"Хорошо сказано! - подумал Борис. - А все же странные у них отношения. Она хочет найти что-то в нем, найти и поверить в это… А ведь не веришь ты, Шурочка, как ни розовей лицом, как ни сияй глазами! Чувствую, тревожно тебе. Милая…" Борис искоса глядел на девушку и наполнялся сладкой, нежной жалостью.
А Шура уже смеялась облегченно и всплескивала с веселым ужасом руками:
- Боже, какая проза! А я думала, что вы приехали сюда искать романтику.
- Романтику палатки и костра? В палатке жить, змей каблуком давить, лепешки на костре печь. А если еще волчий вой вдали, тогда хоть стихи пиши? Избави бог! - искренне воскликнул Неуспокоев. - Стар я для этого, двадцать шесть лет стукнуло. А помните, Чернышевский говорил о "романтиках до двадцати пяти лет"?
- Вы говорите грустные вещи, - сказала Шура, и глаза ее погрустнели. - Без романтики, как без кислорода, трудно дышать.
- Александра Карповна, да она же мешает, романтика! - улыбнулся ей, как обиженному ребенку, Неуспокоев. - Холодная палатка, дымный костер, комарье! А у нас впереди много работы. Вот, посмотрите! - вытащил он из кармана газетную вырезку и развернул. Это была схематическая карта области, размеченная крестиками, синим и красным карандашами. - Тридцать два крестика! Половина красных - это новые совхозы, и половина синих - новейшие. А вот и наш Жангабыл. Огромные дела у нас впереди!
- От про шо и я кажу. Грандиёзное дило! - раздался где-то рядом голос.
Все оглянулись. У радиатора санавтобуса стоял человек, ни прорабу, ни Чупрову, ни Шуре не знакомый. Он восторженно смотрел на Неуспокоева смешными, желтыми и такими выпуклыми глазами, что они походили на крупные бусины, пришитые к лицу.
- А вы тоже едете на целину? - посмотрел прораб на его замазанную мазутом и машинным маслом телогрейку.
- Объязательно, - вежливо наклонил голову желтоглазый. - Энтузияст. Добровольно рванулся до целины.
- И вы согласны со мной, товарищ энтузиаст? - приятельски улыбнулся ему прораб.
В глазах-бусинах опять появился неподдельный восторг:
- Мы з вамы в едну точку! В едну точку! От так! - крепко ударил он с размаху кулаком в ладонь. - От!
- Вот видите? - довольно сказал прораб. - Это же история, товарищи! Где-то там, - показал Неуспокоев уверенным жестом на видневшиеся за последними городскими домами, дрожавшие и струившиеся под солнцем степные дали, - где-то в степях Азии сейчас делается история. Восемь миллионов гектаров целины! А в этом году еще девять миллионов! Исторические масштабы! И как не отдать этому великому делу всего себя, ни капельки не спрятав!
- Ни капельки не спрятав… - взволнованно прошептала Шура, горячо блестя глазами.
Борис молчал, сжав умные губы. Он завидовал прорабу. За его словами ощущалась продуманная система взглядов, цель жизни. Хотелось Борису и самому, вот так же упорядочить свои мысли. Но в душе почему-то снова стало тесно, неудобно. Медленно, вдумываясь, он тоже повторил последние слова Неуспокоева:
- Отдать всего себя, ни капельки не спрятав… По велению ума? - посмотрел он пристально на прораба.
- Вам больше нравятся "беспокойные сердца"? - улыбнулся прораб, но в улыбке его промелькнула досада. - А мне нравится спокойный ум. Но мы оба едем по зову партии и делать будем общее дело. И отлично, черт возьми, сделаем его! С этим вы согласны?
- Тут, видите ли… - по-прежнему медленно ответил Борис, все еще занятый своими мыслями, - есть или нет в тебе настоящее? Так, что ли, его назовем. Вот что важно.
- О, уверяю вас, что этого самого настоящего в нас сколько угодно! - воскликнул Неуспокоев и повернулся к человеку, стоявшему у радиатора. - Вы и на этот раз согласны со мной, товарищ энтузиаст?
Но около радиатора никого не было. Человек с глазами-бусинами ушел так же незаметно, как и появился.
Глава 4
Люди и машины уходят в степь
А когда же мы наконец отправимся делать наши исторические дела? - спросил после паузы Неуспокоев. - Пресса все знает. Борис Иванович, когда трогаемся в поход?
- Еще не время. По приказу директора трогаемся ровно в восемь. Сейчас мы точно узнаем, - посмотрел Борис в голову колонны.
Оттуда доносился резкий, строгий крик:
- Э-э, малый! На износ работаешь?.. Подтяни!.. Что?.. Обратно пойду - проверю. Чтоб не свистело, не скрипело, не звякало, не брякало! Делай, делай, малый!
- Садык-хан и сопровождающие его лица. Дает жизни! - захохотал водитель соседней машины, тот самый кудрявый, что недавно разыгрывал Шуру. - Так жмет, аж вода капает!
