- Слушай, Сашка, ты же утечь с целины грозился, - схватил его за воротник полушубка Сычев и притянул к себе. - Уходил бы ты, правда. Надоел ты нам с Серегой хуже горькой редьки! Всем ты надоел!
- А теперь я принял решение остаться, - ухмыльнулся с издевкой Сашка-спец. - Хочу посмотреть, что у вас с этой самой целиной получится. Понял, Левка?
- Остаться? - выпустил Левка его воротник, помолчал и тоже улыбнулся. - Тогда вот что!
Он вытащил из кармана большой блокнот, написал что-то и, вырвав лист, протянул его Сашке:
- Держи! Собери двести подписей ребят и девчат, что они согласны взять тебя на целину.
- Чего, чего? - голос Сашки притих.
- Ладно. Собери сто, хватит. А без этих подписей вышвырнем тебя к чертям собачьим, хоть ты и принял решение остаться. Верно, товарищи? - посмотрел Сычев на ребят.
- Верно, верно! - захлопал в ладоши Яшенька, а остальные ребята поддержали его веселым смехом.
- А ты, дяденька с бородкой, о каком тупике говорил? - повернулся Сычев к Вадиму. - Солидаризируешься с нашим Сашком?
- А ну его, вашего Сашка! - отмахнулся трубкой Вадим. - Такое плел, в никакие ворота не влезет!
- Ну тогда привет! - помахал ему рукой Сычев и вместе с Зубковым отошел от крыльца.
Начали расходиться и другие ребята. Не уходил только Сашка-спец, разглядывая встревоженно и удивленно листок сычевского блокнота.
Улыбаясь, Борис спустился с крыльца и пошел мимо раскрытых интернатских и школьных окон. За окнами было шумно, болтливо, хлопотливо. Борис искал Мефодина. Надо с ним поговорить, парень, наверное, совсем нос повесил. Но в окнах Мефодина не было видно. "Посмотрю, нет ли его на дворе", - решил Борис.
На школьном дворе было шумно и тесно, как на базаре. Земляки держались стайками, отдельно областники и отдельно ленинградцы. Преувеличенно громко и значительно смеялись девчата. Где-то прожалобился баян. К нему мягкими шажками подкралась гитара, и горестно, нежно до слез, поплыла над казахскими степями ленинградская песня:
Споемте, друзья, ведь завтра в поход
Уйдем в предрассветный туман…
Не было Мефодина и на дворе. Подтягивая баском песню, Борис направился к школьному саду. Под садовой оградой, на сухой лужайке стояли вещи Крохалевых, создавая впечатление комнаты без стен и потолка. На столе бушевал паром самовар. Чаевничали Ипат, насупившийся Полупанов и Виктор, одновременно читавший толстую книгу. Тоня и Лида Глебова, обе с квадратно накрашенными ртами, сидели на очищенном от посуды крае стола и гадали на картах. Был здесь и Помидорчик. Он сидел в стороне, на деревянной куриной клетке, и что-то жевал, держа ладонь у подбородка, чтобы не уронить ни крошки. Привязанный к клетке за ногу белый петух укоризненно косился на него одним глазом.
- Семейный уют налаживаем? - подходя, спросил с улыбкой Борис.
Виктор, познакомившийся с Борисом еще в городе, встал и поздоровался. За ним протянул руку и отец, вытерев перед этим рот ладонью, будто собирался целоваться. Задержав руку Бориса в своей, он спросил с любопытством:
- По какой линии на целину едете?
Борис объяснил. Ипат довольно кивнул:
- Будете делать фактические наблюдения? Это нам тоже требуется.
- Не может папаня без анкеты, - усмехнулась Тоня, стреляя в Бориса проворными, бедовыми глазами.
- Дочь моя, - объяснил Борису Ипат. - Гадалка-активистка, за день по десять клиентов пропущает и как в воду смотрит. Всем дальнюю дорогу и большие хлопоты предсказывает. Будто без нее это не известно.
- Помолчали бы, папаня! - обиделась дочь.
- А вам не страшно на целину ехать? - выпытывающе спросил девушку Борис. - Не боитесь так вот, не узнав броду?..
Антонина смущенно молчала. Ответил отец, осуждающе глядя на Бориса:
- Как это - не узнав броду? В Кремле-то, чай, не одну ночку посижено-подумано об этом. Не-ет, теперь дело вознесено! - посмотрел он вниз, на открытую в синюю даль степь.
Там после вчерашнего ливня густо и неправдоподобно ярко, как на детском рисунке, зазеленела трава.
- Эка, свету сколько, простора да сияния, сверкания всякого! Голова закружится!
- Это и главное! На большую вышку поднялись! И друзья и враги видят, каждый твой шажок учитывают, - сказал Полупанов, вздыхая виновато.
- Самокритикуется, - шепнул Ипат Борису. - Утопил машину-то.
Но внимание Бориса привлек Помидорчик. Алчно выпятив нижнюю челюсть, он заправил в рот большой бутерброд с маслом, не спуская с Бориса раздражающе пристального взгляда.
- Вы хотите меня о чем-то спросить? - не вытерпел Борис.
- Да, хотел бы. У нас в Ленинграде, среди окончивших десятилетку, усиленно муссировался слух, что абитуриенты, проработавшие весну и лето на целине, будут пользоваться большими льготами при приеме в вузы. В газетах об этом ничего не было?
