.
Поселочек как поселочек: кино, сельпо, агростанция, школа, книжный киоск; батюшки мои, письма Ван-Гога - в Москве днем с огнем не найдешь…
Ильин выскочил из машины, хотел открыть борт, но нет, не надо, и Лара легкой ношей повисла у него на руках.
База экспедиции, или, лучше сказать, штаб. Два больших финских домика с широкими верандами. На одной - столы, табуретки - "столовая", на другой - раскладушки, матрацы, одеяла - "спальня", для любителей спать на воздухе. Возделанный сад - орех, груша, каштан… Как-то он иначе все это себе представлял.
- Есть кто живой? - весело крикнула Лара.
Молодой человек в темных очках, небольшая русая бородка, наверное, только начал отращивать, поверх рубашки грубый шерстяной свитер.
- Знакомьтесь. Михаил Константинович Барсуков, более известный в экспедиции как Микобар. А это известный московский юрист, приехавший к нам в городишко инкогнито и пожелавший ознакомиться с бытом и нравами государства Согд.
- Профессор тяжелой и легкой атлетики, скрывающийся под золотой маской, - подхватил Ильин.
- Лара шутит, значит, она в хорошем настроении, - мягко сказал Барсуков.
"Он ее любит…" - неожиданно подумал Ильин.
- Ты почему в свитере? Жарко!
- Простыл. Встали - шести не было. Мы теперь работаем по три часа, потом отдых, и снова в поле. Приказ Джаббарова. Так что́ вас интересует в древнем Согде? - спросил он Ильина. - Искусство, быт, военное дело?
- Да все подряд. Все, о чем можно рассказать по приезде. У нас всем интересуются. Ах, Кижи, ах, русский Север, ах, без единого гвоздика. Потом пошла мода на гуцулов. Ах, шляпы, ах, дерево… Согд - это керамика или бронза?
- Ну, вы это зря… - сказал Барсуков. - В Москве отлично известно…
Лара не дала ему закончить:
- Ради бога, ничего такого-этакого о Москве. Для Микобара это город городов!
Ильин засмеялся:
- Да я и сам люблю Москву. Я и родился в стольном граде, и проживаю в нем безвыездно. А остальное - в порядке самокритики…
- Да, конечно, конечно, - сказал Барсуков. - Лично я всем обязан Москве. И в первую очередь…
- Назначением на должность младшего научного сотрудника в экспедицию, которую возглавляет знаменитый Джаббаров.
"За что она его так? - подумал Ильин. - За то, что он ее любит? Черт его знает, как все устроено несправедливо".
Ильин скоро понял, что Лара здесь свой человек. И вся атмосфера вокруг нее была дружески-шутливая. Пустили в ход легенду о знатном иностранце, которого привезла Лара, громко и со значением говорили, что "этот человек разнюхивает нефть…", сообщали под страшным секретом, что запасов горючего здесь хватит на двести лет. К Ильину обращались только по-английски, расспрашивали, где помещается его офис. Сити? Уолл-стрит? Вход со двора, два звонка коротких, один длинный?
Внезапно спектакль оборвался.
- Начальник экспедиции, - шепнула Лара.