Заведующий совхозным гаражом Садыков шел по колонне солдатской походкой, выбрасывая, как в строю, ногу, высоко и резко вскидывая руки. По каким-то ему одному известным приметам он останавливался около той или другой машины и начинал "давать жизни" ее водителю. Запускал мотор, менял число оборотов, вертел рули, тряс кабину, пинал ногой резину и заглядывал в самые потаенные места. А водитель при его приближении приосанивался, застегивал телогрейку и отвечал Садыкову коротко, без болтовни и шуточек. Даже самые удалые и озорные шоферы не осмеливались "разводить треп" или "давить фасон" в присутствии этого невысокого, плотного, немного сутулого человека в поношенной офицерской шинели и новенькой офицерской же танкистской фуражке.
Неуспокоев вдруг засмеялся:
- Говорят, Садыков покупает новые фуражки на смену износившимся. Жить не может без офицерской фуражки. А был ли он офицером?
- Воевал в танковых частях. Демобилизовался в звании майора, - сухо ответил Чупров. Он обиделся за Садыкова.
Борис знал завгара и раньше. Работник областного автоуправления Садыков добровольно пошел работать на целину, и водители встретили его настороженно: человек штабной, из областных верхов, наверное и понятия не имеет о шоферских повадках и обычаях. А мрачноватый, неразговорчивый Садыков был строгонек и, откровенно говоря, не всегда справедлив. Ну зачем, спрашивается, не говорить, а всегда сердито кричать на людей, словно все были глухими или кругом перед ним виноватыми? И слушая ответ, будто не доверяя, он подставлял ухо к самым губам говорившего. Он так и не сошелся с людьми, но уважение их заслужил быстро. Когда началась настоящая работа, подготовка и ремонт назначенных к походу машин, водители и ремонтники не могли избавиться от ощущения, что за спиной их неотрывно стоит внимательный и строгий начальник, от которого не скроешь никакого изъяна в работе. Обмануть его "керосиновым" ремонтом и не думай! Он придирчиво осматривал каждый мотор и спускался в "яму" под каждую машину. А после шабаша мылся медленно, со вкусом горячей водой, сдирая с ладоней жирную, маслянистую грязь и разбрызгивая черную мыльную пену. Вымывшись до блеска, прицеплял под китель целлулоидный подворотничок, затягивался туго поверх шинели офицерским ремнем и уходил, прямой, строгий, подтянутый. К чести Садыкова надо было отнести и обучение им специально для совхоза двух десятков шоферов. Четырехмесячную программу он сумел уложить в три месяца и выпустил знающих, надежных водителей.
Завгара сопровождали три командира автовзводов. Чупров знал только одного из них, недавно демобилизованного сержанта Илью Воронкова, комсомольца с умным лицом, с блестящими синеватыми белками огневых цыганских глаз. Своей оживленностью, весельем ярких глаз, свежей неустанной бодростью, даже сияньем всегда начищенных щегольских сержантских сапог он невольно привлекал внимание и у всех смотревших на него вызывал одобрительную улыбку. Илья приехал на целину еще зимою, и Борис никак не мог собраться поговорить с ним, узнать: что кинуло парня прямо из армии на целину? Второй командир автовзвода - местный шофер-дальнерейсник Федор Бармаш, непонятного возраста, тихий, незаметный, всегда позади. Он и сейчас шел последним, застенчиво посматривал на людей узкими черными глазами. И узкие эти глаза с косым разрезом, и темное лицо, и чахлые усики над толстыми губами выдавали попавшую в жилы Федора добротную, крепкую кровь степняков-казахов. Третий взводный, тоже казахстанец, Степан Елизарович Грушин, будничный, домашний, начисто лысый и полноватый, вернее-мягкий какой-то, одетый с бережливой рабочей опрятностью в ватный выцветший пиджак, не имел во внешности никакой лихости. И все же именно он пойдет первым на своей машине во главе автоколонны. Как старый, опытный гусак ведет в полете стаю, так и он поведет совхозные машины нехожеными, неезжеными, путаными - словом, степными дорогами и с первого взгляда запомнит все их бесчисленные повороты, развилки и перекрестки.
…Садыков подходил к машине кудряша, и тот бросился холить тряпочкой капот своего "ЗИСа". Остановившись, Садыков строгими темно-карими глазами оглядел машину кудряша, потом его самого с головы до ног. Кудряш невольно поправил "бобочку", сдвинул пятки и опустил руки по швам.
- Ну как, товарищ Мефодин, машиной доволен?! - криком спросил. Садыков.
Водитель погладил "ЗИС" любовным взглядом.
- Машина авторитетная, ничего не скажешь. В грязь лицом не ударит.
- Вот ладно сказал, малый. А ты сам? Не ударишь в грязь лицом? Э? Смотри, Мефодин! - погрозил завгар пальцем.
- Чего смотреть-то, товарищ Садыков? - обиженно повысил голос Мефодин. - "Смотри да смотри, Мефодин!" Только и слышишь. Сколько раз об; одном и том же говорить?
- Сколько нужно, столько говорить будем! А смотреть - сам знаешь, что смотреть. Чтобы не скрипело, не свистело! Понимаешь? - прокричал завгар, не спуская с водителя горячих глаз.
Мефодин смутился и начал для чего-то поднимать белые отвороты сапог. Садыков уже повернулся, чтобы уйти, но, взглянув на водителя, снова остановился.
- А почему не побрился?
На лице Мефодина появилась озороватая улыбка.