- Нет, не было.
- Почему вы улыбаетесь? Для меня это очень важный вопрос. Вы точно это знаете, не было?
- Точно знаю. Это же чепуховина!
- А я вам говорю, не чепуховина! - почему-то обиделся Помидорчик и оскорбленно поднес к глазам, не надевая, большие черные очки.
Борису, почувствовавшему себя виноватым, захотелось сделать что-нибудь приятное парню.
- Вы, наверное, на переправе простудились? - участливо спросил он, глядя на грязное полотенце, кутавшее горло Помидорчика. - Когда из машины до берега добирались?
Глаза Помидорчика стали злыми.
- Где же ему простудиться, когда он в болото и пальчика не окунул, - сузил Ипат глаза в веселые щелки. - Его Витя на закорках с машины на берег вынес.
Мрачный Полупанов неожиданно захохотал, за ним засмеялись Тоня и Лида. А Виктор густо покраснел, отчего яснее проступил на его лице персиковый юношеский пушок.
- Вы не подумайте чего-нибудь такого, товарищ корреспондент. Он дал мне за это "Королеву Марго" почитать. А так ни в какую, не давал. Такой крот! - зло посмотрел он через плечо и, шумно захлопнув книгу, швырнул ее Помидорчику. - Ну тебя к черту! И дочитывать не буду!
Но раздражение его не разрядилось. Поглядев на девушек, он сказал зло:
- Стерли бы свои квадратные уравнения! Раскрасились!
Тоня только вызывающе посмотрела на брата, а Лида, низко нагнувшись над столом, крепко провела по губам носовым платком, разом содрав всю краску. Потом, подняв голову, потрогала разложенные Антониной карты, вздохнула:
- Ничего эти карты сказать не могут. Я так считаю. Никому не известно, что нас впереди ожидает.
- Мне, например, известно! - бросил Виктор. - А тебе чего не известно? Ты чего здесь искать приехала?
- Я, может, счастье свое искать на целину приехала, - посмотрела девушка на Виктора, и была в ее глазах открытая, но робкая любовь, ожидание и надежда.
- Ваше счастье на танцплощадках ищут или на вечеринках, - сказал насмешливо Виктор, не поняв ее взгляда.
- Ух ты, смотри какой… механизатор! - повела в его сторону надменной бровью сестра. - Тоже мне, решающая фигура!
- Ты подожди, чудовища, не встревай, - остановил ее отец. - Давай далее, Виктор.
- Даже у паровозов, которые нас сюда везли, на груди лозунги были и к подвигам нас призывали! А она со своим бабским счастьем. Мне вот интересно, какой он, подвиг? - Лицо юноши смягчилось, стало задумчивым и нетерпеливым. - Их тоже, наверное, искать надо, подвиги.
"Расскажу-ка я им о Темире! - решил вдруг Борис. - Интересно, как они к нему отнесутся?" Но мысли его перебил веселый голос Воронкова, издали кричавшего:
- Тонечка, быстренько! К нам колхозники казахи пришли!
- Нашли важное кушанье! - надула Тоня губы. - На колхозников смотреть.
- Дело-то в том, что они никогда обожженного кирпича не видели! Сидят вокруг кирпичей и языками цокают! Эх, куда мы заехали! - обрадованно засмеялся он.
Глава 20
Тот же великолепный, но уже испорченный весенний день
О месте с Ильей и Тоней пошли и все остальные, кроме Помидорчика. Четыре колхозника казаха сидели на корточках вокруг белых, как сахар, кирпичей, снятых с самосвала. Чуть поодаль стояли их лошади. Их держали за поводья четыре женщины в - малиновых, синих, зеленых казакинах, в белых покрывалах - кимешек, закрывавших голову, плечи, с вырезом для лица. Колхозники осторожно, как стеклянный, брали кирпич в руки, оглядывали его со всех сторон, щупали, щелкали ногтем и, слушая сухой, хрусткий звон, складывали трубочкой губы:
- Апырмай, э?
Вокруг колхозников стояли, сидели и лежали на разостланных полушубках ленинградцы. Украдкой, чтобы не быть назойливыми, они с любопытством поглядывали на холщовые, низко подвязанные цветными платками рубахи мужчин, на их ситцевые шаровары, на яркие казакины и звонкие шолпы - серебряные украшения в косах женщин. Подошедший рябой водитель осведомился игриво:
- Из ансамбля песни и танца?
- Больной, а не лечишься, - вполголоса сказал Костя Непомнящих. - Ты это дело не запускай, Петр.
Кроме казахов, центром внимания был Сычев. Стоя на коленях, он с увлечением показывал колхозникам, как выкладывать стену и в два и в три кирпича. Тяжелые, неуклюжие кирпичи стали вдруг в руках парня необыкновенно легкими, обрели свойство летать. Они порхали в его руках и чудесно слетали с ладони в нужное место. Сычев кричал при этом колхозникам, как глухим:
- Растворный шов тяни ровненько, как струну! Рубчик должен быть тонкий и чуть выпуклый, как шнурок. Мастера по шву отличают!.. Переводи, кто по-казахски знает!
Но переводчик уже нашелся, юноша казах в шинели ремесленника. Он закричал на колхозников еще громче и так сердито, что стоявшие сзади лошади вздрогнули и запрядали ушами.